Чёрная кровь

Санджи долго держался, он боялся спросить, он боялся услышать ответ.

Но всё же услышал его:

– Да, это ты виноват, – ответила мама, закрывая за собой дверь. – И если разочаруешь меня ещё раз, то останешься тут навсегда. Один.

Один? Навсегда? Санджи не мог представить себе это – в отличии от канавы и крыс – но этой ночью ему было очень холодно. И внутри, и снаружи. И поэтому ему стало страшно.

– Прости… мама, я больше никогда… прости…

– Хорошо.

Мама проспала полдня. А когда проснулась, заставила его раздеться догола и тщательно осмотрела. Потом забрала одежду и снова ушла. Но на этот раз вернулась довольно быстро – со сморщенными и холодными руками, словно надолго опускала их в воду. И начала говорить. И говорила очень долго. Даже когда старуха принесла им ужин, и они принялись есть, замолкала лишь для того, чтобы прожевать почти безвкусное варево.

– Ты не должен задавать вопросов. Молчи – так будешь казаться умнее. Не говори вообще ничего, пока к тебе не обратятся, а прежде чем ответить – подумай. Даже если уже знаешь ответ. Главное пойми, чего от тебя хотят. Если человек груб – ему нужно оказать небольшое сопротивление и сдаться… Понимаешь? В любом случае, не говори и не делай ничего, не подумав. Ты должен понравиться. Сделать для этого всё. И тогда тебе купят новую одежду, игрушки, вкусную еду, ты снова сможешь спать в тёплой постели… и твоя мама будет счастлива. Помнишь, как я учила тебя просить у того мужчины подарки? Если видишь, что у человека плохое настроение – будь тише воды. Но всё равно улыбайся. Представляй, что вот сейчас он подарит тебе что-то очень хорошее – и твоя улыбка будет искренней и убедительной. Всем нравятся улыбки… всем… почти всем. Но если вдруг ты почувствуешь, что такое поведение раздражает – просто постарайся понять, что будет лучше. Иногда… да, иногда им нравятся слёзы…

– Мама, кому «им»?

– Не перебивай! Слушай и запоминай!

– Х-хорошо…

Наставления длились ещё долго. И даже когда свеча догорела, мама всё продолжала говорить… и, кажется, он уснул раньше, чем замолк её голос.

А утром его помыли, одели в чистую и ещё тёплую от утюга одежду, причесали и отвели на ближайший перекрёсток. Там стояла карета, чёрная и с закрытыми окнами, так что снаружи даже сквозь решётку не удавалось разглядеть, кто же там внутри. Но когда дверца открылась, Санджи увидел высокого бородатого мужчину с тростью и в цилиндре. Тот спустил одну ногу на разбитую и вонючую мостовую, а вторую оставил на приступке. И надолго замер, глядя на Санджи почти не моргая – и Санджи тоже стоял, и тоже смотрел. А ещё улыбался, представляя, что сейчас этот дяденька достанет из кармана целую пригоршню земляничных конфет.

И тот действительно достал. Но не конфет, а блестящих камешков.

– Если мальчик подойдёт и проблем не возникнет, получите остальное на этом же месте ровно через три дня.

– Благодарю…

Это был первый раз, когда он ехал в карете без мамы. И последний, когда видел её. Потом был странный тёмный дом с окнами всегда закрытыми ставнями, были другие дети. Каждый день их мыли, каждый день учили чему-то: читать и писать, держать вилку и ложку, разбираться в истории и биологии, обращаться по титулам и вести светские разговоры. Иногда в дом приходили дяди и тёти, они осматривали их спальни, даже присутствовали на занятиях, а потом кто-то из детей собирал вещи и уезжал. И не возвращался обратно… Что касается Санджи, его забрали уже через год. Но в целом ничего не изменилось – только один дом поменялся на другой, да и учить его начали индивидуально. А ещё теперь в его спальню ночью стал приходить человек. Он трогал Санджи. Просил трогать себя. Было стыдно, непонятно и горячо, но мама оказалась права – если быть послушным, можно получить довольно многое из желаемого. И пусть не горы конфет и игрушек, но что-то, похожее на заботу… Санджи даже какое-то время действительно верил, что его любят. Да, примерно ещё год или полтора. К тому моменту он уже немного вытянулся, научился лучше понимать происходящее… и всё же, когда Патри… тот мужчина, что «усыновил» его, привёл своего друга и предложил «опробовать» Санджи…

