Только неотложные случаи

Таверна «Три реки» работала с четверга по субботу, и всего три часа в день. Там подавали только пиво, и только в зале – не навынос; если вдруг начиналась заварушка, городская администрация командовала закрыть бар. Но хотя изначально считалось, что с его помощью спрос на спиртное упадет, теперь было очевидно, что прогнозы себя не оправдали. Когда я приехала в Орукун, спрос значительно превышал предложение. Какие там заварушки – сплошное пьяное буйство.

В первые же выходные после приезда я ощутила это на себе. В пятницу вечером к поликлинике подкатила машина, из которой вывалилась целая толпа: крича и стеная, они занесли в двери мужчину без сознания. Язык у него распух и перекрыл дыхательные пути – из-за укуса тайпана, ядовитой змеи, – он мог вот-вот отдать богу душу. Я взялась его интубировать, но тут в поликлинику ввалился следующий, молодой парень с глубоким порезом в форме полумесяца на щеке. Передав укушенного другим сестрам, я осмотрела рану. Парень сказал, что его полоснули шипом морского ската – излюбленным оружием местных жителей. (Коллеги меня предупреждали, чтобы я не оставляла медицинский инвентарь без присмотра – хулиганы воровали из поликлиники эластичные бинты и с их помощью закрепляли шип на ладони, а потом дрались как настоящие гладиаторы). Щека у моего пациента оказалась прорезана навылет – в ней зияла сквозная дыра.

Главного фельдшера поликлиники Орукуни звали Питером; он прожил там больше шести лет и даже в кризисных обстоятельствах никогда не терял хладнокровия. Питер велел мне зашить рану, но я воспротивилась: шить я толком не умела, тем более – кожу на лице.

– Не волнуйся, справишься, – спокойно ответил Питер, вытаскивая из кармана фломастер.

Он нарисовал на щеке крестики, чтобы я знала, где накладывать швы.

С преувеличенным старанием я вымыла и простерилизовала руки, потом надела хирургические перчатки. Одолеваемая сомнениями, я, по сути, просто тянула время. Когда первый стежок был, наконец, сделан, Питер заглянул в кабинет и сообщил, что весь остальной персонал едет на аэродром отправлять укушенного в больницу: они вызвали медицинскую авиацию, и пациента эвакуируют.

– Держись, – напутствовал он, – мы скоро вернемся.

В поликлинике находились и другие пациенты, но не в критическом состоянии – по крайней мере, насколько я знала, – поэтому мне оставалось только закончить со швами. Пациент сидел абсолютно спокойно. У него оказался высокий болевой порог, что облегчило мне задачу, поскольку процедура в моем исполнении сильно затянулась.

Я уже заканчивала, как вдруг услышала снаружи странный шум: какие-то шорохи, сдавленный хрип и глухой удар. Я выскочила из кабинета и увидела, что женщина повесилась на карнизе для штор, обмотав простыню вокруг шеи. Раньше при мне никто не вешался, так что я от удивления обомлела: уставившись на нее, я держала в воздухе руки в перчатках, и моей единственной мыслью было «черт, мне нельзя ее трогать, перчатки стерильны». Но в следующий миг я уже бросилась вперед, подставила плечо и приподняла ее, а потом развязала простыню, и пациентка упала на кушетку. Падение было таким звучным, что я вздрогнула; от волнения я забыла придержать ей шею. Слава богу, у меня хватило сил снять ее самой, – все еще оторопевшая, думала я. Понятия не имею, с какой стати та женщина вдруг решила покончить с собой.

Со временем я узнала, что попытки самоубийства происходили в Орукуне регулярно – иногда как реакция на печальные события, иногда как крик о помощи. Моя пациентка, конечно, страдала, но все-таки ей повезло. Как выяснилось в дальнейшем, многие попытки оказывались успешными.

Я просидела с ней до возвращения остальных медсестер, напрочь забыв о незаконченных швах и парне с дырой в щеке. Когда я вернулась в кабинет, его там не оказалось. Боже мой, – подумала я, – это очень плохо.

