Страница 25 из 89
— Ну, прощай, Андрей Матвеевич! — сказал он.
— Да куда же ты? Неужто не отобедаешь с нами? Вон уж дом наш близёхонько!
— Нельзя, Андрей Матвеевич! Борисов меня дожидается. Как дело есть, так и еда на ум нейдёт. Вечером, я думаю, забегу к тебе на минуту.
Поклонясь Лаптеву и жене его, Бурмистров ушёл.
— О чём это вы шептались? — спросила Варвара Ивановна.
— Не твоё, жена, дело! — отвечал Лаптев.
— Что за дело такое? Уж и жене сказать нельзя! Господи Боже мой! Двадцать три года прожили вместе;
всегда был у нас совет да любовь, а теперь, на старости лет, вздумал от меня таиться. Уж не шашни ли какие затеял?
— Полно вздор-то молоть! Шашни! С ума, что ли я сойду!
— Почему знать. Бес и горами качает!
— Ах ты, дура, дура! Да что с тобой толковать! Не скажу, да и только!
— Не скажешь? Да я тебе покою не дам! Коли ты стал от меня таиться, так ты мне не муж, я тебе не жена. Сегодня же со двора съеду!
— Не бойсь, не съедешь!
В молчании подошли они к дому. Надобно заметить, что Лаптев, будучи от природы робкого характера, не умел поддержать той неограниченной власти, какою в старину пользовались наши предки над своими жёнами. Это могло произойти частию от неприятного впечатления, которое произведено было на Лаптева чрез неделю после свадьбы, когда он в первый раз захотел воспользоваться правами мужа и поколотить жену свою. Впоследствии, при каждой начинавшейся ссоре, он невольно вспоминал, как за первый толчок, данный им своей супруге, получил он, сверх всякого чаяния, две пощёчины, как схватила она его за бороду, как он, вырвавшись, убежал от преследовавшей его по пятам сожительницы на сеновал, и как он терзался, воображая, что она исполнит свою угрозу и одна съест испечённый ею, а им несправедливо осмеянный пирог, за который они поссорились.
На столе стояли уже миса со щами и блюдо с пирогом, когда Лаптев и жена его вошли в комнату.
— Куда это запропастился Андрей Петрович с сестрицей? Как их долго нет! Неужто обедня у Николы в Драчах ещё не отошла? Ах да! я и забыл, что он хотел с нею погулять в Царёвом саду[36] и просил, чтобы их не дожидаться к обеду. Боюсь я, чтоб Наталья Петровна не попалась там на глаза мошеннику Лыскову! Конечно, после обеда все в городе спят; однако ж всё бы я не пустил её в сад, коли бы знал, что её ищут. Ну, делать нечего Авось Бог её помилует. Дай-ка, жена, вишнёвки, да сядем за стол.
Варвара Ивановна не отвечала ни слова и, сидя на скамье у окна, смотрела на проходящих по улице.
— Аль ты оглохла? Давай, говорят тебе, вишнёвки!
Варвара Ивановна встала, обратись к образам, помолилась и, сев в молчании за стол, разрезала пирог. Муж также, помолясь, сел к столу. Взяв ложку и кусок хлеба, Варвара Ивановна начала хлебать щи, не обращая никакого внимания на мужа.
— Что же, вишнёвка будет ли сегодня, аль нет? — спросил гневно Лаптев. — Давай ключ от погреба. Если тебе лень, так я сам схожу за фляжкой.
— Нет у меня ключа! Ты не сказываешь мне, про что вы шептались, а я не скажу, где ключ.
— Как, да разве я не хозяин в доме? Разве жена смеет ослушаться мужа? В Писании сказано, что муж есть глава жены. Вот ещё что выдумала! Сейчас принеси фляжку!
— Не принесу!
— Принеси, говорят! Худо будет! — закричал Лаптев, вскочив со скамьи.
Варвара Ивановна, не теряя духа, спокойно подвинула к себе блюдо с пирогом и, выбрав большой кусок, принялась есть. Не столько нахмуренное лицо жены, сколько вид пирога, напоминавший Лаптеву сеновал, принудил его удержать порыв досады. Он прошёл несколько раз по горнице и опять сел к столу.
— Варвара Ивановна! да принеси вишнёвки! За что ты меня мучишь? Ты ведь знаешь, что я, не выпив чарки, обедать не могу.
— А мне что за дело? Не обедай!
— Не обедай! Да разве ты хочешь уморить меня с голоду?
— Вот пирог! — сказала Варвара Ивановна, подвинув к нему не совсем вежливо блюдо.
— Видим, что пирог! Да без вишнёвки не пойдёт кусок в горло.
