Зеркальное эхо

— Нам пора возвращаться.

Тобиас встает и подает Рину руку. Тот вскакивает, неуклюже подвертывает лодыжку и влетает носом в твердый накаченный пресс, между глаз бьет молнией и щиплет. Он тут же отстраняется, но Тобиас уже нагнулся и пристально посмотрел в глаза.

— Я постараюсь все быстро закончить. Хорошо? Тебе ничего не придется делать.

— А что делал Сэмюэль во время поединка?

— То же что и ты. Соединял свой Тингар с моим.

— Как?

— Вот так, — и Тобиас медленно целует в губы, не закрывая глаз, наблюдая.

Рин заливается краской.

— Я люблю тебя, Рин. Пойдем. Пора.

«Что значит, он меня любит? Как можно любить вот так? Он меня совсем не знает». Рин ничего не понимает, но от поцелуя зависает. В зал входит как под анестезией.

Толпа уже под высоким градусом агрессии. Только что окончилась вторая отборочная серия на выбывание. Тобиас на долю секунды тормозит на пороге и едва заметно морщится, как от зубной боли. Рин прослеживает за его взглядом. На табло, которое он до этого не замечал, бегущая строка: «Победители второй серии — «Ноунеймы».

Скорее всего, это они уже стоят на ринге. Взрослые, развязные, видно, что опытные. В их углу нет никаких опознавательных знаков. Значит, они выступают тоже сами от себя. Свободные охотники. Рыскают от турнира к турниру, собирая победы и покровителей, выполняя поручения. Они даже одеты по-особенному, из-под толстых клетчатых рубашек топорщатся розовые и зеленые поло, скрывая длинные черные водолазки, свисающие почти до колен их индийских шаровар с лямками. Цепочки, кулоны, колокольчики на веревках и амулеты всех сортов не поддаются счету. Рин думает, что они с Тобиасом в «лакосте» и американках выглядят почти голыми.

Народу заметно привалило. Над рингом звукрежи навесили дополнительные микрофоны. В этот раз в зале не свистят. Толпа выжидательно молчит, готовая или растерзать, или поднять на щит.

Рин идет впереди, старается не спотыкаться и не краснеть. Он спрятал руки в карманы джинс, чтобы никто не увидел, как у него дрожат пальцы. Он чувствует Тобиаса, его невозмутимость и вдумчивую готовность победить всеми доступными средствами. Рин ловит себя на том, что ему хочется улыбнуться. Он ничего не понимает в происходящем, ничего не умеет, но это не мешает ему дрожать от предвкушения.

«Ноунеймы» не провоцируют и не ёрничают. Лица у них холодные и одинаковые, как лезвия ножей. Вместо приветствия главный подходит к Рину и шепчет так, чтобы Тобиас тоже был в курсе.

— Твой ублюдок Сэмюэль поплатился за свое предательство. Ты, его мелкая копия, и твоя сучка, вы тоже заплачете кровавыми слезами.

Он вынимает из кармана сложенный лист мелованной бумаги. Рин смотрит заторможено и сосредоточенно. Вот серые прожилки волокон, вот черные незаметные пятнышки, вот след от чиркнувшей случайно ручки, вот полосы. Бумага перегнута не так, как была сложена вначале. Ее читали, ее выучили наизусть.

— Победи нас, ушлепок, и я дам тебе послание того, кто убил твоего брата.

Порыв Рина останавливают железные пальцы на плече. Боль отвлекает от желания немедленно набить морду, и он остается на месте, не нарушает правила «мира» до гонга, до произнесения ритуальных фраз. Но пальцы на плече не разжимаются, Тобиас не доверяет.

— Пусти! Пусти меня!

— Успокойся, иначе нас просто выставят.

— Но ты слышал, что он сказал? Сэма кто-то убил. У него доказательства.

— Успокойся, говорю тебе. У нас тут не кулачный бой. Сосредоточься на своем желании. Рин! — Тобиас обеими руками обхватывает голову пацана и поворачивает к себе. — Рин, скажи мне, что ты хочешь?

— Я хочу этот листок, Тобиас!

— Хорошо. Начинай приветствие.

Тут же опять включаются дым-машины. «Зачем? Да что со мной сегодня?» — мутно думает Рин. У него чувство, что он выпил вытяжку из мухомора и запил «Слезами Стервятника». Он не замечает, как Тобиас его прижимает к себе, и приходит в себя лишь услышав густой низкий шепот:

— Держись мальчик, если будет очень больно, кричи.

