Страница 91 из 206
— Ежели Дионис был прав, ежели действительно есть что на уме у нашего Аида, то вы обязаны сделать все возможное, чтобы повернуть колесо удачи в нашу сторону, — и, встретив вопрошающий взгляд Лизы, пояснила: — Ежели никто не знает в городе о предстоящем венчании, в ваших силах сделать так, чтобы о нем заговорили. И тогда у Аида не останется ни малейшего шанса передумать.
— Вы полагаете, что Василий Андреевич говорил именно о том? — встревожилась Лиза и высказала свои сомнения, что мучили ее на протяжении нескольких прошлых дней и ночей. — Разве возможно это? Что не будет венчания…
— Vorsicht ist besser als Nachsicht![229] — благоразумно заметила мадам. — И осторожнее с управителем. Он что-то стал много выспрашивать у меня в последние дни, будто на чем-то поймать пытается. Нюх у поверенных почище, чем у любой выжловки будет. Недаром именно Головнина граф дает в сопроводители до Твери. Нет, он не Кербер… он Гермес, которому есть свободный доступ в царство Аида. Тот еще хитрец, или грош цена моему опыту.
При прощании у подъезда Лиза была бледна, скованна и непривычно молчалива. Даже от Пульхерии Александровны не укрылось ее состояние, что уж говорить о Дмитриевском, который с позволения тетушки отвел невесту в сторону.
— Что вас тревожит, Elise? Что заставляет так озабоченно хмуриться ваш очаровательный лобик? — Он взял обе ее руки в ладони и сжал, словно передавая тем самым ей часть своих сил и уверенности.
— Я не знаю. Мне сегодня снова снился тот ужасный сон. Там были вороны и снег… И снова я умирала среди поля в одиночестве, — нервы Лизы в эту минуту были так расстроены, что она была готова умолять его отменить поездку в Тверь. Привычный кошмар вернулся, и даже нежность рук жениха не могла прогнать ощущение неотвратимости чего-то дурного.
— Это всего лишь сон, — Александр был скептиком и не верил в пророчества и вещие сны, а потому не воспринял слова Лизы всерьез. И страхи ее отнес на счет волнения перед дорогой и переживаний от предстоящей разлуки с матерью. — С вами ничего не случится в пути. Борис Григорьевич позаботится о том. А в Твери вас примет Петр Адрианович. Всего лишь одна неделя, и вы вернетесь… А после минет и Пасха, и будет Красная горка… И тогда вы никогда более не покинете меня, ежели будет ваше желание на то.
— Нет, никогда! Никогда! — с трудом сдерживая слезы, воскликнула Лиза. Почему-то казалось, что стоит ей только уехать, как непременно случится что-то худое.
Александр улыбнулся успокаивающей улыбкой, как улыбаются чересчур взбудораженному ребенку, поцеловал холодные пальцы невесты, переплетенные с его пальцами, а затем скользнул в поцелуе губами ото лба до самых губ. Так мимолетно, но так нежно, что у Лизы подкосились ноги.
— Езжайте с легкой душой, Elise, — прошептал он. — Вам никак нельзя не ехать. Тетушка столь воодушевилась поездкой, что едва ли возможно ее остановить. И она никогда не простит мне, коли вы пойдете под венец в наряде, недостойном вашей прелести.
Лиза с трудом заставила себя разомкнуть пальцы, чтобы отпустить на волю его руки. И чтобы занять место в карете и уехать от него. Даже забылось в тот миг, что они не одни, что за ними наблюдают десятки глаз: Пульхерия Александровна, Борис, дворовые. И когда уже сидела в карете, а их маленький поезд (карета с дамами и коляска Бориса) тронулся в путь, покидая усадебный двор, Лиза вдруг снова выглянула из оконца. Александр стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Волосы его слегка развевались от порывов весеннего ветерка, глаза в прищуре от яркого солнечного света. «La Bête[230]», — вдруг шепнул в голове голос Василя, и в тот же миг вспомнилась французская сказка. Красавица также уезжала из Замка Чудовища, чтобы вернувшись найти его бездыханным…
Лиза тихо плакала, отвернувшись к оконцу, за которым медленно проплывали деревья, окутанные нежно-зеленой дымкой молодой листвы. Она была предоставлена сама себе: Пульхерия Александровна, по обыкновению, выпила несколько глотков вишневой и, сложив руки на животе, мирно похрапывала напротив. Но это одиночество, некогда столь желанное, нынче тяготило Лизу. В голову то и дело лезли мысли и воспоминания, а разум снова начал нашептывать, словно вторя стуку колес: «Смотри, не прогадай… не прогадай… не потеряй… не потеряй».
