Слуга

Друзья сели к столу. Мать достала из холодильника копченых чебаков, принесла из сеней огурцов, нарезала хлеба.

– Давай с нами, тетя Аня!

– Нет, я не буду, а вы сидите.

…Шел первый час ночи. Было приятно видеть товарища. Алкоголизм можно вылечить, а зубы – вставить. В остальном Чачин был прежний.

– Ты всё там же, в Москве?

– Скоро год, как в Сибири.

Михалыч скользнул глазами в сторону матери. Та согласно качнула головой. С полуслова понимает старушка. Пойдет молва по соседям: приехал, да не оттуда.

Михалыч вынул удостоверение и протянул Чачину. Тот раскрыл и взялся читать вслух:

– Полковник юстиции Кожемякин Анатолий Михайлович… Старший следователь по особо важным делам УМВД по Новосибирской области… Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение табельного огнестрельного оружия.

Михалыч тем временем сочинял:

– В командировку приехал. На две недели послали…

Чачин принялся на глазах хмелеть. Его вдруг повело в сторону, табуретка подкосилась, гость брякнулся на пол и захрапел. Михалыч кинулся поднимать, но мать остановила:

– Он частенько так. Хлоп на пол и спит.

– Ударился, может…

– Привык…

Мать надела поверх халата старенький пиджак и отправилась на двор. Там у нее кровать в избушке. Михалыч проводил ее, затем, выключив во дворе свет, вернулся в дом и сел к столу.

Початая бутылка водки стояла сиротой, но пить не хотелось. Разве что ельчика с чебачком ущипнуть?

Съев парочку, насторожился: кто-то стоял теперь за окном: прошедшая по улице машина блеснула фарами, высветив фигуру.

Михалыч подобрал под себя ноги – и бросился в русскую печь. В тот же миг брызнули оконные стекла, град осколков ободрал кухню, погас свет. На полу – было слышно – в смертельной истоме ёжился Чачин. Ему Михалыч не смог бы помочь, даже если бы кинулся и накрыл своим телом – от удара гранат было бы теперь два трупа.

Бульканье крови и хрипы затем прекратились. По отсветам было видно, что в дом через окно светят фонарем.

«Только бы не полезли внутрь, потому что в печи лежу я, – звенело у Кожемякина внутри. – Я не успею достать оружие… Контейнер – в подвале, пистолет – в столе, мать – в избушке. Только бы она не вздумала идти в дом…»

С улицы залпом ударили из множества стволов. Возле головы били в плотную печь словно ломами. Но печь держала удары, пули вязли в ней.

Стрельба вдруг прекратилась. По стене прыгал свет. Надо уйти в подвал – ногами вперед.

…Михалыч сидел в подвале. Над головой хрустели стекла, слышались голоса:

– Вот он лежит! Видишь?!

– Но этот обросший, а говорили, что бритый…

– Он это! Леший!

– А где мать его, лешачиха?

– Нам ее не заказывали… Контрольный в голову – и по коням.

Раздался выстрел. Захрустело стекло. Взревела снаружи машина, и наступила тишина.

Михалыч поднял над головой крышку: в сумерках зияло разбитое окно. Рядом лежал Чачин. Матушка, скорее всего, тряслась в избушке, вспоминая всех богов.

Михалыч открыл дверь и вышел в сени.

– Сынок…

Мать стояла перед ним, блестя в полумраке глазами.

– Сиди, мама, в избушке… Запрись на крючок…

Михалыч вернулся в дом. В темноте натянул на себя форму, вышел из дома на улицу. К темным стеклам в соседних домах прилипли перепуганные лица. Пусть смотрят. В темноте они разглядят лишь человека в мундире.

Пистолет у Михалыча лежал в правом кармане кителя. Патрон в патроннике. Снимай одним пальцем с предохранителя – и стреляй, не вынимая «машинки». Противник удивиться не успеет, как получит пулю.

Подойдя к зданию администрации, он заметил за углом полицейский мотоцикл желтого цвета. Оказывается, этот цвет был еще в моде в здешних местах. Ключ торчал в замке зажигания. Заводи – и пользуйся на здоровье.

Михалыч включил зажигание и стал заводить мотоцикл. Нога сорвалась, больно ударившись о рычаг. Михалыч продолжил заводить, но у него это как-то не выходило: нога словно липла к рычагу… Странно. Почему рычаг прилипает к стопе?

