Демон наготы
(Роман)

Наконец наш поезд ворвался в этот город и я сошел со ступенек вагона, глядя по сторонам. Я думал, что она меня встретит. Но кругом были чужие лица. Мне показалось в этой толпе бледное лицо Звягинцева. Но это, вероятно, была ошибка.

Охваченный стремительный жаждой деятельности, нетерпеливым желанием скорей убедиться, что с ней все благополучно и что ничто не противоречит нашей возможности тихого, скрытого и знойного уюта, я поспешил в номера той гостиницы, где она жила. Я снял себе номер, наскоро умылся и, бросив нераспакованными свои вещи, отправился к дверям ее номера.

Я остановился перед дверью, на которой висел на картоне 54 номер, и замер. Она должна меня так же нетерпеливо ждать. Иначе нам незачем было и видеться. В ней должна была так же родиться жажда этого нетерпеливого обладания. И я тихо постучался.

Никакого ответа. Я почувствовал нарастающее раздражение. Я здесь стою и стучу к ней в комнату и не получаю никакого ответа. Что же она там делает? Что такое, наконец, с ней?!. И я вторично, уже громко и раздраженно стучу…

В ответ я слышу сквозь дверь слабый и неясный голос. Рванув дверь, я врываюсь в комнату.

Спущены шторы. Полутемно. На креслах и стульях ее вещи — кофточки, белье, платье. Я натыкаюсь на стул, который с грохотом летит в сторону. Из-за перегородки спальни я слышу сонный и испуганный голос:

— Да кто там?..

Я лечу в спальню и вижу приподымающуюся из-под одеяла спутанную голову Изы и ее заспанные злые глаза.

— Это я! — кричу я и бросаюсь в ней.

Она с недоумением и каким-то любопытством смотрит на меня. Я сажусь рядом с ней, я сбрасываю одеяло с ее ног и припадаю жадными сумасшедшими губами к ее ногам.

— Ты с ума сошел, — ежится она… — Мне холодно… Постой… Однако, — ты порядочно переменился. Это мне нравится. Уже не такой кисляй, как прежде… Но постой, постой…

Она смеется и приподнимается на постели. Охватывает мою голову руками и целует. Потом оглядывает меня.

— Ты скверно одет. Отвратительно стрижешься. Ну, я займусь тобой. Да погоди, который час?

Ее голая рука протягивается на ночной столик за часами; взглянув, который час, она раздраженно морщится.

— Всего девять часов, ну и рано же ты меня разбудил. Мусик, мне необходимо еще спать. А то у меня кожа совсем портится от этих бессонных ночей. Вот что: я тебя выгоню и досплю. А ты иди там, прибирайся, умывайся и прочее…

— Мне скучно без тебя, — пробую я протестовать, — ни одной минуты без тебя…

— Скажите пожалуйста, — смеется Иза, — какая страстность…

Я хватаю ее и жадно целую. Она с силой и раздражением от меня избавляется.

— Нет, нет… Не сейчас!.. Слышишь? Спать. Уходи, пожалуйста. И плотно закрой дверь. Приходи не раньше двенадцати. Я должна хорошенько выспаться.

Злой и с тем же нетерпением и смутным беспокойством в душе я ухожу. В коридоре я прохожу мимо двери, на которой вижу визитную карточку. Я присматриваюсь: «П. С. Звягинцев…» Так вот что… Он тоже здесь…

Как зверь, мечусь я по своему номеру из угла в угол. Мне нужно было бы лечь, отдохнуть, забыться. Дать глубокий спокойный сон своим нервам, своему телу. Оно напряжено из последних сил. А я безумствую и задыхаюсь. Я чувствую какую-то обиду и жажду мести. Мне хочется нанести ей боль, ей, этой женщине, которая теперь именно так тупо и покойно спит, как мечтал я сам заснуть. Я вспоминаю свои мечты спокойной буржуазной жизни, почти животной, такой короткой в смысле умственных тревог и душевных волнений, полной уюта, тепла и будничных удовлетворений. Вместо этого — здесь у меня сплошная неудовлетворенность. И только что приехав сюда, я уже чувствую, что попал в капкан, заставляющий метаться, дрожать и безумствовать.

