Страница 5 из 8
– Давай не будем. Зачем ты опять все портишь?
– Я не порчу. Просто хочу знать, почему?
– Ты понимаешь меня так, как не понимает никто.
– И все?
– Нет. Не все.
– А что еще?
– Вероника, я прошу тебя. Давай не…
– Давай «не» что? Давай не будем замечать, что ты не любишь меня? Это твое предложение, да?
– Вероника…
Он не знал, что сказать в ответ, и она не собиралась даже дожидаться ответа. Просто ушла. Просто с красными белками и очередной раной. Она говорила себе, что три месяца – это совсем маленький срок. Что, три месяца – это не тот срок, на котором уместно говорить о любви. И уже через несколько секунд она говорила себе обратное: «Вероника, любовь не придет туда, где место уже занято. А ведь у него именно так». Или: «Чего ты добиваешься, Вероника? Ты хочешь, чтобы тебя в очередной раз бросили?». И вот после этой мысли она заливалась слезами. Контролировать этот процесс не имело смысла, так как болело невыносимо. Ей не болело так даже тогда, когда она упала на расколотый кирпич в свои двенадцать лет. И после этого падения было несколько швов на голени, шрамы от которых будут сопровождать ее всю жизнь.
Глава VI
Утро в родном доме. На этой самой кровати спала маленькая девочка восьми лет. Она писала записки Святому Николаю и Деду Морозу. Да, в свои восемь лет, она в них верила, и даже больше, нежели в то, что в жизни все будет так, как только захочешь: настоящая и единственная любовь, белоснежное свадебное платье, длинная кружевная фата, собственная яхта, загородный дом и так, по мелочам.
Этой восьмилетней девочкой была я. Сколько лет прошло с тех пор? Двадцать. Много, мало? Сейчас, когда я лежала на этой кровати, казалось, что прошла целая жизнь. А с переездом в другую страну, началась новая. Только уже без веры в настоящую и единственную, белоснежное, кружевную и так….по мелочам.
Бабушка уже была на кухне и готовила завтрак. Обычно, эта кухня принадлежала только ей. Два года я прожила с бабушкой и дедушкой.
– Ба, ну еще пять минут! – кричала я, когда она будила меня в школу.
А на столе уже ожидал завтрак: мое любимое яйцо всмятку и овсяная каша с маслом. Я с удовольствием съедала все, что ты готовила на завтрак. Я любила твои завтраки, а когда возвращалась со школы – уже на первом этаже (а мы жилы на четвертом), слышала запах свежей выпечки. И никогда не ошибалась, что это – твоя выпечка.
– Доброе утро, – это звучало так нелепо именно в это утро, но я сказала эту фразу автоматически. Мы же многое делаем автоматически.
– Садись, – мама выглядела очень уставшей, а мешки под глазами напоминали о вчерашнем дне. Хотя, она плакала, кажется, не больше пяти минут назад.
– Спасибо, я не хочу пока есть. Ты спала?
– Да, кажется. Обратно…? – не успела договорить, я опередила ответом.
– Я побуду с тобой, сколько будет нужно. Не брала обратный.
– Если тебе нужно быть там – бери билет. Я справлюсь.
В маминой голове не было обиды или скрытой просьбы остаться. Она уверенно сказала: «я справлюсь», и сомневаться в том, что она и сейчас справиться, у меня не было ни единой причины. Она всегда справлялась. Даже тогда, когда хотелось завыть от боли.
– Нет, я побуду. Дней семь, а там посмотрю. Ты же помнишь, моя работа не привязана к месту.
– Не нужно видеться с ним. Я тебя очень прошу, – мама резко сменила тему разговора. Хотя, я знала, что она вспомнит его.
– Я не собираюсь с ним видеться, – отрезала я. Но, внутри все сжалось то ли от неуверенности в собственных словах, то ли от борьбы с собственными желаниями. Борьбы, заранее проигранной.
– Он живет с девушкой. Мне рассказала Таня.
– Я знаю, – металл в собственном голосе испугал меня.
– Я видела их в города, – эта фраза была произнесена очень быстро, но при этом мама бросила на меня пронзающий взгляд. В нем читалось: «не нужно видеться».
