Страница 6 из 24
более. Я видел, как они относились к родным детям. Всячески поощряли, лелеяли. А я вечерами в своей маленькой и самой холодной и неуютной
комнатке из всех, укутавшись в одеяло, плакал, с горечью вспоминая свою
родную мать. Постепенно они превратили меня в слугу. Уборка в доме, сервировка стола перед завтраком, обедом и ужином, стрижка газона – это и
был неполный перечень обязанностей, которые я с обреченностью выполнял.
Они считали себя моими благодетелями, считали, что я обязан им всем, и
принимали все как должное, ни разу не проявив ко мне родительских чувств.
Я взрослел. Когда мне было двенадцать, я, стоя у двери в гостиную, подслушал разговор.
«Этот ребенок никогда не станет нам родным», – сказал муж тети.
13
«Я знаю, – ответила тетушка. – И вообще, я не виновата в том, что
произошло. Я предупреждала эту истеричку, чтобы она не связывалась с
этим художником. Предупреждала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но эта дурочка повелась на его разговоры – и вот, взгляни на результат.
Такой же упрямый безголовый ребенок, которого мы вынуждены
воспитывать».
Я давно собирался сделать это, но никогда не решался. Теперь же, обуреваемый злостью и отчаянием, я выбежал из дома и устремился прочь.
Я бежал по залитой солнцем дороге, все дальше удаляясь от
ненавистного дома, с радостью оставляя позади бесконечные упреки тети и
ее мужа, насмешки их детей и то чувство беспросветного, как пасмурное, покрытое зловещими темными тучами октябрьское небо, отчаяния, которое
охватывало меня по ночам в узкой сырой чердачной конуре. По бокам
мелькали покосившиеся от старости дома, впереди виднелись бескрайнее
зеленое поле с раскинувшимися в нем домами и журчащая речка, безмятежно
устремлявшая свои воды навстречу более крупной реке. Вдыхая воздух
свободы, я бежал, упоенный разносившимся вокруг щебетом птиц, и не
думал ни о чем. А время между тем, не изменяя установленным годами
правилам, шло вперед неумолимо. Близился вечер, и чувство голода, вопреки
моему желанию, тянуло меня обратно. Обратно. Одна эта мысль вызывала у
меня отвращение. Вернуться туда?! Я остановился и оглянулся. Я
приближался к полю, расположенному на высоком пригорке. Внизу
виднелись похожие друг на друга дома, в один из которых несколько часов
назад я дал себе клятвенный зарок больше никогда не возвращаться, в центре
возвышалось трехэтажное, похожее на каменную коробку здание. Это
швейная фабрика. Градообразующее предприятие для небольшого
населенного пункта. Более половины жителей работало там. А справа на еще
одном пригорке примостилась местная церковь. Ее позолоченные купола
таинственно переливались в лучах солнца, медленно опускающегося за
далекий горизонт. Вернуться туда. Вернуться для того, чтобы испытывать
унижения. Вернуться для того, чтобы жить как прежде. Да и была ли эта
жизнь, какой достойны дети? Едва лучи восходящего солнца окрашивали
город яркими лучистыми красками, как я уже слышал, как трещат половицы
пола от ненавистных шагов моих так называемых благодетелей, сжалившихся над несчастным сиротой. Я больше всего на свете боялся вновь
проснуться в узкой тесной чердачной конуре, больше всего на свете я боялся
этого ненавистного дома. Жалкую худую тетку с тонкими крючковатыми
руками и противным протяжным голосом. «Накрой стол! Почему в комнатах
до сих пор не убрано?! Постриги, наконец, этот чертов газон! Сбегай в
погреб!» Они ведь знали, как я боялся этого места! «Ах ты, никчемный
мальчишка!» И ее муженек, этот полный, грузный и, в противовес мачехе, безвольный мужчина, относившийся ко мне как к пустому месту, будто бы
меня и вовсе нет, если бы я умер, он и этого бы не заметил. Уткнувшись
широким носом в газету, он продолжал бы упрямо пялиться в нее, вот уже
14
сотый раз перечитывая статьи о перевыборах в областном совете, о
новшествах в уголовном законодательстве, ни капельки в этом не понимая, но убеждая себя в своей подкованности в делах управления государством.
Я отвернулся от города, отвернулся от прошлого. Ухабистая дорога
звала меня вперед, в светлое, как я надеялся, будущее.
Прервав свой рассказ, незнакомец, обеими руками упершись в стол, медленно, с трудом приводя в действие отяжелевшие, будто бы ватные ноги, встал и, сделав попытку улыбнуться, произнес:
– Мне нужно в туалет, а ты дождись – и услышишь продолжение
истории, если, конечно, хочешь услышать.
– Хочу, – сказал я.
Незнакомец одобрительно кивнул и, развернувшись, виляя из стороны
в сторону, отправился в дальний конец кабака. Время шло, а он все не
возвращался. Я выпил еще несколько рюмок, чувствуя, как уносится мое
сознание в какие-то неведомые, безмерно далекие миры. Минута, вторая, третья, вот уже десять минут, а вот и двадцать, а его все нет. Вскоре я его
увидел лежащем на полу, оглушительно храпящим и бормочущим в пьяном
бреду какие-то невнятные слова. Двое таких же пьяных мужчин тащили его
за руки по полу, будто бы тушу только что убитого животного.
Кабак пришел в движение. Смех, крики.
– Сошел с дистанции...
– Выкиньте его отсюда!..
– Не умеешь пить – не пей!..
– Что с ним? – спросил я у тех двоих, что тащили храпящее тело.
– Уснул, – пробурчал один из них.
– Да, уснул, – вставил второй.
– Бросьте где-нибудь на улице, желательно куда-нибудь в заросли, чтоб
не мозолил никому глаза. Нам проблемы не нужны. У нас ведь приличное
заведение, – причитал им вслед официант.
3
Прошло три дня. Незнакомец пропал. Я приходил в кабак не для того, чтобы пить, а для того, чтобы услышать продолжение его истории, но его не
было. Но оказалось, что в кабаке была и другая интересная личность.
Высокого, немного сутуловатого мужчину посетители кабака
почтительно называли Философом. Прозвище прижилось из-за его
пространных рассуждений о смысле жизни, которые большинству
посетителей казались чересчур заумными. Я любил слушать Философа, его
мысли казались мне здравыми и во многом отражавшими мое собственное
настроение.
– Среди посетителей этого кабака можно выделить следующие
категории, – говорил мне Философ. – Беспробудные пьяницы, которых
общество отвергло от себя, и беспробудные пьяницы, которые сами отвергли
общество. – Философ причислял себя ко второй категории и считал, что бунт
15
против современного общества – это благороднейшее и чрезвычайно
сложное решение. – Знаешь что? – склонив голову к рюмке с водкой, с
горечью говорил Философ. – Порой я жалею, что родился на свет. Мне так
часто хочется уснуть. Просто закрыть глаза и уснуть навечно. Не видеть этот
переполненный несправедливостью мир. Не видеть его больше никогда.
Порой возникает мысль застрелиться. Пустить себе пулю в висок – и дело с
концом. Собрать всю волю в кулак и нажать на курок. Только направив его
точно в висок. Кстати, а застрелиться, вопреки расхожему мнению, не так-то
просто. Нужно точно рассчитать траекторию пули, ведь в зависимости от