Драматицко позорище

«С тоски сдохнешь среди этой экологической чистоты, — опять вздохнул я. — Между прочим, забыл спросить этого Артура, что означает драматицко позорище?» Ноги, как-то сами по себе, повлекли меня в сторону Наримановской улицы.

Названный мне адрес я нашёл без затруднений. В сгущающихся сумерках над калиткой светился зелёный фонарь, навевая томные воспоминания о ночном такси. Вместо звонка висел большой валдайский колокольчик. Я позвонил. Калитку открыла девушка приятной наружности в коротком чёрном платье, на голове у неё была своеобразная прическа, состоящая из множества мелко заплетённых косичек.

— Я на спектакль, — я вручил ей билет и сторублёвку.

— Проходите, Алексей Евгеньевич, — не взглянув на билет, сказала барышня и, взяв меня за руку, повела во двор.

«Начало неплохое», — подумал я. Барышня была вполне привлекательная. Двор представлял собой небольшой пустырь, фактически квадрат, по углам которого стояли четыре избушки, для полной сказочности которым не хватало лишь курьих ножек. Двор ярко освещался факелами, укреплёнными на невысоких столбах и распространявшими густой смолистый запах.

— Ваш коврик, — барышня протянула мне соломенную циновку. — Садиться можно в любом месте.

— А вы актриса? — спросил я.

— Я — глумница! — улыбнулась барышня и упорхнула.

«Может, бордель?! — с некоторой надеждой подумал я. — Хотя для борделя уж слишком дёшево. С другой стороны, в провинции народ не избалованный».

Я оглянулся по сторонам. Зрителей было немного. Если точнее, кроме меня, всего трое. Толстая баба, одетая в точности как крестьянка на картинах передвижников, к моему стыду и невежеству, я всегда представлял, как эти крестьянки лузгают семечки. Баба действительно лузгала семечки и периодически смачно сплёвывала на пожухлую траву, который порос двор, он же пустырь. Недалеко от неё сидела худощавая дамочка, лет тридцати на вид, завёрнутая в одеяние, напоминающее индийское сари. При этом она в затяжку курила большую сигару.

— Приземляйся по соседству, — услышал я голос сзади. — Первачом угощу, коли не побрезгуешь.

Я обернулся. Голос принадлежал невзрачному мужичку с козлиной бородкой. Мужичок был одет в кожаную безрукавку на голое тело, на шее болтался идиотический галстук в розовых и красных цветах.

— Калимера, — сказал мужичок. — По грецки — добрейшего, так сказать, вечерочка. Первачок свежайший, утренний. — Рядом с ним стояла бутыль с мутной жидкостью. — Я и анис добавил, для лучшего, в хорошем смысле этого слова, пропердончика. Не желаете?

— Спасибо, я повременю, — я расстелил циновку и уселся.

— Васёк, — представился мужичок.

— Лёха, — зачем-то сказал я, хотя терпеть не могу, когда меня так называют.

— В порядке обустройства быта в нашем грандпаласе остановились? — поинтересовался Васёк и сделал большой глоток своего пропердончика.

— В нём, — сказал я. — А когда представление начнётся?

— Сейчас пеплом посыпят и начнут, — Васёк оскалил дисгармонично белые, крепкие и ровные зубья. — Гермесы наши трисмегисты!

— А зачем пеплом посыпают? — хотел спросить я, но не успел. Воздух заполнила ужасающая какофония из кошачьих визгов. Наверное, так происходит, если сто пятьдесят мартовских котов запереть в подвале без окон и дверей. Под эти душераздирающие звуки три фигуры, задрапированные с головы до ног в чёрное, высыпали в центре двора несколько мешков вещества, напоминающего тальк, граблями сделали ровную площадку и поставили в центр площадки табурет и большую лакированную арфу.

Визги смолкли также внезапно, как и начались. За арфу села девушка, очень похожая на ту, что встретила меня на пороге, только прическа из мелко заплетённых косичек у неё была фиолетового цвета. Девушка заиграла. Играла она виртуозно, самозабвенно, слегка прикрыв веки, вся отдаваясь настроению музыки.

«Какие таланты в глухомани пропадают», — подумал я.

Один из тех домиков, которым не хватало разве что курьей ножки, загорелся. Арфистка резко прекратила исполнение, встала, бросила светлый платок на голову сидевшей перед ней толстой бабы и с криком «Прощай!» кинулась в горящий дом. Я инстинктивно дёрнулся, чтобы бежать спасать красавицу, Васёк цепко удержал меня за руку.