Питер сказал мне не беспокоиться, парень сам вернется, но прошло несколько дней, а он так и не показался, так что я решила, что должна сама его разыскать. Я позвала с собой еще одну сестру, работавшую в Орукуне дольше меня. Городок был небольшой, все друг друга знали, так что она представляла, куда надо ехать.

Когда мы добрались до дома того парня, он сидел на крыльце, а на щеке у него чернело громадное пятно. О черт, это некроз, – испугалась я. – Я его изуродовала! Коллега подозвала парня, и когда он подошел к машине, я заметила мою иглу, которая на шелковой нитке свисала у него из щеки, и что-то вроде черной грязи, размазанной по лицу. Похоже, некроза не было.

– Ты что сделал с лицом, а? – спросила я.

– Мухи так и липли, – пожал он плечами. – Суслом дрожжевым намазал.

Вернувшись в клинику, я смыла липкую смесь у него с лица и сняла швы. Словно по волшебству, рана полностью затянулась. Не осталось даже шрама! Я пережила первую неделю в Орукуне, и никто не пострадал – по крайней мере, по моей вине.

Мы с моей партнершей жили возле аэродрома, напротив полицейского участка и примерно в пятидесяти метрах от морга. У нас была собака – ротвейлер – по кличке Кейта, идеально выдрессированная, в отличие от местных дворняг, вечно пытавшихся куснуть тебя за голень.

Никаких развлечений в Орукуне не было: ни кино, ни торговой улицы. Единственный магазинчик с крайне скудным ассортиментом, но ничего даже отдаленно напоминающего ресторан. Через несколько месяцев после нашего приезда открылась забегаловка с жареной курицей, и это стало чуть ли не национальным праздником. Курица с картошкой-фри показалась нам пищей богов.

Раз в месяц мы по факсу отправляли заказ в «Вулворт» в Кернсе; продукты доставляли оттуда на корабле, шедшем вокруг мыса. Овощи к моменту прибытия успевали завянуть, а о свежем молоке не приходилось и мечтать, однако мы сумели договориться с видеопрокатом и вместе с заказом получали несколько свежих фильмов.

В свободные дни или по вечерам, когда не было вызовов, мы совершали пробежки по взлетной полосе, смотрели кино или играли в видеоигры. В хорошую погоду ездили за город, жгли костры и спали в палатке, но в основном работали. Поликлиника обычно была перегружена, а работало в ней всего пять человек. Порой мы дежурили по восемьдесят часов в неделю.

Врачей в Орукуне не было, и медицинские услуги оказывали только мы, сестры. Мы делали прививки и следили за состоянием пациентов с хроническими заболеваниями типа диабета и гипертонии, мы же оказывали первую помощь при несчастных случаях и травмах. Каждый четверг к нам приезжал доктор, который принимал три дня в неделю, но в остальное время нам приходилось справляться самим. Если случай был серьезный, мы вызывали медицинскую авиацию, и пациента забирали в Кернс.

В результате нам приходилось делать такие вещи, которые обычно не поручают медсестрам. Швы на лице оказались лишь началом – в городе их точно накладывал бы врач. Дважды мне приходилось интубировать пациентов, один раз я даже вставляла в грудь мужчины односторонний клапан, чтобы снизить давление воздуха, возникшее в результате ножевого ранения – к счастью, когда это произошло, я вспомнила, как выполняли процедуру врачи медицинской авиации. Поножовщина в городе случалась регулярно.

Однажды ночью меня вместе с другими сестрами вызвали к молодой девушке с проникающим ранением в брюшную полость, длина которого оказалась не меньше пятнадцати сантиметров. Она закашлялась, и желудок с кишечником вывалились наружу; они торчали из тела, удерживаемые на месте лишь тонкой пленкой, проходящей под мышцами. Когда я приехала, девушка лежала на столе с внутренностями, свисающими из живота, а на ее спине зияла еще одна ножевая рана. Нам пришлось увлажнять внутренние органы с помощью холодных компрессов и пищевой пленки; рану на спине мы прикрыли альгинатной повязкой, которая содержит морские водоросли и разбухает, останавливая кровотечение. В городе, даже таком небольшом, как Элис-Спрингс, ее немедленно доставили бы в хирургию, но тут нам пришлось несколько часов поддерживать пациентку в стабильном состоянии, дожидаясь вызванного самолета.