Кина не будет

– В день выпуска… Рядом его друг – Виктор, Виктор Сергеевич… Это – настоящий учёный! А мой… – Она распахнула дверь в кабинет. – Полюбуйтесь!

На письменном столе лежали боксёрские перчатки. С крюка, вделанного в потолок, свисала кожаная груша для тренировок.

– Это кабинет учёного?! Это Лужники! – Она надела перчатки и продемонстрировала несколько боксёрских движений. – Каждое утро… Как хулиган! А Виктор Сергеевич играет в пинг-понг!

… Дверь в гостиную распахнулась от резкого толчка. На пороге стоял Василий. Он глубоко и часто дышал, видно, мчался по лестницам. Пальто – расстёгнуто, в руках – авоська.

– Мама! – ещё из передней прокричал он и вручил подбежавшей Анне Алексеевне авоську, едва не лопнувшую от набитых в неё продуктов. – Пир на весь мир!

– Костя! – Он рванулся к другу и порывисто обнял его.

Так и постояли они несколько секунд, не произнося ни слова.

– Ноги! – угрожающе произнесла Анна Алексеевна.

Василий послушно пошел снимать туфли. А она, вытирая тряпкой пятно на паркете, произнесла со вздохом:

– Вот!.. А Виктор Сергеевич носит галоши!

…Та же комната. Друзья пообедали. Курят.

– Помнишь, как ты мечтал о такой яичнице? – с улыбкой спрашивает Бродов. Метелёв кивает. – А как потом объелся ею? – Друзья смеются.

Вдруг Бродов закашлялся. Тотчас же появилась Анна Алексеевна.

– Кто кашлял?

– Он! – Бродов указал на Метелёва. Константин решил выручить друга и делано закашлялся.

– Ну-ка! – Анна Алексеевна губами прикоснулась к его лбу. – Вроде холодный… Но всё-таки… – Она быстро достала из аптечки какие-то порошки и, один за другим, всыпала их в столовую ложку.

– Это всё мне? – Константин умоляюще взглянул на Василия.

– Принимай, принимай! – рассмеялся тот, – дома профессор – мама!

Вдруг он снова закашлялся.

Анна Алексеевна резко повернулась к сыну. Он замер, втянул голову в плечи, но было поздно. Не отводя от него строгого взгляда, она молча протянула термометр, и он покорно засунул его под мышку. Анна Алексеевна величественно удалилась на кухню. Бродов поднял глаза на Константина, еле сдерживающего смех.

– Плохо дело! – вздохнул профессор. – Надо убегать! Ты одевайся, я сейчас!

Метелёв на цыпочках вышел в переднюю и начал одеваться. Время шло, а Бродов всё не выходил. Тогда Константин заглянул в комнату и заговорщически прошептал:

– Готов?

– Готов! – уныло ответил ему друг.

Раздетый до половины, он лежал на животе, а над ним, с зажжённым факелом в руке, возвышалась Анна Алексеевна, вооружённая целой батареей банок.

– Мама, а совещание? – простонал Василий.

– Проведём в кабинете! – и первая банка, описав дугу, впилась в профессорскую спину.

Передняя: Анна Алексеевна электрополотёром натирает пол. Звонок. Она открывает. В дверях – худенький, щуплый паренёк. На тонкой шее маленькая головка со смешно растопыренными ушами.

– А-а-а-а, Яша!.. Здравствуйте! Вася ждёт вас. А где остальные?

– Идут… – Паренёк взглянул на полотёр. – Ну как?

– Не шумит! Вы просто умница!

– А! Тоже мне работа!.. Вот я вам сделаю, чтобы швейная машина не стучала!..

Он быстро снял пальто и шагнул в комнату. Но его остановил окрик:

– Яша! – Паренёк обернулся.

– Ноги? – Он понимающе кивнул и покорно снял туфли.

Гостиная. По начищенному паркету в носках один за другим проходят учёные в кабинет на совещание.

Кабинет. Закутанный в одеяло Бродов полулежит на диване. Вокруг на креслах и стульях – его ближайшие сотрудники. Опершись на диван, на полу, на толстом мохнатом ковре, по-турецки скрестив ноги, сидит Яша.

Выступает, вернее, заканчивает выступление высокий худощавый человек. Это заместитель Бродова, Виктор Сергеевич Воронин, которого мы уже видели на фотографии.