— Не ссы! — тихо, но твёрдо сказал он. — Это оптический обман.

Домик, меж тем, как-то очень быстро догорел дотла. Факелы, будто по мановению волшебной палочки, уменьшились до размера едва мерцающих свечек и в наступившей темноте зазвучал размеренный голос:

Буду я ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,

Ночь — начало всего, назовём её также Кипридой.

Внемли, блаженная, в звёздных лучах, в сиянии синем!

Внемли! Отрадны тебе тишина и сон безмятежный,

Ты, о, весёлая, добрая, праздники любишь ночные,

Мать сновидений, ты гонишь заботы и отдых приносишь.

Все тебя любят, дарящую сон, колесницы хозяйку,

Свет твой таинственен, и ты по природе, богиня, двусуща —

То под землёй пребываешь, то снова восходишь на небо.

Кругом бредя, ты играешь, гоняясь за живущими в небе,

Либо, коней подгоняя, к подземным богам устремляешь

Бег их и светишь и светишь в Аиде опять, ведь тобой управляет

Строгий Ананки закон, что всегда и для всех неизбежен.

Ныне, блаженная, всем вожделенная Ночь, — умоляю,

Внемли с охотой словам к тебе обращённой молитвы,

Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные!

Прожектор высветил в темноте круг на белом тальке. В центре круга на табурете сидела мужская фигура, одетая в греческий хитон.

— Ба! Товарищ Чердынцев! — едва не воскликнул я, происходившая чехарда изрядно меня озадачила. На голове Артура красовалась узбекская тюбетейка.

— Между прочим, логический образ — бесцветен, — сказал Артур. — Потому что любой образ состоит из множества просто или сложно соединённых атомарных фактов. А кто слышал о том, чтобы атом имел цвет?

— Я не слышал, — громко крикнул Васёк.

— Значит, противоречие, граничащее с бессмысленностью, — сказал Артур. — Каждый факт сам по себе бесцветен, но почему-то собранные вместе они имеют наглость утверждать: «Зелёное есть зелёное». А почему не жёлтое? Факт это то, что мыслимо. Соответственно, то, что немыслимо это не факт. Что же тогда это было? — прожектор осветил только что сгоревший дом. Домик был целёхонький, из окошка выглядывало улыбающееся личико арфистки. — Обман зрения? Может быть, обман психики, мистификация, фокус? Какая же реальность является истинной, а не ложной? Та, где дом сгорел и девушка погибла, или та, где никакого пожара не было в помине и наша милая глумница Алла посылает зрителям воздушный поцелуй? — Алла, жеманничая, послала воздушный поцелуй. — Заметьте, и в том, и в другом случае, одни и те же факты налицо — дом и девушка. Некоторые могут возразить, что факт есть лишь то, что соответствует действительности. Боюсь, что это опасное заблуждение. — Артур махнул рукой, домик на курьих ножках вновь загорелся, арфистка Алла немым ртом посылала мольбы о спасении. — Приветствую тебя, о, несравненная Гюльчетай, — Артур церемонно поздоровался с дамочкой, одетой в индийское сари. Та сделала глубокую затяжку сигарой и молча кивнула. — Итак, за последние пятнадцать минут дом сгорел дважды. Действительность насмехается над нами, не может же, в самом деле, сгореть то, что только что сгорело. Хотя. — Две девушки — та, которая встретила меня на пороге, и вторая, арфистка, похожие как близняшки, для пущей очевидности одетые, первая в белое, а вторая в чёрное, короткие платья, — выскочили на площадку, насыпанную тальком и затанцевали ирландскую джигу. Артур заёрзал на табурете, пританцовывая. — Хотя, если вернуться к тому, что образ бесцветен и зелёное является зелёным только потому, что нам так кажется, потому что мы не можем обходиться без существенного определения вещей, потому что отсутствие формы у предмета удивительным образом лишает его в нашем сознании и содержания, потому что, если вышел из пункта А, где-то обязательно должен присутствовать пункт Б, иначе не вполне понятно, какого хера ты вообще вышел, потому что в любом бесцветном образе ты норовишь увидеть, в первую очередь, самое себя, а если глаза замутнены или просто недосуг, то всегда можно сослаться на вечную путаницу с курицей и яйцом и отсидеться в какой-нибудь хате с края, хотя, — Артур вскочил на табурет, вытянул руку в нацистском приветствии и в наступившей тишине громко произнёс: