Небесные люди

На праздник Нору привел папа – одна она идти не хотела. После всего, что случилось…

Все больше людей верили в ее исключительность. На Нору бросали взгляды. Мужчины – удивленные, женщины – восторженно-завистливые, Борас и Лек, каждый в своем углу – задумчивые и сверлящие, выворачивающие наизнанку, так что в кишках начиналось гулкое шевеление. В сны парни явно не верили, и искали подвох.

Люди выстроились двумя рядами, образовался длинный коридор, по которому к купели пройдут новые члены племени. Толпа радостно загудела: у шатра началось пока скрытое от Норы движение. Два гвардейца, определенные среди толпы по каскам с рогами и перьями, проследовали ко входу и отворили полог. Взорам открылась купель – наполненная водой яма, место нарекания. Внутрь торжественно проследовали король, несколько человек свиты, включая настража, и шесть гвардейцев с обнаженными клинками – прямой намек, что праздник праздником, а обычных правил поведения никто не отменял.

Те, кто собрался снаружи, один за другим оборачивали головы в противоположную сторону: вдали показались новенькие. Первым шел парень, с которым у отравленного озера разговаривала Нора, за ним его мать, затем сестры. Замотанные в грубые полотнища, они вступали в лоно племени как только что родившиеся – не обремененные ни историей, ни имуществом, ни родством с кем-то другим. От всего, что у них было, включая собственное прошлое, сегодня они добровольно отказались, а то, что нужно для жизни, им дадут. Один за всех, все за одного – главный девиз, без которого племя обращается в стадо и перестает существовать. Девиз работал. Сосед мог ненавидеть соседа, в семьях быть раздор, но стоило появиться общему врагу или несчастью – племя вставало плечом к плечу и вместе сражалось с бедами. От новичков ждали того же, а для этого отказ от прежних клятв и новая присяга обставлялись так, чтобы запомнились. Для одних – живописный переломный момент в жизни, для других – зрелище, не такое частое, как хотелось бы, и просто повод побыть на людях. В итоге все были счастливы.

Парень, проходя мимо Норы, кивнул ей. Она опустила взгляд. Да, спасла, но это было во сне – так сказал король, значит, так и было. И пусть так думают все.

Она подняла глаза, только когда парень вошел в проем шатра. Неважно, как его звали раньше, сейчас он был просто парень – прежние имена отныне не действовали. Конечно, Нора спросила бы при случае… но лучше об этом даже не думать. Прошлое нарекаемого человека как бы стиралась из общей памяти, и за нарушение могли покарать.

Женщин гвардейцы остановили снаружи, полог за парнем закрылся. Началось священнодействие – великий обряд нарекания.

– Покайся, и дни твои будут счастливы, а ночи спокойны, – донеслось из шатра. – Что недостойное свершил ты в прошлой жизни? Какой груз несешь? Очисть совесть, смети с души мусор, стань изнутри таким же светлым, как снаружи…

Люди перестали держать линию и превратились в толпу, напиравшую на перекрывавших вход гвардейцев. Многие заговаривали между собой, кто-то ругался на загородившего обзор соседа, ему что-то резонно отвечали, третьи шипели на них обоих, мешающих слушать… Гул нарастал, слова из шатра едва пробивались:

– Поведай о грехах, своих и известных тебе чужих…

Из-за сплошной стены голов Норе не было видно происходящее, а поднявшийся шум перекрывал речь короля. Это было неважно – каждый обряд повторялся с точностью до слова и движения, а тихую исповедь новеньких все равно не слышал никто, кроме склонившихся к грешнику правителя и настража. Про то, что происходило внутри шатра, Нора знала только по рассказам папы – с высоты его головы внутренности шатра частично просматривались, а об остальном он знал от гвардейцев-участников обряда: после исповеди нарекаемый спускался в купель, где сбрасывал полотнище и был дважды окунаем в воду – погружения олицетворяли покаяние и очищение. Нора понимала и не объяснявшееся вслух: одновременно с заявленной целью омовение в присутствии короля и вооруженных гвардейцев выявляло возможную ущербность. В этом случае преступника убивали на месте, затем доказательства преступления против жизни предъявляли народу. За очищением следовало главное: собственно нарекание.