Нет, мир не рухнул. Наоборот, всё встало на свои места. Санджи просто убедился, что чувства – это выдумка. Важно лишь то, что удобно и выгодно. Так мама продала его, когда ей потребовались деньги, так и Патри де Сегвиль расплатился им, когда захотел заручиться поддержкой спонсора. Ему нужны были какие-то бумаги, позволяющие выкупить чужую мастерскую… А потом потребовалось задобрить сенатора. И инспектора.

А через три года Патри продал его одному из членов парламента. И тогда Санджи узнал, что такое групповой секс. И что боль тоже бывает приятной.

Время шло, у патрициев появлялись всё новые и новые любимчики – моложе и невиннее, но Санджи продолжал пользоваться успехом, уже даже не совсем понимая, кому именно принадлежит, переезжая из одного дома в другой, из одной постели в другую.

Пока не разразилась война.

Отношения в парламенте испортились, политики стали умирать или уезжать из столицы. Если бы Санджи не оказался в тот день в доме самого премьер-министра, вероятно, погиб бы. Или пропал без вести. Или очутился в канаве, вынужденный питаться крысами. И хотя у него скопились некоторые сбережения… в городе, где складов с зачарованными зельями больше, чем с пшеницей, потратить их Санджи смог бы вряд ли. Ему вообще не приходило в голову нечто настолько абсурдное, как сунуться на объятые огнём улицы. Нет, не огнём имперских воинов, но граждан Интертеги, решивших самолично разобраться с неугодными им патрициями, которых они же сами и выбрали несколько лет назад.

Но чего Санджи не ожидал, так это путешествия в Астрию. Премьер-министр, подписавший бумаги о сдаче и принесший клятву верности императору, усыновил Санджи, добавив к его фамилии ещё одну, и отправил в столицу империи как важного заложника.

– Разве не отличный шанс повидать другую страну и попробовать новые члены? – спросил он на прощание.

Честно говоря, Санджи уже несколько осточертели все эти похабные речи и игры в постели, и он был только рад пусть и короткому, но отдыху на время пути. Точнее, он думал, что будет отдыхать лишь три дня, пока не доберётся до Истерии… но потом его заперли в каменной коробке.

Невыносимая скука оказалась сущей пыткой.

И ему пришлось разнообразить своё заточение соблазнением слуги, выглядящего лучше чем остальные. И пусть Санджи не привык иметь дела с такими заносчивыми типами и тем более слугами, но задуманное воплотилось в реальность довольно быстро. А точнее, он даже оглянуться не успел, как Джагжит стал проводить в его камере всё свободное время. И его не нужно было облизывать с ног до головы или ублажать до седьмого пота, как тех чванливых и пресыщенных всевозможными удовольствиями патрициев. Он брал сам – без устали, властно, сильно, глубоко. Если не считать Патри, Санджи впервые так долго принадлежал одному человеку. И впервые за всю свою жизнь ему захотелось оставить всё, как есть. Пожелать, чтобы время остановилось. И даже эта тёмная камера, освещаемая лишь масляной лампой, стала казаться самым уютным местом на свете.

И Санджи так и не попросил Джагжита устроить себе аудиенцию у императора.

Но кто бы только мог подумать, что эта лохматая сволочь сбежит с любимчиком Рохана?.. И что спустя месяц Санджи всё-таки окажется в императорской постели?

Словно какой-то божок решил, что он слишком отклонился от привычного себе образа жизни…

Но, может, это и действительно так.

***

Рука давит на ноющий затылок не сильно. Шея затекла, слюна почти кончилась и перестала стекать на подбородок и шею, губы болят – а всё потому, что он сосёт, наверное, уже больше часа. И дело не в том, что член у императора вялый, просто тот явно думает о чём-то постороннем. Но пока его ладонь лежит на затылке, Санджи не смеет поднять голову и оторваться от толстого члена. И всё же он ещё пытается изощряться – сжимать губами, заталкивать мясистую головку в самое горло, давиться, но дразнить языком.