Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом

Гораздо категоричнее высказывается Пётр Радечко: «Есенин лишь на некоторое время поддался стадному чувству коллектива. После революции многие литераторы объединялись в группы, чтобы заиметь свой печатный орган для публикации творчества её участников. Таким образом чекисты, через своего соглядатая Мариенгофа, вовлекли подающего большие надежды Сергея Есенина в так называемый “имажинизм”. Там Есенин пробыл около двух лет, а затем больше года находился в поездке в Европу и Америку. Когда вернулся и разобрался в действиях былых коллег, часть которых находилась на службе в ГПУ (Яков Блюмкин, Матвей Ройзман и Вольф Эрлих), вместе со своим другом, Иваном Грузиновым, обратился с письмом в газету «Правда», с просьбой сообщить читателям о роспуске имажинизма. Быть руководителем такой шайки-лейки ему расхотелось».

Впрочем, Максим Скороходов предполагает, что всякого рода политические, социальные, личные причины не стали определяющими в решении Есенина расстаться с имажинизмом. Тут, мол, скорее чисто творческие, мировоззренческие моменты: «Есенин, как любят говорить многие исследователи, в конце своей недолгой жизни прямиком “идёт к Пушкину”. В 1925 году он даже пишет стихотворение “Пушкину”, потому что понимает, что теперь его тянет не в какие-то узкие литературные школы, зачастую представленные не самыми талантливыми авторами. Период увлечения разного рода школами и течениями у Есенина прошёл – он идёт к Пушкину. Есенин перерос имажинизм не из-за личных разногласий. Это связано исключительно с творчеством – он шире стал понимать поэзию. Любая поэтическая школа стала для него слишком узкой».

Остаётся открытым вопрос: насколько приверженность какой-либо школе или течению тормозит, или наоборот, помогает творчеству каждого конкретного автора? А всему литературному процессу в целом? Думаю, однозначного ответа тут нет. Каждый случай – индивидуален. Хотя всегда можно найти и положительные, и отрицательные аспекты подобного «группирования».

Андрей Фефелов: «Поэтическая, культурная среда – это особая история. С одной стороны, неизменно присутствует тенденция “кучковаться” – в какие-то группы, партии, шайки, стаи. А с другой стороны, – каждый из них становится настолько “велик”, даже величествен в собственных глазах, что у него возникает мучительное раздвоение».

В этот раз эксперимент под названием «школа имажинизма» закончился неудачей. Факт остаётся фактом: имажинизм с уходом Есенина осиротел, а вскоре и вовсе испустил дух.

Дмитрий Дарин: «Лев Троцкий заметил, что имажинизм умер не начавшись, что от него останется лишь один Есенин. Написал, что Есенин – величайший лирик эпохи. Среди бушующих самолюбий, разбитой посуды, среди этой мелочи, всей житейской суеты – Есенин как талантливейший поэт стал уже в то время известен по всему миру, даже в Японии».

Действительно, из всех, кто входил в группу имажинистов, – Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, Иван Грузинов, Матвей Ройзман, Николай Эрдман, Лев Моносзон и другие – в истории литературы мало кто «прописался навечно». Большинство этих фамилий и упоминаются-то лишь в контексте с есенинской биографией. Разве что Мариенгоф отличился спустя годы как драматург и теоретик искусства! Да ещё Эрдман стал впоследствии известным драматургом и киносценаристом (но как поэт – из имажинистов, кроме Есенина, что-то никто больше и не запомнился читателям).

Хотя, конечно, в тот момент «кучкование» вокруг Есенина давало вполне ожидаемые плоды – в смысле читательского интереса и общественного признания. (Да и после – чуть ли не все, дружно и с боевым задором, отметились в мемуаристике, посвящённой… кому бы вы думали? Правильно – Сергею Есенину). И по сей день имажинизм притягивает молодых поэтов своим литературным величием – прежде всего, конечно, наличием в нём есенинского гения.