Нараставший гул неожиданно стих, будто по команде. Скорее, именно по команде, которую не слышала или, если подана жестом, не видела со своего места Нора. Снаружи установилась тишина, и каждый пытался уловить что-то из говорившегося внутри. На миг между головами и спинами образовался просвет, в нем мелькнул король-колдун, его руки совершали крестообразные пассы над погрузившимся в яму парнем, доносилось неразборчивое бормотание. Это тоже способствовало прозвищу «колдун», а нарекание обретало мистический смысл. Пусть это всего лишь игра, но она выполняла свою роль. Племя завороженно наблюдало за правителем. Для многих колдовская сущность обряда была так же реальна, как собственное тело.

Толпа полностью загородила шатер, и о творившемся внутри Нора могла догадываться только по вновь поднявшемуся шуму: началась часть, которую король называл кровосмешением. Из сделанного на руке надреза кровь желающего занять место в племени добавляли в пакет с кровью убитых на ближайшей ферме куриц и затем брызгали на новичка: символ того, что племя впускало в себя свежие кровь и плоть. Затем происходило третье, окончательное омовение, означавшее вход в новую жизнь. При этом король опять водил над омываемым руками и говорил старинные священные фразы. Всех, кто называл эти действия непонятным словом «святотатство», не осталось в живых – основную часть еще в давние времена перебили бандиты, последние сгинули в пустыне, что тоже не добавило королю-колдуну доверия, зато укрепило суеверных в его силе как колдуна. Теперь люди побаивались не только солдат, стоявших на страже власти, но и непонятных заклинаний.

Король этим пользовался – разговоров о новых выборах нельзя было даже представить. В свое время первым королем племени избрали лидера, сумевшего организовать выживших и наладить сносную жизнь на неуютной территории. Общими усилиями выстояли в борьбе с беспредельщиками, но один раз проиграли – это было при втором короле, сыне первого. От племени остались жалкие осколки, не хватало женщин, и короля-неумеху сместили. На выборах победил Джав. Собственно, это он, как говорили, и устроил заварушку с выборами. С тех пор и властвовал. И никто не сомневался, что следующим владыкой станет его первенец Джак.

– Нарекаю… – громко донеслось из шатра.

Других слов некоторое время было не разобрать, расслышалось только последнее восклицание короля:

– Ош!

– Ош! – хором подхватил народ. – Ош!!!

Парня нарекли именем Ош. Теперь это имя его семьи. Оно не походило на те, что были у предков – король-колдун говорил, что следует о многом забыть, чтобы двигаться дальше. Они построят новый мир, а от пережитков прошлого надо избавиться. Фамилий, как у предков, в племени тоже не было, родство определялось по отцовской линии. Первенцев называли кратко, в один слог, начало в котором повторялось – это и было тем, что раньше считалось фамилией. Следующим сынам давали имена на один слог больше. Например, трех сыновей короля Джава звали Джак, Джарван и Джамирас. Имущество семьи наследовали исключительно сыновья-первенцы, и всегда можно было определить, кто имеет право на наследство, а кому предстоит нелегкая жизнь.

У девочек количество слогов в имени роли не играло. Двух дочерей короля звали Джаяна и Джабора. Поскольку девочки наследницами не были, имена им давались произвольно, имело значение только начало имени. Нору назвали Норой, и всем сразу ясно, что она – дочь Ноджа. В женских именах ценилась исключительно красота звучания.

Детям имя выбирал отец, а если отец на момент рождения погибал, то король. Имя давали не сразу, а только когда становилось понятно, что ребенок правилен и жизнеспособен. За все отвечал отец, и если он обманывал племя, карали всю семью. Такое тоже случалось, ведь закон, по которому чужой – даже король – не может переступить порог дома, действовал нерушимо, как бы это кого-то ни раздражало. Дом – святое место, там жила душа семьи, и туда нельзя пускать посторонних. Некоторые сердобольные родители этим пользовались. Тем хуже было для них, когда обман вскрывался. За сохранение жизни больному или при другой угрозе племени карали все семейство.