Страница 5 из 19
И он спокойно ответил:
– За еврейский пацифизм.
– Разъясните, в чём он выражается?
– Нет, это вы разъясните, почему считаете, что на войне погибали лучшие?
– Потому что они вели за собой и были всегда впереди.
– А кто же, по-вашему, остался?
Я посмотрел на его кабинетно-верноподданное лицо и ответил:
– Посмотрите в зеркало!
И вышел из кабинета.
Было горько и больно: потрачено столько времени, и сил, и здоровья! И самое обидное: фильм даже в таком кастрированном виде всё равно многим нравился. Приведу цитату из интервью Глеба Стриженова, которое он дал через много лет, незадолго до смерти:
ЖУРНАЛИСТ: Вы снимались во многих фильмах – какой из них доставил вам самую большую радость?
ГЛЕБ: «Сорок минут до рассвета».
ЖУРНАЛИСТ: А какой – самое большое огорчение?
ГЛЕБ: «Сорок минут до рассвета».
На этом я заканчиваю своё вступление и предлагаю вам самим познакомиться с этим сценарием.
Сырая весенняя ночь. Быстро мчится курьерский поезд. В тамбуре купейного вагона с маленьким чемоданом в руке стоит Константин Метелёв, седеющий мужчина лет сорока. Поезд подходит к станции. Девушка-проводница с грохотом открывает вагонную дверь.
– К родным? – поворачивается она к Метелёву.
– Нет.
– Отдыхать?
Метелёв отрицательно качает головой.
– Значит, по делу, – заключает девушка. – А большой город Зареченск?
– Не знаю. Во время войны был просто «населённым пунктом».
Толчок. Поезд остановился. Станция. Мужской голос негромко поёт задушевную солдатскую песню:
На фоне песни идут титры. Переждав титры, паровоз даёт гудок и трогается. Поезд ушёл.
На пустынном перроне остался Метелёв.
Вот он уже у дверей небольшой гостиницы. Недовольный швейцар открывает не сразу. Заспанная дежурная спрашивает:
– Надолго?
– Не знаю, – отвечает приезжий. – Разбудите меня на рассвете.
Предрассветный сумрак. Пустыми улицами ещё не проснувшегося городка Метелёв выходит на окраину. Вот он у подножия холма, на вершине которого белеет маленький домик. Он что-то отыскивает по одному ему знакомым приметам. Кажется, нашел.
Он стоит у большого развесистого вяза. Закуривает и задумчиво рассматривает старую обвалившуюся траншею, заросшую высокой травой. Неожиданно его окликает далекий мужской голос:
– Костя!
Он закрывает глаза и улыбается. Другой голос зовёт его:
– Костя!
Он не отвечает. Тогда вслед за мужскими голосами его окликает женский голос:
– Костя!
Не открывая глаз, он улыбается своим далёким воспоминаниям.
Вот семнадцать лет назад, пригнувшись, он идёт по этой же траншее. Подходит к группе солдат, окружившей долговязого старшину Григория Бандуру. Не замечая Метелёва, тот продолжает увлечённо рассказывать:
– …Иду, значит, обратно… На краю села – баня. На лавке обмундирование, рядом часовой… Купаются, бисовы диты!.. Ну, я часового… – Бандура сделал выразительный жест, – автомат наперевес и в баню. А там шесть немцев друг дружке шею намыливают. Я их, значит, приветствую: «С лёгким паром! В колонну по два становись!..» Так тёпленькими и доставил. И шесть шаек в хозяйстве прибавилось!..
– А шайки при чём? – спросил кто-то.
– Стеснялись голыми топать, так я им разрешил шайками прикрыться…
Все рассмеялись.
– Что-то вы, товарищ старшина, того…
– Не веришь? Спроси у лейтенанта… Не даст сбрехать!
– Не дам!
Увидев Метелёва, Бандура не смутился.