Андрей Добрынин: «Когда основывали Орден куртуазных маньеристов, то за образец никого не брали. Но, безусловно, Орден имажинистов, “мотором” которого стал Есенин, всегда присутствовал в сознании как некий эталон. И это можно даже проследить по акциям, проводимым куртуазными маньеристами. Очень многое перекликается, в том числе и определённые ноты в проведении концертных поэтических выступлений. И данной переклички я и не стыжусь, потому что в литературе, слава богу, существуют уже сложившиеся, устоявшиеся практики и методики, по которым литераторы взаимодействуют с публикой. Есенин в своё время удачно нащупал эти методики, а мы старались их развивать. А придут люди помоложе да побойчее – может, разовьют их так, что и небу станет жарко! Я буду рад, если это произойдёт!»

…При разговоре об имажинистах сам собой напрашивается резонный вопрос: а зачем самому Есенину вдруг стал нужен… этот имажинизм (чуть не оговорился: хотел сначала написать: «это странное творческое объединение»)? Думаю, много предположений можно привести, но обязательными станут: дружеский круг общения, чувство локтя, коллектив единомышленников. Хорошо об этом высказался Сергей Сибирцев: «Первая энергия, на которой жил и работал Есенин, – это женщины: поклонницы, любовницы. Вторая энергия, дающая силы и мотивацию, – это выпивка, и третья – друзья, живое общение с ними. Он любил быть вместе с друзьями, при этом очень зависел от своего “центрального местоположения” в компании друзей. А последние – ему послушно поддакивали, картинно восхищались… чтобы часть славы Есенина досталась и им. Ведь, по сути, все эти “имажинисты” остались в истории только благодаря Есенину. Он примкнул к этому странному сборищу литераторов, имена которых помнят сегодня только лишь узкие специалисты, профессиональные литературоведы. Хотя, возможно, многие из его коллег в то время на что-то и надеялись… Ведь вообще, когда говоришь о прозаиках и поэтах, – всегда непонятно, будут ли они известны после жизни, останутся ли в истории литературы. Такие авторы, как Пётр Боборыкин, Николай Златовратский, на рубеже XX века были просто чудовищно популярными. А Нестор Кукольник блистал на литературном Олимпе во времена Пушкина. Сейчас о них знает лишь узкий круг литературоведов – да и то не все».

Наверное, единственный из имажинистов, кто при упоминании Есенина сразу же всплывает в ассоциативном ряде, – это Анатолий Мариенгоф. В его адрес чаще можно слышать проклятия – в основном за книгу воспоминаний «Роман без вранья», в котором он представил своего друга, Сергея Есенина, довольно-таки в неприглядном свете.

Впереди нас ждёт целая глава, где будут обильно представлены недруги Есенина. И Мариенгофу – так уж получилось! – там будет отведена одна из центральных ролей. А здесь – есть смысл привести слова Елены Самоделовой: «В творческом аспекте Мариенгоф и Есенин, считаю, находились на равных. С одной стороны, если бы не дружба Есенина и Мариенгофа, то не создалось бы и самого имажинизма. Более того, мало кто вспомнил бы и о Мариенгофе. Один человек литературную школу не создаст, а тут – общая задумка четырёх людей: создать данную школу, реализовать эту идею. Но без имажинизма и Есенин остался бы в памяти людей лишь певцом крестьянской Руси, деревянной избы, малой крестьянской Родины».

Хотя до сих пор ломаются копья: действительно ли имажинизм настолько уж важен в творческой судьбе Есенина? Или поэт подпал под довольно спорное (порой можно услышать утверждение, что чуть ли не под «тлетворное») влияние менее талантливых собратьев по перу, что беззастенчиво манипулировали им, вовлекая в свои окололитературные игрища?

Сергей Казначеев: «Вспоминается отзыв Ходасевича о Есенине, которого он, по понятным причинам, близким себе не считал: “Есенина затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак. Своим талантом он скрашивал выступления бездарных имажинистов, они питались за счёт его имени, как кабацкая голь за счёт загулявшего богача”. Определённая доля правды в этом высказывании есть, но куда больше несправедливости. Всё-таки с пренебрежением оцениваемые Ходасевичем люди (крестьянские поэты, имажинисты) были в разной степени талантливы. А главное – бестактно изображать выдающегося русского поэта некоей куклой, марионеткой, которую можно куда-либо тащить и затаскивать. Даже несведущему человеку вполне понятно, что манипулировать таким импульсивным и самодостаточным человеком, как Есенин, – невозможно».