Страница 85 из 206
— Все в длани Божьей… на то воля Его, — попыталась несмело возразить Лиза, понимая, что едва ли ее богословских познаний хватит для того, чтобы переубедить Александра. Если даже отцу Феодору этого не удалось… А еще она испугалась горячности, с которой говорил граф. Будто огонь полыхал в нем, пожирая его изнутри, и отголоски этого огня прорывались в гневливых нотках голоса и резких движениях.
— Воля Его? — Дмитриевский усмехнулся. — Как удобно для всех. Придумали, чем прикрыть собственные проступки. Его воля! Вот и все. Творю добро — Его воля на то. Творю зло — тоже Его воля! Люди просто прикрывают словами собственные деяния. Как прикрывают словом «любовь» низменное чувство похоти, дабы придать совсем иное значение тому, что движет ими.
Лиза замерла, потрясенная этими откровениями. Взглянула так растерянно, что он тут же опомнился и, обхватив рукой ленты ее шляпки, притянул ее лицо ближе к себе.
— Я имел в виду, что людям свойственно так поступать, во множестве своем. Но есть те, у кого все иначе … Я вас шокировал? Таков уж я… Простите мне мою откровенность, ma Elise, простите. Я совсем позабыл, что говорю с чистотой юности… со светлой душой.
Александр стал целовать лицо Лизы, не давая ей отвернуться, ведь ленты капора были туго намотаны на его ладонь. Будто хотел стереть из ее памяти все неприятные чувства, что могли вызвать его слова. И Лиза, как это бывало прежде, забыла. Особенно, когда его губы, наконец, нашли ее рот, когда поцелуи стали жарче, заставляя ее вцепиться в его сильные плечи. Бигоша громко залаял и стал прыгать на Лизу, пачкая грязными лапами подол ее платья. Только тогда они, тяжело дыша, отступили друг от друга.
— Я не верю в Бога, — тихо сказал Александр, ласково гладя ладонью ее лицо. — Но я верю в то, что мы сами творим свою судьбу. Я верю в это небо над нашими головами, в солнце. Верю, что весну сменит лето. И я верю в тебя, в твои губы и руки. В твою нежность и твой свет, которым ты наполняешь меня. Софья Петровна права — я Аид, истинное его воплощение.
При последних словах Лиза удивленно ахнула, и он криво улыбнулся уголком рта.
— Удивлена? В этом доме нет ничего, что укрылось бы от меня. Я гляжу на тебя и понимаю истину этого прозвища. Ты — моя Персефона. Ты — моя весна посреди холода и мрака, окружавших меня прежде.
Лизу вдруг забила нервная дрожь. Если бы она могла, то упала бы на колени перед ним и зарыдала, выплескивая всю свою боль и раскаяние.
— Ты дрожишь, — Александр обеспокоенно провел ладонями по ее рукам от плеч до ладоней. — Ты совсем озябла. Я не должен был задерживать тебя своими откровениями. Скорее в дом. К растопленному камину. Я прикажу подать чаю, укутаю твои ноги пледом, и будем сидеть вместе, как старички, у огня…
Только вечером Лиза аккуратно развернула изрядно помятый бумажный бутон, почти потерявший форму на дне бархатной сумочки. Ровный красивый почерк. Знакомые строки, пропитанные чувством глубокой тоски, и, конечно же, любви, о которой кричала буквально каждая из них. И каждая из этих строк была мерилом глубины ее падения…
Как и слова Александра, которые она вспомнила, спрятавшись после в кровати под одеялом, когда дом погрузился в темноту. «…Я верю в тебя…» — шелестел его шепот среди ночи, отражаясь от стен комнаты и заполняя пространство под потолком. И от этого голоса нельзя было скрыться. «…Я верю в тебя…»
Лиза откинула одеяло, аккуратно встала с кровати, стараясь не потревожить спавшего в ногах Бигошу, и опустилась перед иконой, освещенной тусклым светом лампадки.
— Помоги мне, Господи, — прошептала она, в мольбе прижимаясь лбом к холодному полу. — Помоги мне, ибо не ведаю я, что мне делать дальше. А каждый день только множит грехи мои… и нет пути назад… Помоги мне, Господи. На тебя уповаю…
Святой лик грустно смотрел с иконы на ее слезы. Мигал неровными отблесками огонек лампадки, словно порывался что-то ей подсказать. И эти отблески, падая на туалетный столик, отражались в зеленом стекле флакона, будто выделяя его среди прочих склянок. Как знак, что порой посылается свыше. Знак, о котором так молила Лиза в эту ночь под тихий шелест первого весеннего дождя, что смывал последние следы зимы в Заозерном и его окрестностях.