И после этой фразы, я ощутила прилив дрожи: от кончиков пальцев ног – до макушки. Еще секунду, и мне казалось, что у меня начинается озноб. Мамино «я видела», воспринималось как полная реальность. Как то, что не подлежит никаким опровержением и сомнениям. Когда говорят: «Я знаю» или «Мне сказали» – есть повод усомниться. Нет-нет, это не серьезно. Это лишь слухи, и ничего больше. А в нашем городе пересказ слухов был едва ли не единственным родом занятий для многих. Мама их видела. А значит, больше никаких сомнений.
– Прекрасно. Он счастлив. Это главное.
– Не думаю, что Он счастлив. Он меня увидел тогда. А в глазах… В глазах я не увидела счастья. Может, я просто забыла, как выглядит счастье. Да, наверное, я забыла.
Мамина жизнь не была той жизнью, в которой есть место беззаботности. Мне было восемь лет, когда они с отцом развелись. Это был крах. Крах настоящей любви, в которую я, будучи маленькой девочкой, так искренне верила. Теперь перед моими глазами была другая картина: заплаканные глаза мамы и горький запах успокоительных трав, которые она принимала ежедневно. И так длилось около года.
С отцом мне разрешали видеться. Да, дедушка был против. Но он молчал. Только иногда с комнаты доносились обрывки фраз во время разговора мамы и дедушки. С этих обрывков я складывала для себя целый текст, из которого исходило, что отец ничего не делает для моего воспитания и лучше бы мне видеться с ним как можно реже. Запретить наши встречи никто не смел. Отца я очень сильно любила. Это была самая искренняя любовь, которая доступна только детям. А еще, во взрослом возрасте, она доступна израненным душам, которые смогли пройти все испытания и исцелились. Только об этом я пока не знала.
– Дважды в одну реку…
– Мам, не начинай. Я все поняла. Я взрослая девочка, ты помнишь?
– Помню. Взрослая, но глупая.
– А ты любила папу? – я никогда не задавала этот вопрос. Не решались, не было подходящего момента, не хотела трогать прошлое. А сейчас, было ощущение, что – пора.
Несколько секунд молчания, казалось, тянулись целую вечность. Я уже хотела повторить вопрос, когда прозвучал ответ, который я не ожидала услышать.
– Я не знаю, – на ее глазах были слезы.
Мне хотелось продолжать. Хотелось понять, почему так сложно дать определение любви и вообще, как понять, что это именно она. Но раскрывать рану, возле которой уже появилась еще одна, совсем свежая, я не могла.
– Извини. Не будем. Может как-то в другой раз. Когда ты будешь готова. Когда я смогу задать еще один вопрос. Сейчас не получается.
– А с кем же ты оставила…?
– Котенка?
– Котенка.
– Соседка. Она с радостью за ним согласилась посмотреть. У нее тоже, две кошки.
Портреты бабушки и дедушки теперь стоял рядом. Оба – с черными атласными лентами. Я смотрела на оба портрета и понимала главное: они любили друг друга и прожили счастливую жизнь. Для меня они были примером сплоченности, взаимопонимания и любви… Как там говорят? Именно до самого финального момента в жизни каждого человека. Она прожила без него полгода. Вернее, без двадцати дней полгода. И вчера никто не осмелился сказать, что она рано ушла. Все прекрасно понимали, зачем она ушла и к кому.
– Я прогуляюсь.
– Помни, о чем я тебе сказала, – мама решила «добить» в третий раз.
– Я тебя услышала с первого раза. Нет, я не собираюсь.
– И, если даже увидишь, вдруг, пройди мимо. Будет сложно, но для собственного благополучия.
– Да, я все поняла.
Обычно, я не выхожу на улицу без макияжа. Легкий тон, туш, иногда – помада. Сегодня мне не хотелось ничего: ни легкого тона, ни туши, ни помады. Правда, легкий тон нужен был, чтобы спрятать следы от слез, которые не прекращались и ночью. Утром мне удалось взять себя в руки. Именно утром мне всегда становилось легче. Казалось, что самое худшее – позади. Только вот тебя, Ба, я больше никогда не смогу обнять. Но ты всегда рядом, я это твердо знала.
После мая месяца, в котором я жадно глотала воздух в открытом окне и поспешно собирала чемодан, я вернулась впервые. Конечно, мне очень хотелось приехать раньше. И я буду жалеть, о том, что этого не сделала, Ба. Внутри я начинаю себя съедать мыслями: «Ты поставила выше всего своя Я. Ты не приехала, не успела обнять, не успела сказать «люблю» самому близкому человеку». Мы же никогда не знаем наперед. Ба, ты меня простишь? Я знаю, простишь.