Пока Рин соображает, что к чему, Тобиас уже выпрямляется и готовится. Их атакуют.

Выкормыш Ривайена.

Он тебя выдрессировал и выбросил,

Сэмюэль подобрал, приручил, но ты его выбесил,

ты не знаешь родства,

ваша с малышом общая мамаша — пизда,

ты чистоплюй — запах крови для тебя несносный,

но мы не вы — мы тромб кровеносный.

Давление растет, пошла подача.

Пуля наша полетела, не надо сдачи.

Наше сердце, как автомат — сто сорок в минуту.

Попробуйте теперь отбейтесь, паскуды.

Респект давай, или свинец хавай*,

подохни под моим каблуком, пидор со своей шалавой.

Рин на секунду застывает с расширенными от ужаса глазами. Он готов поклясться, что в них полетели — нет, не ножи — пули. Тобиас выставил левую руку вперед, а Рин зажмурился, бессознательно закрываясь. Пули увязают в жаре и дыме, шипят, с пустым звоном падают к ногам, только одна трогает его осторожно, почти нежно, и тоже обрушивается вниз. Но этого оказывается достаточно.

В каждую пору тела Рина обрушивается грайм*, бьет так, что он скулит и утыкается Тобиасу в грудь. Он даже не может вытереть слезы — руки неприподъемные, словно на них навешали цепей. Рину хочется закричать от боли и провалиться под землю от стыда. Слабак.

Шепот Тобиаса перекрывает панику в его голове: «Прости, малыш, я не успел». Рин понимает. Ему хочется показать, что его не надо успокаивать — он справится. Рин выпрямляется и терпит. В голове вдруг возникает фраза: «Скажи мне, что ты хочешь».

Что хочешь?! Что хочешь! «Хочу знать убийцу». Узнать наверняка. Рин хочет сказать об этом Тобиасу глаза в глаза. Но веки тяжелые, ресницы еле можно разлепить. Рин чувствует себя штангистом, поднимающим собственный взгляд. Когда это наконец удается, то он видит перед собой побледневшее, бескровное лицо, четкие брови — прямые, вразлет. Красивые. Почему брови? Рин скользит взглядом вниз, на ресницы. Брови и ресницы оказывается намного темнее волос. А глаз не рассмотреть… Тобиас их прячет. Почему он их всегда прячет? Почему они меняют цвет?

Смотреть вверх у Рина больше нету сил и на уровне своих глаз он видит шарф. Тот сбился, почти размотался, на нем больше алых лепестков. Рин присматривается — это не лепестки, а капли крови. На оголенной шее у Тобиаса оказывается шрам, похожий на на монограмму в виде «Ж». От ножа? От скальпеля? Как Сэм мог такое позволить? Шрам расползся во все стороны. Уродство! У Рина подкатывает к горлу то ли тошнота, то ли рыдание. Что происходит дальше он помнит плохо и еще хуже понимает. Он просто делает что-то совершенно выходящее за все рамки приличия. Спохватывается только тогда, когда, дотронувшись губами до безобразной каракатицы, собирает языком красные капли.

— То-оби, я вытерплю. Я хочу знать правду! — он и не замечает, как назвал партнера брата по-другому, так, как зовут близких друзей и родню.

Тобиас тянет его к себе, мягко, благодарно.

— Еще одна минута, малыш. Теперь у них против меня нет ни одного шанса.

Рин почему-то обижается на это заносчивое «меня». Их же двое, Тобиас сам так «читал» во время раунда в первой серии. Но это не помешает мальчишке улыбнуться одним уголком рта, на большее нету сил, и на этот раз найти глаза Тобиаса. «Все-таки шафрановые, а не мертвые. И он обо мне волнуется». Это последнее, о чем Рин успевает подумать, прежде чем боль становится нестерпимой. Он запрещает себе кричать, но продолжает держать в голове синий иранский цветок с медными тычинками и кровавыми прожилками.

Воздух снова вибрирует, сто сорок ударов, сердце заходится, слова Тобиаса пробиваются сквозь пробки в ушах и рассыпаются стеклянными шарами.

Легко биться с сильными — за славу.

Легко биться с наемниками — за деньги.

Но как биться с беззащитными — за невинность?

Воздух наполняется пыльцой, искрится синим, шелестит, как крылья бабочек. —

Невинность поражает любого,

потому что у нее нет цели,