Смута

Помочь мне рядом с дедом быть,

За хлопоты всю жизнь я буду,

Обоих вас благодарить»

Подумав, протопоп не много,

Неторопливо отвечал:

«Ты жил без деда очень долго,

Годами по нему скучал,

И чтоб ты боле не страдал,

Я по прибытии в Москву,

Исполниться твоим мечтам,

Без промедленья помогу».

За тем Еуфимий с лавки встал,

Двумя перстами помолился,

Монахам здравья пожелал,

И на прощанье поклонился.

И дверь рукою приоткрыв,

Ушёл, оставив их одних.

И после разговора в келье,

Григорий через три недели,

Жил в Чудовом монастыре,

Что в Белокаменном Кремле.

Под вечер в комнате своей,

Пафнотий Господу молился,

Когда к нему под треск свечей,

Монах вошедший обратился:

«Василь Иваныч Шуйский к вам,

Прийти изволил по делам»

Архимандрит с коленей встал,

Платком снял пот со лба и шее,

И гостя знатного скорее,

Позвать монаху приказал.

Князь тихо в комнату вошёл,

Святым иконам помолился,

Архимандриту поклонился

И первый разговор завёл:

«Поклон тебе от Иоанна,

Родного брата моего,

Да протопопа Епифана

Большого друга твоего»

При сих словах князь кубок взял

И пригубив, чуть продолжал:

«Вчера к тебе я заходил,

И от монаха Никонора,

Узнал, что ты на службе был,

В Великокняжеском соборе.

Тогда я навестить решил,

Забытый холмик Епимаха,

Но встретив грустного монаха,

Бродившего среди могил,

О жизни с ним разговорился,

Он о себе мне рассказал,

Как в детстве грамоте учился,

Да в Чудов монастырь попал,

Что мысль одна его тревожит,

Боится дела не найти,

И если дед помочь не сможет,

То будет вынужден уйти.

Григорием монаха звать,

Ему б задание ты дал,

Чтоб грамотность его узнать,

Да и в письме бы испытал»

И кубок залпом осушив,

Князь захмелев развеселился,

И новости все обсудив,

До скорой встречи распростился.

В церквях заутреню служили,

Когда со всей Москвы съезжаясь,

В Кремле на думу собираясь,

Бояре с важностью входили,

В палаты царские надменно,

И всем, раскланявшись степенно,

На место величаво шли,

На длинный посох опираясь

И Годунова дожидаясь,

Беседу мирную вели.

Но вот Василий Шуйский появился,

Он всем боярам здравье пожелал,

За тем монахам молча, поклонился,

Когда же в свите патриарха увидал.

Стоявшего с митрополитом,

Пафнотия архимандрита,

К монахам тихо, подошёл,

Почтенно, робко извинился,

Лукавым взором их обвёл,

Да к патриарху мило обратился:

«Как здравие твое святейший?»

Подумав, Иов отвечал:

«Да так себе мой друг светлейший.

Почти весь мясоед хворал,

Да, слава Богу, Даниил,

Травой лечебной исцелил»

Князь головою покачал,

Лекарства выпить предложил,

Здоровья старцу пожелал,

И настоятеля спросил:

«Ну, как в обители твоей,

Монах Григорий поживает?

Бывает ли среди друзей,

Иль в кельи как всегда скучает?»

На что ему архимандрит ответил:

«Когда ты от меня ушёл,

Григория я в храме встретил,

И сразу же к себе привёл,

А на другой день поутру,

Ему задание я дал,

Чтоб похвалу он написал,

Святым Ионе и Петру.

С заданием он справился прекрасно,

Пожалуй, в нем себя он превзошёл,

Написано толково, чётко, ясно,

За это в дьяконы его я произвёл».

В их разговор вмешался патриарх:

«Мне нужен грамотный монах.

Ты нынче же ко мне придёшь

И дьякона с собою приведёшь»

В ответ Пафнотий поклонился,

На патриарха покосился,

За тем на князя посмотрел,

Но князь на месте уж сидел.

С тех пор по воле патриарха,

Григорий у него служил,

Святейший, полюбил монаха,

И высоко так оценил,

Что для пророка Аввакума,

Писать каноны доверял

И первый раз с собою в думу,

В составе свиты своей взял.

Григорий с робостью смиренной,

В палату царскую вошёл,

И поклонившись всем почтенно,

Спокойным взглядом зал обвёл.

Вдруг сердце бешено забилось,

В ушах раздался странный звон,

По венам жарко кровь разлилась,

Монах увидел царский трон.

Казалось, он оцепенел

Приятным блеском ослеплённый,

И так от счастья захмелел,

Его красой заворожённый,

Что закружилась голова,

Но лишь придя в себя едва,

На трон опять глаза поднял,

И весь от злобы побелел.

На троне царь Борис сидел.

Григорий с силой руки сжал,

И еле слышно прошептал:

«Ну, подожди же царь коварный,

В один из дней твоих кошмарных,

Я «Дмитрием» сюда войду,

И если здесь тебя найду,

То царской волею моей,

Ты гордый государь всесильный,

Под скорбный плачь своих детей,

Накроешься плитой могильной».

Монах был троном так пленён,

И столь Борисом возмущён,

Что в дикой злобе не видал,

Когда царь с рындами своими,

Двумя юнцами удалыми,

Бояр и думу покидал.

С тех пор он потерял покой,

Ночами долгими мечтал,

Сесть на Московский трон златой,

И лишь под утро засыпал.

Когда ж монах его будил,

Вставал с распухшей головой,

И молча, в церковь уходил,

Шатаясь, как старик больной.

Там, как положено, молился,

С попом обычно службу вёл,

Когда ж народ весь расходился,

В палаты патриарха шёл.

Однажды из Боярской думы

Он вышел вместе с патриархом

И увидав вдали угрюмых,

Знакомых чудовских монахов,

Перед святейшим извинился,

К монахам быстро подошёл,

Почтенно всем им поклонился,

И с ними разговор завёл.

Вдруг Павел всех их перебил:

«Отцы Варлам и Мисаил,

Христово Сретение сегодня,

И если б в праздник мы Господний,

Григория не пригласили,

То мы б невежами прослыли.

Я вижу в том наш верный долг,

Чтоб дьякона нам пригласить,

Ведь то вино что дал нам Бог,

Должно вполне на всех хватить».

С ним слуги Бога согласились,

Собору вместе поклонились,

За тем беседу завели,

И в Чудов не спеша, пошли.

Когда же в монастырь пришли,

То гостя в келью привели,