– Вы же сами мне благодарность вынесли!..
– За одного языка.
– Одного? – протянул кто-то из солдат. – А где остальные пять?
Вместо Бандуры ответил Метелёв.
– Задержались у интенданта: шайки сдают.
Все расхохотались.
– Чего регочете? Хай один, зато генерал!
– Лейтенант! – поправил Метелёв.
– Смотри ты, – притворно изумился старшина. – А пузо як у генерала!
Посмеиваясь, солдаты разошлись. Рядом с Бандурой остались только Метелёв и связистка Нина Павлова, тоненькая девушка в непригнанной шинели.
– Орёл… Орёл… Я – Ласточка!.. Я – Ласточка!.. Прием… – настойчиво вызывала она кого-то по рации.
Появился пехотный капитан.
– Проход готов… Торопитесь… До рассвета сорок минут…
– Успеем!
Капитан кивнул на верхушку холма, где белел маленький домик.
– Крепкий орешек! – Он достал пачку махорки, собираясь закурить. Бандура молча взял у него из рук пачку, проделал над ней несколько сложных манипуляций, и махорка исчезла.
– Вот так и с тем снайпером!..
Забыв о махорке, капитан восхищённо хлопнул Бандуру по плечу.
– Настоящий Кио!..
В это время рядом грохнул снаряд.
– Она… неуловимая! – сказал капитан.
– Ничего, не долго! – Бандура проверил оружие, затем вытащил из вещмешка кусок кумача и спрятал за пазуху.
– Зачем? – спросил Метелёв.
– Это всегда со мной… Причеплю на главной немецкой хате… Ну, бувайте!.. Нинок, почуешь зозулю – тащи рацию…
В глубине траншеи кто-то вполголоса пел задушевную фронтовую песню.
Бандура положил руку на бруствер, собираясь вынырнуть из траншеи. В руке у него оказалась горсть земли.
– Сеять пора! – Он помял её в руках, осторожно вернул на место и перевалился через бруствер.
тихонько подхватил Метелёв.
Закачались над ним ветви вяза, зашумели в лад песне ветки деревьев, покрывавшиеся первыми почками.
закончил песню Метелёв. Только закончил её не в окопе, а за столом Бандуриной комнаты. А сам Бандура, на семнадцать лет постаревший, но такой же нескладный и размашистый, чуть не прослезился от фронтовых воспоминаний.
Перед Метелёвым бритвенный прибор. Уже давно остыла вода, а друзья всё никак не могут наговориться.
– Помнишь тревогу в Смоленске? – спрашивает Бандура.
Метелёв кивает.
– А як ты в Ирпене хаты перепутав? – Метелёв улыбается и снова кивает.
– А та банка сметаны? – Оба хохочут.
– Ну, брейся, брейся! – Бандура пододвигает Метелёву прибор, как бы показывая, что больше отвлекать его не будет, но не удерживается:
– Ну и чертяка! За семнадцать лет – ни одного письма!..
– Но ведь и ты ни строчки не черкнул!
– Найшов с кого пример брать! Ладно, ладно, брейся!
Намыливая кисточку, Метелёв спрашивает у друга:
– Расскажи все же, как сюда попал?.. Спасибо, в райкоме помогли, а то бы не нашёл…
– Ну, слухай…
– Только, чур… – Метелёв предостерегающе поднимает руку.
– Та що ты! – понял его предостережение Бандура. – Расскажу все по правде!.. Прибыл я сюда, як только снежок сходить начал… Грязюка – не пройти, не проехать!..
Голос Бандуры звучит уже за кадром. На экране – его рассказ.
Маленькая сельская чайная. Над прилавком во всю стену висит огромная картина, изображающая Ледовое побоище.
Шофёр Степан с приятелем, вёртким пареньком, сидят за столом. Угощает Степан, а его друг восхищённо следит за ловкими движениями шофёра, откупоривающего четвертушку.