Страница 26 из 30
Говорить же о его неограниченных возможностях, о тотальной власти над внешними и внутренними факторами движения автомобиля вообще не приходится. Они весьма ограничены в отношении препятствования внутренним изменениям в механизмах машины, в частности – износу. И невозможны вообще в отношении единоличного и одностороннего преобразования внешних для автомобиля дорог, правил дорожного движения, дорожных знаков и полицейских, а также иных участников движения. Таким образом, рефлексивное, высоко сознательное управление необходимо уже в условиях управления обычными автомобилями, не говоря уже о кибернетических и живых системах, способных в свою очередь самостоятельно принимать решения в отношении решений управляющей подсистемы. Это – данность.
В этом смысле власть над управляемой системой принадлежит не только управляющей подсистеме, но и всем её элементам. И если власть есть возможность принимать решения, то долей власти наделены все элементы системы. Следует понимать, что поскольку все элементы системы взаимозависимы, возможность диктата того или иного доминирующего элемента не является необходимой и продуктивной. Однако обольщение могуществом, «силовой» концепцией власти по-прежнему неотразимо даже для учёных.
Стремление сделать поведение «управляемого объекта» более предсказуемым, менее стохастичным основано на идеалистическом представлении об управляющем субъекте как о «высшей силе», сверх-осведомленной и всесильной. Современные последователи силовых концепций власти не могут не замечать, что наблюдается историческая тенденция на расширение полномочий исполнителей, интеллектуальный и иной личностный потенциал которых в обществе постоянно растет – как в таких условиях ограничить степень свободы управляемых объектов?
Ответ прост – для них безусловное «информационное воздействие» на объект немыслимо без возможности физического уничтожения управляемой системы со стороны управляющей надсистемы, которая на самом деле есть лишь доминирующая подсистема. Поэтому в их представлении социальное управление и, соответственно, правопорядок несовместимо со свободой «управляемых объектов». Но ведь человек от рождения материально детерминирован лишь отчасти, он отличается от животных моральным сознанием своей внутренней свободы. Но и здесь «силовики» представляют социальные механизмы общественной нравственности как ограничители вариантов поведения, и потому полагают, что их можно и нужно использовать в манипулировании сознанием и поведением людей.
Такое мнение вовсе не ново, практикуется повсеместно. Но всегда ли мораль, религия, традиции, обычаи, закон и право делают поведение человека действительно предсказуемым? Слава богу, только в случае их соответствия объективным ценностям системного единства и развития мира, глобального накопления информации… Если соблюдение правил нарушает принципы единства и свободы людей, иначе говоря – любви между ними, то эти правила неправильны, как и их соблюдение. «Правильное» не должно, хотя и может, противоречить «доброму». Более того, идея добра выражает собой не только и не столько доброту, сколько всеобщее благо – наивысшую ценность всеединства (бытия).
А в остальном, всё происходит с точностью «до наоборот». Именно управление и связанный с ним правопорядок обеспечивают в реальности свободу элементов социальных систем, и в этом смысле – непредсказуемость их поведения. Моральность личности человека, его совесть тесно связана с сознательностью, разумностью человеческого существования, поэтому она делает поведение человека теоретически непредсказуемым, не зависящим от нравственных стереотипов общества, инстинкта самосохранения, безусловных и условных рефлексов. Мораль, наоборот, в силу всеобщности выражаемого ею нравственного закона общения предполагает неизмеримо большую свободу функционирования и развития личности, нежели животные инстинкты и вырабатываемые обществом на их основе условные рефлексы, которые всегда преследуют субъективные, единичные ценности. Любое тоталитарное общество разрушается по истечению трёх-четырёх поколений, именно потому, что основывается только на манипулировании, физическом или психическом принуждении, устрашении, нарушении частной собственности личности как «инобытия свободы» (Б. Чичерин).
Нельзя рассматривать собственность как форму власти, как это делают манипуляторы якобы «рефлексивного управления». Действительно, отбирание, насильственное отчуждение собственности существует в обществе, как и в животном мире, но насильственное отчуждение не порождает новой формы собственности, поскольку оно есть производная от власти, от общественного полномочия, а не от личности, как и положено собственности. Собственность как социальный институт представляет собой «отношения между людьми по поводу вещей» (К. Маркс), предполагает необходимость согласования собственниками какого-либо отчуждения имущества, т. е. на добровольной основе. В человеческом обществе даже налог должен быть производной не от власти, а от цены необходимых обществу услуг государства, которая рано или поздно будет определяться рыночным способом, а не только в законодательном порядке. Кроме того, власть – это не «право насилия» над собственностью, а, наоборот, обязанность охранять и развивать частную собственность, иначе пропадёт материальная основа власти в виде государственной и иной общественной собственности, произрастающей от налогов и иных имущественных средств частных гражданских лиц.
Таким образом, главное условие существования власти – это исполнение управляющей подсистемой общих и необходимых для управляемой системы функций. Уже в простых социальных системах – например, в стаде павианов – это условие очевидно. Власть доминирующего самца основана на поддержке её всеми самками и их детьми, на том, что его агрессия не только подавляет, но и защищает их от иных самцов-холостяков, конкурирующих стай и хищников. Волки дают первым поесть своему вожаку сердце и печень добычи, охраняют при этом покой его трапезы тоже не потому, что он сильнее их всех вместе взятых, что нереально, а потому что он исполняет социально необходимые функции власти по управлению их стаей.
Тем более в отношении человеческого общества следует полагать, что государство это, прежде всего, аппарат управления, а не насилия, вопреки мнению Ленина. Власть как принудительная сила общества на самом деле принадлежит народным массам, а не правительству и его аппарату управления обществом. Даже наследственные монархи и нелегитимные диктаторы пользуются властью лишь до тех пор, пока исполняют общественно необходимые функции. Этого условия власти ещё никто и никогда не отменял. В этом магическая химия любой власти.
Признавая за властью «право насилия» над обществом, современные исследователи оказываются перед объективным противоречием: очевидно, что исторически развитие общества идет по пути увеличения степеней свободы членов социума, расширения свободы выбора поведения. Пытаясь разрешить его, они часто говорят о неких переходных состояниях между авторитаризмом и демократией, в которых методом проб и ошибок возможно «обеспечить управляемость без ограничения поведенческих реакций человека». Однако ни авторитаризм, ни демократия не являются крайними формами власти, между которыми якобы есть длинный ряд переходных состояний, и они вполне реализуемы в чистом виде. Социальное управление (обществом) подразумевает, в первую очередь, именно ограничение животных форм поведения в человеческом обществе. Без ограничения животных поведенческих реакций людей не обеспечить свободу личного общения в обществе. Условие власти государства над относительно свободным обществом в авторитарном и демократическом режимах одно – исполнение государством общественно необходимых функций, вне зависимости от политического режима.
И это касается не только государства как всеобщей организации общества, но и всех социальных организаций в обществе. В каждой из них есть своя организационная власть, не государственная, условием которой является исполнение общих функций, необходимых организации как социальной системе. В этом суть социального управления.