Из-за угла вышел сержант – Михалыч неделю назад едва не отправил его на тот свет. Едва – не считается. Сержант живее всех живых – вытянулся по струнке, отдает честь и улыбается:

– Заплатите мне, чтоб я поддакивал…

Умный, бестия…

И тут Михалыч проснулся: нога застряла между прутьев кровати и сильно болела. Луна светила сквозь тюлевые занавески. Михалыч поднялся и пошел в прихожую, еще не веря, что это был сон. Мать спала на боку, свернувшись калачиком. Стол чист, а русской печи нет и в помине – вместо нее здесь кирпичная плита. Слава богу! Жив, значит, Чачин.

Мать повернулась в кровати:

– Стонал ты сильно, Толя… Приснилось, видать, что-нибудь…

Михалыч взял со стола бутылку минеральной воды, распечатал:

– Приснилось…

– Зверячья у вас работа…

– Для кого как.

Михалыч глотнул воды. Мать продолжала на ту же тему:

– Все нервы себе измотал… Чо видел-то хоть?

– Войну…

– Все воюешь?

– Куда от нее деться…

– Бросай! Жениться давно пора!

– Не переживай.

– Ну как мне не переживать? Ты же мой сын.

– Вот и не мучь меня. Если спросят, знаешь ли полковника Кожемякина, скажи: не знаю такого, никогда не слышала. У меня, мол, другая фамилия. Спросят паспорт – сунь им в рыло…

Михалыч вернулся в постель, но долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. Проснулся поздно. Настроение мерзопакостное. Сны не бывают напрасными. Они имеют под собой материальную основу – как в том случае, при проведении первой в жизни спецоперации. В квартире находилось тогда двое агентов, поджидали хозяина – о нем плакал заочный приговор. Михалыч ночью уснул, по очереди, и видит во сне: в комнате сидят трое мужиков – Михалыч смотрел на них откуда-то сверху, словно с божницы.

Мужики сквозь зубы говорили между собой:

– Мы войдем туда просто…

– Как же?

– Подойдем к двери и скажем: «Вам письмо». Они спросонья откроют – остальное дело техники…

Квартирный звонок разбудил моментально. Михалыч прильнул к «глазку»: на площадке за дверью стояли двое.

– Вам письмо!

Напарница выскочила из другой комнаты, дернула дверь, натягивая цепь, – быков сажать на такую цепочку.

– Ну! Давайте же…

Гости таращились на «бычью» цепь. Напарница теребила от нетерпения цепочный карабин, собираясь вынуть его из паза и открыть дверь. Но Михалыч прижал ей пальцы вместе с карабином, пихнул от двери. Мужикам лет за тридцать, рожи дубовые, руки – за спинами.

– Что за спешка?

– Извините, ошиблись…

Гости скользнули к подъезду.

Закрыв дверь, Михалыч метнулся на кухню, прильнул к стеклу. Из подъезда выпали двое. По пути к ним присоединился еще один – из-за тополя. Только тут Михалыч вспомнил сон и с тех пор стал в сны верить. К делу о заочном приговоре троица, впрочем, не имела никакого отношения – оказалось, это был всего лишь банальный наезд на богатенькую квартиру.

…Слушателей отбирали по какой-то особой программе. Никто не знал, для чего весь этот сыр-бор. Знали одно: работа обещает быть интересной. И Кожемякин выдержал испытания.

Казалось, их отбирают для работы за границей. Вероятно, у закрытого ведомства возникли трудности с кадрами, вот оно и решило подобрать для себя кадры в МВД. На деле оказалось иначе: родное министерство подбирало кадры для себя самого. Об этом стало известно, когда было предложено подписать новый контракт – о неразглашении сведений. Михалыч клялся во всем, обещал всё, что от него требовалось. Другая сторона не обещала ничего. Она гарантировала лишь пулю в случае предательства. И это выглядело нормой. Как же иначе-то? Каждый из слушателей готов был поступить в лучших традициях якудза – откусить язык и умереть от потери крови.

Их разбили на мелкие группы и готовили в разных местах. Разъехавшись после учебы, они никогда встречались. Не для того их обучали, чтобы устраивать шумные именины по поводу окончания школы. После учебы Михалыч оказался в Москве и, не встретив там ни одного сокурсника, сделал вывод: в стране существует либо несколько «центров», либо он оказался наиболее подготовленным. Остальных «послушников» могли распределить в рядовые подразделения, взяв еще одну клятву о неразглашении… Тогда этого было достаточно. Сейчас – нет! В городе может оказаться такой же, как и Михалыч. Если он работает против, будет трудно. Главное – не показывать, что хочешь ударить. Ошибаться вот только не смей, чтобы не пострадали безвинные, потому что ты не медведь на пасеке.