— Хлебни щей!
— Ахти, Господи! Какая упрямая!
Лаптев схватил в досаде кусок пирога и начал его убирать за обе щеки. Можно было, глядя на него, подумать, что он каждым куском давится, или принимает отвратительное лекарство.
— Ну что тебе, жена, за охота знать, про что мы шептались? Плёвое дело, да и до тебя совсем не касается.
— Коли плёвое дело, так скажи, какое.
— Я боюсь: ты проболтаешься да всё расскажешь Наталье Петровне. Сохрани Господи!
— Никому не скажу; побожусь, если хочешь.
— Нет, не божись! Писание не велит божиться. Ну, уж так и быть. Давай вишнёвки! Перескажу тебе; только смотри: не проговорись.
— Прежде скажи, а там и вишнёвки дам.
— Тьфу ты пропасть — скажи! Ну, всё дело в том, что матушка Натальи Петровны попалась в лапы боярину Милославскому.
— Милославскому! Ахти, мои батюшки!
— Василий Петрович хочет её выручить!
— Помоги ему Господи! Ну, а ещё что?
— Больше ничего!
— Да о чём же вы так долго шептались?
— Экая безотвязная!
Лаптев рассказал жене все подробности разговора его с Бурмистровым и заключил подтверждением, чтобы она не говорила ни полслова Наталье. Варвара Ивановна обещала крепко хранить тайну и пошла за вишнёвкой. Чтобы наградить мужа за его откровенность, принесла она полную кружку вместо половины.
Лаптев, которому забота не дала уснуть после обеда, немедленно пошёл к дьяку Земского приказа и сказал ещё раз, прощаясь с женою:
— Смотри же, не говори!
Вскоре после его ухода возвратилась домой Наталья с братом.
— Ну вот, братец-то дело вздумал, моя ягодка! Что сидеть дома да плакать. Вот сегодня, как погуляла, так и щёчки сделались порумянее. Садитесь-ка обедать, мои голубчики. Чай, проголодались?
Брат Натальи тотчас после обеда ушёл. Он каждое воскресенье бродил по Москве вдоль и поперёк в надежде случайно узнать что-нибудь о судьбе своей матери. Варвара Ивановна и Наталья сели у окна.
— Э-э-эх, моё наливное яблочко! Всё-то ты плачешь!
Господь Бог милостив: авось скоро увидишься с родительницей.
— Как разве ты что-нибудь про неё слышала, Варвара Ивановна?
— Нет, я ничего не слыхала! Да полно плакать, моё солнышко! Глядя на тебя, сердце разрывается!
Во время последовавшего за тем молчания Варвара Ивановна придумывала: чем бы ей утешить Наталью. Не сказать ли ей, полно, думала она, что матушка её жива и здорова. Что, кажется, за беда? Хоть муж и запретил говорить, да мало ли что он без толку приказывает. Я ведь и сама не глупее его! Лишнего-то не выболтаем. Дело другое сказать, что матушка её у Милославского. Об этом можно и смолчать.
Эти размышления мучили её до самого вечера. Она не могла даже уснуть после обеда, по обыкновению, и всё сидела у окна с Натальей, которая принялась вышивать в пяльцах.
— Не введёшь ли ты меня, Наталья Петровна, в брань, если тебе скажу добрую весточку? — сказала наконец Лаптева. — Я давно бы тебя порадовала, да муж не велел.
— Что такое, Варвара Ивановна? Уж не узнали ль что-нибудь о матушке? Если тебе угодно, я даже не скажу и братцу, что от тебя услышу.
— Точно ли не скажешь?
— Я тебе даю слово.
— Матушка твоя жива и здорова.
— Боже мой! Не обманываешь ли ты меня, Варвара Ивановна? Где же она? Скажи, ради Бога.
Наталья, вскочив со своего места, со слезами на глазах от радости бросилась целовать руки Лаптевой.
— Где она, — вот этого-то нельзя ещё тебе сказать, моя ласточка. Потерпи маленько. Ты скоро, очень скоро увидишься с родительницей. Не сегодня, так завтра.
— Для чего же ты не хочешь сказать, где она? — сказала печальным голосом Наталья. — Может быть, она в руках недобрых людей. Скажи, ради Бога!
— Нет, нет! Что ты это, моя малиновка! Она в руках у доброго человека.
— Для чего же ты не хочешь назвать его? Ах, нет! Я знаю: верно, она в руках Милославского!
36
В Москве были в то время два главных сада: Государев сад подле Кремлёвской стены, близ Боровицких ворот, и Царёв сад, на Васильевском лугу, в Белом городе, подле окружавшей этот город стены, неподалёку от Яузских ворот.