– …Итак, реконструкция аппарата и его испытания будут завершены через четыре месяца.

– А скорей?

Виктор Сергеевич удивлённо посмотрел на Бродова.

– Мы и так опередили сроки!

– И всё-таки надо поторопиться!

– Выше головы не прыгнешь.

Воронин недоумевающе пожал плечами.

– В сорок седьмом году, – негромко начал Бродов, – наш институт ютился в трёх комнатах при гарнизонном госпитале. Нас называли кружком научной фантастики. Николай Ильич! – обратился он к старому хирургу. – Помните первую операцию?!

– Саркомальная опухоль печени, – не задумываясь сообщил тот. – Оперировал Бродов, ассистировал Воронин…

– Простите, – перебил кто-то. – Но ведь Виктор Сергеевич физик?

– Я возражал категорически!.. – вспомнил Николай Ильич.

– Даже назвали Виктора мальчишкой, – добавил Бродов.

– Но потом извинился! Это был риск, но операция прошла блестяще.

– К чему ты вспомнил об этом? – нетерпеливо спросил Воронин.

– К тому, что я знаю тебя, Виктор. Лучше, чем ты себя знаешь! Ты поймёшь! Поймёшь, что заставляет меня торопиться: в субботу из хирургического к нам переведена больная Савина.

– В крайне тяжёлом состоянии… – начал было Николай Ильич, но Воронин перебил его.

– Кто распорядился перевести больную?

– Я.

Большая пауза.

– Ты сегодня же, немедленно, возвратишь её в хирургию.

– Нет!

– Но это… это безумно! Каждая минута промедления для неё смертельна! Вчера её легче было оперировать, чем сегодня, а завтра будет совсем невозможно! До пуска аппарата она не доживёт, а операция, быть может, даст какие-нибудь шансы на отсрочку.

– Я обещал ей не шансы, а жизнь. И сдержу своё слово!

Виктор Сергеевич резко выпрямился.

– До сих пор мне казалось, что ты идёшь на риск. Теперь я вижу, ты идёшь на преступление. Соучастником быть не намерен! – Он направился к дверям.

– Виктор!

Он обернулся.

– И в институт больше не явлюсь, пока руководить им будет мальчишка!

Хлопнула закрывавшаяся дверь.

Хлопнула по столу брошенная Бродовым книга.

– Вы понимаете, что говорите?!

Он поражённо смотрит на лежащую больную. Это Кира Савина, женщина лет двадцати пяти. Она спокойно выдерживает его взгляд.

– Разве не ясно? Я не хочу идти на операцию.

– А жить вы хотите?!

– Нет.

Бродов растерянно шарит по карманам в поисках сигарет. Затем, так и не закурив, придвигает свой стул к кровати.

– Кто вы по профессии?

– Художница по тканям. Это имеет значение? – устало спрашивает больная.

– Конечно! – резко привстав, он срывает заглядывающую в окно цветущую ветку сирени. – Вот ветка. Вы можете ее перенести на ткань. Красиво? И платье получится отличное. А то ведь у нас часто дрянь выпускают…

– Возможно. Я уже третью весну встречаю в халате. На нём веточки ни к чему.

– А если охапка?.. И принести любимому человеку?.. Ведь вы же кого-нибудь любите?

– Да… Нет… Не надо об этом.

– Нет, почему же? И об этом…

Но она перебивает его.

– Снова операция – снова отсрочка. И снова халат. Я устала. Лучше сразу.

– Чепуха! Вы – молоды, красивы… Вам жить, смеяться, рожать, чёрт возьми! А вы – «сразу»… Глупо и противоестественно!

Больная резко приподнялась не постели.

– А рак в двадцать три года – естественно? А смерть весной – естественно? Когда рядом солнце, сирень, жизнь!..

– Я верну вам всё это!

Она снова устало опустилась на подушки.

– И это я слыхала. Много раз. – И вдруг как-то по-детски попросила: – Разрешите мне умереть, профессор!

Бродов вскочил со стула.

– Не разрешу!.. Ни за что!.. Размазня! Вам нужен не врач, а священник!.. Начитались мерзости! – Он схватил лежащую на столе книгу и в сердцах швырнул её в окно.

Книга упала к ногам сидящего на садовой скамейке Метелёва. С улыбкой взглянув в окно, из которого доносился громкий голос Бродова, Константин поднял её и прочитал название – «Жизнь взаймы».