У меня не выходит из головы карточка Звягинцева. Я вспоминаю, что видел в вокзальной сутолоке его бледное лицо и рыжеватую бороду. Что это значит?.. Я должен все расследовать и узнать. Я останавливаюсь у двери с решением сейчас же снова пойти к Изе, разбудить ее насильно и потребовать у нее ответа…

Но разве она скажет хоть одну сотую правды? Она будет лгать, она будет бесцельно все прятать ради одной игры, ради одной лжи. Надо самому все распутывать, нападать и защищаться. И я себя чувствую попавшим во вражий стан, где нужно иметь наготове смертоносное оружие.

Я мечусь по комнате. Мне хочется придумать хитроумный план, в сети которого все они попадутся, кто все — я еще не знаю… Но никакого плана, тонкого, хитрого и обдуманного, я не могу создать. Мой мозг слишком устал и надорван. Я могу только слепо и быстро действовать, быть может, во вред себе.

Я сижу и смотрю на часы. Я жду, чтобы стрелка часов передвинулась к двенадцати часам. Потом я срываюсь с места, одеваю пальто и шляпу и выбегаю в коридор. На минуту останавливаюсь у двери Звягинцева. Там все тихо. Я выбегаю на улицу и спешно иду по этим знакомым кварталам, среди которых, как сон, встают воспоминания прошлого.

У меня нет никаких целей. Я просто думаю, что кого-нибудь встречу, кто даст мне руководящую нить. Через полчаса возвращаюсь назад. Смотрю на часы. Теперь четверть двенадцатого. Я иду к себе в комнату и решаю: ровно через полчаса я иду к ней. И там все решу.

О, как медленно тянутся минуты!.. Я изнываю. Я хожу по комнате. Я ложусь на кровать и снова встаю. Подумать только, я приехал сюда в нетерпеливой жажде свидания и вот должен в глупейшем номере гостиницы проводить часы глупейшего ожидания. А там, против нее, дверь, на которой карточка Звягинцева. Боже мой!.. Сколько времени я не думал о самом существовании Звягинцева. Для меня он был мертв, его не существовало. И вот он ожил и как мучительно, в каком кошмаре.

Быть может, теперь приоткрывается дверь, его дверь, и он выходит и стучит у ее двери… Или без стука приоткрывает их и входит и идет прямо к ее спальне, к ее кровати.

Я больше не могу ждать. Часы показывают без восемнадцати минут двенадцать. Я бегу. Я стучу в ее дверь. Секунда, другая… Никакого ответа. Мое сердце бешено колотится. Мною овладевает исступление. Я дергаю дверь и врываюсь в номер.

Я вижу прислугу, горничную, которая убирает номер. Она вытряхивает пыль со скатерти и потом берется за метлу. Она смотрит на меня с недоумением.

— Где барыня?.. — спрашиваю я прерывающимся голосом.

Секунду помолчав, она отвечает, подозрительно на меня глядя:

— Барыня уехали в моторе с господином Звягинцевым.

Я сделал бешеное нетерпеливое движение и не заметил, что свалил со стола вазу с цветами. Ее звон привел меня в себя. Ваза разбилась. Я выбежал из комнаты.

— Ну, — обратился я сам к себе, — теперь тебе должно быть все понятно!.. Что тебе еще нужно?.. Ты можешь свободно отойти в сторону.

Я лег на кушетку в углу комнаты и старался всеми силами успокоить себя и заставить разумно, логично и стойко рассуждать и принять решение, которое неизбежно вытекало из всего создавшегося положения. Я напоминал сам себе о своем решении умереть, о своем презрении и равнодушии ко всему миру. Чего мне еще здесь было нужно?.. И неужели же я, как все эти жалкие марионетки человеческого движения, бешено побегу в погоню за призраками чувственных удовлетворений? Неужели меня не спасет моя мысль, мое внутреннее отношение к миру?..

Меня немного успокаивали эти размышления. Я приходил в себя. Я заставил себя равнодушно думать о том, что где-то, в одном из уголков этого города, Иза и Звягинцев устроили себе приют, в котором сегодня по моему адресу шлются злые усмешки. Я только не понимал одного: зачем нужно было меня вызывать?.. И вдруг вспомнил ее фразу, с которой мы некогда расстались: «Ты будешь целовать мои ноги!..» Так вот для чего она меня позвала… Я поднялся, глубоко уязвленный. Мне захотелось отомстить. Показать мое презрение, мой холод, мое равнодушие. О, встретиться, встретиться с ними во что бы то ни стало. И как можно скорее.

Я стал обдумывать и мысленно предощущать злое и острое удовлетворение от этой мести. Ее план пропадет, он разобьется о мой холод, о мою невозмутимость. Я предложу ему наслаждаться ею, как вздумается, потому что мне она не нужна…