Страница 9 из 14
Так Курамша Акчурин построил в Симбирске на ул. Лосевой (ныне Федерации) молитвенный дом (1853), позднее (1865) переделанный Тимербулатом Акчуриным в мечеть. Его брат Сулейман, купец 1-й гильдии, в 1849 основал суконную мануфактуру в удельной деревне Старое Тимошкино, где он сам жил. К середине 19 в. Ст. Тимошкино превратилось в крупный шерстомоечный центр губернии, мануфактура была по уровню технического оснащения и технологии производства передовым предприятием того времени. В Симбирске у Сулеймана Акчурина был дом на Московской ул., купленный им у тайного советника Скребицкого (ныне в доме размещается дирекция историко-мемориального заповедника «Родина В.И. Ленина».
Сын Сулеймана Хасан возглавлял торговый дом «Вдова Акчурина с сыновьями», арендовал суконные фабрики в Тереньге и Трубетчине, у него была лавка в Ниж. Новгороде, дом в Казани, свыше тысячи десятин земли в Карсунском уезде (…)
В третьем поколении Акчуриных наиболее известен сын Курамши Тимербулат и внук Хасан (…) Тимербулат был избран почётным гражданином Симбирска, удостоен золотой правительственной медали с надписью «За усердие» (…) Хасан Тимербулатович, являясь членом основанных отцом товариществ, был известным меценатом, большим любителем старины, коллекционером. В Гурьевке он основал уникальный исторический музей (древние монеты многих стран мира, холодное и огнестрельное оружие, старинные рукописи, предметы быта и т.д.). В его богатой библиотеке были собраны книги и периодические издания на татарском, русском, западноевропейских и восточных языках (…)
Известен в губернии был Ибрагим Курамшевич Акчурин (род. 1859), который открыл в Симбирске первую светскую школу для татарских девушек, избирался гласным членом городской думы. Широко образованным человеком стал Юсуф Сулейманович Акчурин (1872-1935), профессор истории, видный политический деятель.
(…) Из современников приобрёл известность один из потомков рода Акчуриных московский кардиохирург Ренат Акчурин.
Н.И. Таиров, Р.К. Садыкова, А.И. Ибрагимов.
Ульяновская-Симбирская энциклопедия, том I, 2000 г.
– В нашей квартире – длинный коридор, в конце его два чулана. Квартиру занимают две семьи. Нас четверо и в другой семье трое: мама, папа и мальчик. (С мальчишкой мы дерёмся, он старше и меня лупит). Потом эта семья куда-то уезжает.
А дальше эта коммуналка начинает наполняться совершенно по русской сказке «Теремок». Во-первых, один из чуланов превращается в комнату. И там живёт моя воспитатель Елизавета Яковлевна Яковлева. Кто дальше получают у нас жильё? Работники НКВД, их было трое, получили по комнате. И деревня, которая бежала от «года великого перелома».
Результаты, которые мы почувствовали сразу: перестала действовать уборная и не работает ванна. Потому что спускали туда всё подряд. (Да, у нас была ванна, и в баню я пошла с мамой, когда мне было лет десять).
На кухне было семь хозяек. Скандалов не было, было спокойно. Но когда говорят, что коммуналки жили как одна семья – это враньё.
Приток деревенских был такой явный, что даже в школе от девочки из семьи военного я слышала по отношению к другим: «Деревенщина!» (Даже детская аудитория это чувствовала).
Горожане жили тихо (обыватели они и есть обыватели): кто играл в преферанс, кто в шахматы. Все читали.
23 декабря 1997 года. Наталья Сергеевна – А.С. Бутурлину в Москву.
(…) Солженицына читала долго, с огромным интересом, но и злилась на него. Верующий человек, но милосердия – никакого, главное – его труды, ради того, чтобы их сохранить, рисковал жизнью и свободой таких людей, как Л.К. Чуковская… Любит Достоевского, а ведь тот риск, которому подвергал людей ради идеи не та ли самая «слеза ребёнка», которую нельзя пролить даже во имя счастья человечества! И ему никого не жалко, даже своих мальчиков. Прямо как ненавидимые им большевики.
Но люди шли за ним и рисковали – он был первым, кто заговорил так об их муках и муках миллионов своих сограждан.