Именно поэтому Лиза обрадовалась, когда по крыше кареты забарабанили тяжелые капли дождя, и Пульхерия Александровна наконец проснулась. Обеспокоенная непогодой, старушка тут же настояла, чтобы Борис пересел к ним, несмотря на все его возражения и напоминания о приличиях.
— У вас давеча грудная случилась, мой мальчик, потому даже слышать не желаю возражений.
Когда Пульхерия Александровна так уморительно поджимала губы, отказать ей было решительно невозможно. Вот и Борис не стал долго спорить и занял место напротив дам, внеся в карету запах влаги от его промокшего сюртука.
— Вы были больны? — переспросила Лиза, и Борис медленно, словно нехотя, перевел взгляд с Пульхерии Александровны на нее.
— При частых разъездах немудрено, — всем своим видом он выражал нежелание разговаривать с девушкой, но Лизу это отчего-то только раззадорило.
— Я знаю, что у вас есть несколько имений. К чему вам тогда эти разъезды по делам его сиятельства? Вы могли бы жить собственными делами.
— Наверное, оттого, что я привык быть при нем. А еще оттого, что Александр Николаевич не волен сейчас покидать границ имения, а значит, не может сам вести свои дела. На его благо, на поездки в пределах губернии местная полиция закрывает глаза, но вот далее… А доверить дела стороннему человеку — так не всякому вера есть.
— Именно, мой мальчик! Именно! — Пульхерия Александровна растроганно протянула Борису руку, и он почтительно коснулся ее губами. — Ты — сущий дар небес для нас… в особенности в те дни.
— Не будем о том, иначе вы снова станете плакать, — нежно пожал ее руку Борис.
После они некоторое время ехали в полном молчании, слушая монотонный стук дождя по крыше экипажа. Убаюканная этим звуком и мерным покачиванием кареты на размытой дороге, Пульхерия Александровна вновь задремала, а Головнин и Лиза наблюдали за дождем, уставившись каждый в свое оконце.
— Alexandre говорил мне, что всем нам были даны прозвища, — вдруг произнес Борис, не отрывая взгляда от забрызганного каплями стекла. — Он сам стал Аидом или Гадесом, хранителем мрачного подземного мира. Василь — Дионис, вечный юноша, бог, соблазняющий девиц оставить прялки и бежать из дома предаваться удовольствиям. А я Кербер…
— С недавних пор у вас иное прозвище, — спокойно возразила Лиза. И поймав его вопросительный взгляд, продолжила: — Гермес…
— Вестник богов и проводник душ в подземное царство Аида. Что ж, по крайней мере, отныне я не собака, а бог, — усмехнулся Борис, и эта усмешка вдруг напомнила Лизе Александра. — А вы знаете легенду о Дионисе и Ариадне? Вспомнилось что-то… Дионис встретил Ариадну во время своего путешествия, когда проезжал через остров Наксос. Ее бросил спящей на этом острове Тесей, которому Ариадна помогла убить Минотавра и сбежать с Крита. Вы, верно, слышали эту историю с клубком? Дионис полюбил девушку и проникся уважением к ней. Ради него Зевс даровал Ариадне бессмертие — вечную жизнь и вечную молодость. Дионис помог ей восстать из пепла предательства и лжи, причиной чему послужила ее слепая любовь.
— К чему вы говорите это? — срывающимся голосом спросила Лиза, внезапно почувствовав, что недаром Борис рассказал ей эту легенду. Девушка вдруг вспомнила намеки Василя и открытые обвинения, брошенные в пылу скандала между кузенами. И даже холодок пробежал по спине, когда заглянула в глубину серых глаз своего собеседника и уловила в них тень жалости.
— Просто вспомнилось, — ответил Борис с улыбкой. Но глаза при этом остались серьезными, снова ввергая Лизу в водоворот тревожных мыслей.
— Василий Андреевич тогда сказал… сказал…
— Тот, кто подслушивает, никогда не услышит доброго слова, — напомнил Головнин, чуть прикрыв глаза, словно пряча за веками отражение своих истинных мыслей. — Вы отказываете Alexandre в благородстве?