Глава 22
В последние ночи Лиза никак не могла уснуть. Все обдумывала, как же должно ей поступить. Что, если мадам не права? Что, если душа Александра не так темна, как всем представляется? Разве может быть жестоким человек, который с такой нежностью укутывал ее ноги вязаным пледом и был так заботлив за чайной трапезой, которую они по привычке разделили с дремлющей Пульхерией Александровной?
«Со мной Александр становится другим, — убеждала себя Лиза. — Как со своей тетушкой»
Девушка хорошо помнила первые дни пребывания в Заозерном. И свое удивление при виде того, как всякий раз менялся Дмитриевский в присутствии Пульхерии Александровны: взгляд его моментально смягчался, а голос становился непривычно ласковым. И Лизе очень хотелось верить, что и с ней он был иным…
Именно такому Александру можно открыться. Рассказать обо всем. О раннем сиротстве, о малолетнем брате, о жизни у Лизаветы Юрьевны на правах приживалки и о своем отчаянном положении после бегства из ее дома. Он смог бы понять. А понимание разве не первый путь к прощению? Пусть и на фундаменте жалости… И тогда можно строить нечто новое. Светлое. Не оглядываясь назад.
«Да, — убеждала себя Лиза, — все так и должно. Всем будет только лучше» Александр непременно поможет мадам Вдовиной и ее невезучему сыну. И отыщет Николеньку. Она не выдаст ни доктора Журовского, ни Mario
«Нет-нет! — тут же уверяла она себя, чувствуя, как испуганно бьется сердце при этой мысли. — Он не прогонит. Разве смогут оттолкнуть меня эти руки, чьи касания так нежны?»
И ослепленная, зачарованная словами любви, Лиза едва не переступила через собственные страхи. Всего лишь один короткий миг отделял ее от признания, когда судьба так жестоко сорвала флер любви и покоя, которым Лиза была окутана в последние дни. Когда снова явился прежний Александр, столь пугающий ее. Когда в доме пролилась алая кровь… оставляя пятна, которые не вывести, не испортив ткань.
То было словно предупреждением для нее, как позднее думалось Лизе. Никогда не забывать, что мягкий свет в темных глазах в мгновение ока может сменить обжигающий холод.
Обстановка в доме накалилась, и все шло к ссоре, едва возвратился Василь. После об этом открыто скажет Лизе Пульхерия Александровна, когда они останутся наедине в гостевой спальне губернаторского дома, где их радушно разместит хозяин по просьбе Александра. Впервые тетушка будет так рассудительна, отбросив жеманный тон молодящейся старости, будто пытаясь всеми силами устранить трещину в отношениях Лизы и Александра.
— Василь всегда был зол на язык. Но при том ему надобно было помнить, что яд может обратиться и против своего обладателя, как и любое зло. Он привык пользовать имя Alexandre, зная, что едва ли кто призовет его к ответу за злые насмешки, помня о сродстве с графом Дмитриевским, трепеща пред знатностью и богатством, да славой знаменитого задиры, наконец! Но Василь совсем позабыл, что терпение самого Alexandre небезгранично… и что тот, будто бочка с порохом, к которой достаточно поднести фитиль. Хотя…
Тут старушка на короткий миг замолкла, а после продолжила, тряхнув головой в знак подтверждения собственным мыслям:
— Я убеждена, что Василь отчего-то намеренно подносит огонь к этому фитилю. Так и тогда случилось. Буду откровенна, моя милочка: полагаю, мальчику тяжело принять будущий брак Alexandre с вами. Я, может, и выгляжу со стороны petite sotte[215], но подмечаю многое. И многое понимаю. Alexandre — буря, сметающая все на своем пути, если вывести его из себя. Но я говорю вам, и вы должны верить: вам не надобно опасаться его. Он вспыхивает, как порох, и так же быстро перегорает. Вот увидите, пройдет время, и все наладится. И я уверена, что именно Alexandre первым протянет руку Василю. Потому что у него большое сердце и благородная душа, моя милочка. И мне больно видеть, что вы потеряли веру в это из-за недавнего происшествия…