(…) История русско-польской графини удивительна, спасение – чудесно. Господи, сколько же мы зла причинили не только своему, но множеству народов и ещё считаем, что нас кто-то должен любить. И ещё удивляемся: за что это Бог нас так наказывает? Нет в народе покаяния – правильнее, наверное, раскаяния, – наготове всегда оправдание: это не мы храмы рушили, кладбища разоряли, начальники были. И что иконы на растопку шли, не виноваты, в избах всё равно вешать не велели. И мужички, устав от грабежей барских усадеб, равнодушно поглядывали на поругание и Бога, да и своего брата-мужика.
И самое главное – ведь хотят назад, к равенству в нищете…
Я с этими «гражданскими мотивами» никогда не кончу. Злая иногда бываю, зря, конечно. Недавно была у меня старая знакомая, знала её прелестной девчушкой, жила в соседнем доме. Теперь Таня молодая, умная, весёлая жена талантливого математика князя А. Хованского, мама двух взрослых дочек и бабушка очаровательных внуков. Живёт то в Москве, то в Торонто, в Ульяновск приехала к маме. Среди оживлённого разговора обо всём – от внуков до М. Цветаевой – вдруг проникновенно сказала: «Как хорошо здесь!» Я: «Где? У мамы? У меня?» Таня, тихо: «В России».
Может быть, правда, что «большое видится на расстоянии»?
Спасибо, что вспоминали обо мне, слушая Б.Ш. Окуджаву. Он удивительно мой человек – поэт-бард-писатель. После его смерти я ясно поняла и почувствовала, что живу «чужой век». Ведь я много не понимаю, когда смотрю в «ящик» или слушаю радио. Самое главное – и понимать не хочется (…)
После «Телёнка» и «Записок об А. Ахматовой» (III том) переключилась на лёгкое чтение. «Королеву Марго» читаю с тем же увлечением, как 55 лет назад – под партой, на уроке химии.
(…) Конечно, друзья – это заслон от всяческой современной мерзости, и вы правы – новых уже не «завести». Старые уходят навсегда. Я когда-то радовалась, что вокруг было много близких людей лет на 20 моложе меня. Увы, большинство – изменились: идёт борьба за выживание, «лозунг» «возьмёмся за руки, друзья» – еле дышит. Хватило бы сил на обустройство собственного семейства. Я их не виню. Жалко просто. И вкусы, увы, меняются, и всё в худшую сторону.
Считаю, что сейчас волю к жизни, радость и утешение может дать только настоящее и вечное – нет Пушкина, нет Бенуа, Ахматовой, нет Ф.Г. Раневской и З.Е. Гердта, нет Окуджавы; живы Д.С. Лихачёв, А.И. Солженицын. И даже если они уйдут раньше или позже (умер же И. Бродский в свои чуть за 50!) – они будут с нами. Никто и ничто не отнимут, их нельзя купить, как газету или журнал!
Сейчас идёт цикл о Нобелевских лауреатах, жалею, что пропустила начало, а вот о Шолохове, Солженицыне и Бродском были очень хорошие. (Об Александре Исаевиче повторяли Радзинского).
Читаю подаренную книгу воспоминаний М. Козакова – правдиво, многое, в общем, интересно, но это такой антипод «Дневнику» Нагибина – с его безудержной злостью, беспощадностью (и к себе – в первую очередь!) и какой-то расхристанностью внутренней. Мне гораздо ближе Козаков. А талантливее Нагибин…
Ильенкова я тоже не читала, но рассказ о козе, которую собственноручно, палачески убивал «защитник русской природы» Леонов потряс. Теперь точно знаю, что ни одной его книги в руки не возьму – побрезгую. Дома, слава Богу, его произведений нет. А вот Ф. Панфёров, избивший солдата, не удивил. Он же как чукча из анекдота – «писатель, а не читатель». Его же читать невозможно, я литфак провинциальный, правда, но в лихие годы кончала, когда Панфёрова «велели» изучать. Три раза за «Бруски» принималась, но дальше 17-й стр. (там штамп библиотечный был) – не смогла. Он – тварь и хам, из тех самых, что «из грязи в князи».
А у меня сейчас хорошее и немного грустное настроение: приезжал из Москвы мой бывший ученик, очень не типичный для своего поколения 30-40-летних – увлечён хорошей бардовской песней, приходит ко мне на всю ночь с гитарой и поёт до «первых трамваев». Познакомила с Андреем моих приятельниц – Ляле за 60, Гале к 50-ти. И они его полюбили и слушали тоже до утра.