Отблеск грядущего

- Я знаю - не рано.

Сандра взглянула на светящийся циферблат своих часов и удивилась: Катя права - ровно пять. В самый раз идти к булочной занимать очередь. Открывают в шесть, но к этому времени уже скапливается столько народу, что, если не придешь пораньше, простоишь очень долго.

- А как ты догадалась, что уже пять?-спросила Сандра.

- А я всю ночь не спала - все ждала и ждала. Не уснуть совсем животик болит... Тетя Сандра, миленькая, сходите скорей за хлебушком.

- Сейчас, Катенька.

Теперь надо сделать самое трудное-заставить себя подняться. Полежать бы еще с полчасика... Как не хочется выбираться на мороз...

"Да что это я?- рассердилась на себя Сандра.- Нельзя распускаться!"

Как ей казалось, рывком, а на самом деле - медленным движением откинула одеяло. Преодолевая головокружение, села, на ощупь сунула ноги в стоящие у кровати холодные как лед валенки и зажгла коптилку - фитилек в чернильнице-невыливайке. Этой же спичкой Сандра успела зажечь и бумагу, положенную с вечера в печурку среди переплетенных комплектов журнала "Всемирный следопыт".

Ох как не хотел отдавать их Сережа! Но, что делать, если всю мебель, какую можно, уже сожгли? Настала очередь и сберегаемых Сережей журналов.

Когда они разгорелись, Сандра открыла дверцу печки. В отблеске пламени заискрился иней на потолке и в углах комнаты, и стала видна Катя. Подняв воротник пальтишка, она села в кровати и начала раскачиваться.

Таким движением малышка старалась унять терзающие ее муки голода. Она понимала, что просить есть бесполезно: никакой еды в доме нет, и потому ей следует делать одно - не плакать.

Сандра представила, как, вглядываясь в ледяную черноту бесконечно долгой ночи, лежала с ней рядом эта маленькая девочка, мужественно превозмогая страдания,- и комок встал в горле.

- Катюшенька,- по-матерински обняла она ее, - подожди еще немножко. Я скоро вернусь. Обязательно с хлебом. И мы поедим.

Девочка подняла на нее кричащие от боли огромные глаза:

- Я постараюсь. Только, тетя Сандра, не умирайте. Пожалуйста!

- Глупышка, как же я умру, когда у меня ты и Сережа? Успокойся, вернусь, ничего со мной не случится.

- Сандра Николаевна, разрешите, я за хлебом схожу?- предложил проснувшийся Сережа. В его голосе тревога: он же видел, как Сандра ослабла за последние дни.

- Не разрешаю,-строго сказала Сандра.-Но изволь к моему приходу, когда в комнате потеплеет, встать и умыть лицо и себе, и Катюше. Вода в ведре еще осталась.

- Я лучше полежу.

- Никаких лежаний!

- Но вода же замерзла.

- Разобьешь. И чтобы ваши мордашки, когда вернусь, были чистыми.

Жаль поднимать Сережу, но необходимо. Еще в Центре подготовки Сандру предупредили о не поддающемся научному объяснению загадочном факте. В самую тяжелую пору ленинградской блокады скорее всего умирали те, кто, экономя силы, старался больше лежать.

А те, кто в точно таких же условиях проявлял активность, выживали. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Поэтому Сандра не давала поблажки ни себе, ни ребятишкам. Она вышла на занесенную снегом лестничную площадку. Его намело сквозь щели фанерных листов, которыми забито окно. Еще в начале зимы стекла во всем доме были высажены взрывной волной близко упавшей бомбы. Темень на лестнице непроглядная.

Осторожными шажками Сандра начала спускаться.

Ноги скользили по замерзшим нечистотам, выплеснутым на лестницу. Надо крепко держаться за перила, повисая на нн.х, чтобы не упасть.

На площадке второго этажа Сандра наступила на какой-то бугор. Лишь пройдя по нему, догадалась: труп.

Те жильцы, что уже не имели сил вынести умерших на улицу, вытаскивали их на площадку и оставляли в надежде, что потом они будут подобраны спасательными отрядами.

Лицо ожгло морозным воздухом, захватило дыхание.

На улице светло: невдалеке горел пятиэтажный дом.

Точнее - догорал уже третьи сутки. Его никто не тушил,- воды не было. Багровые языки пламени, устало колеблясь над проемами нижних окон, нехотя лизали стены.

У закрытой булочной - очередь человек тридцать.

Было непонятно, как люди, истощенные голодом, могли стоять в тридцатиградусный мороз. Как вообще не замерзали? Но они, сгорбясь, сгрудившись, прижавшись друг к другу, стояли и терпеливо ждали. Спросив, кто последний, Сандра встала за старичком, закутанным в клетчатый плед.

Не прошло и пяти минут, как Сандра почувствовала: пальцы в рукавичках коченеют. Почему-то именно пальцы рук зимой оказались особенно восприимчивы к холоду. Они давно безобразно распухли, покраснели, кожа на сгибах потрескалась, и сгибать их было мучительно больно.

Морщась, она сняла рукавички и начала массировать пальцы, пытаясь дыханием согреть их. Вроде немного полегчало, но тут начали застывать ноги. Ступни сводкло такой болью, что у Сандры, к ее стыду за свою слабость, едва не выступили слезы.

- Ox!-все-таки вырвалось у нее.

Старичок, за которым она стояла, обернулся:

- Ноги замерзли? Да ты, бабуся, не стой столбом. Потопай, потопай!

- Пробую, дедушка, да ноги как деревянные, не слушаются.

- А у меня лучше?- возмутился старичок.- Ты через "не могу", как и я. И потом, какой к черту я тебе дедушка? Мне же шестнадцать!

Лишь теперь Сандра рассмотрела, что глаза-то у "старичка" молодые. Лицо только восковое, с острыми обтянутыми скулами и заостренным носом.

- И я не бабушка,-сказала Сандра,-мне-девятнадцать.

- Тогда не кисни. Будем знакомы: Вадик. А ты?

Но Сандра не успела ответить. Короткий свист-и на противоположной стороне улицы взметнулся куст оранжевого пламени: ударил снаряд. По стенам домов брызнуло градом осколков.

Каким-то образом очередь не задело. Она качнулась, но продолжала стоять: никто не хотел терять место.

- Проснулись, собаки фашистские!- выругался Вадик.- Раньше били по трамвайным остановкам, а теперь-по улицам перед самым открытием булочных.

Знают, что люди около них скапливаются.

Еще свист, более пронзительный. И теперь уже близко, на их стороне улицы полыхнуло рыжим колючим пламенем. За миг до разрыва Сандра сбила с ног Вадика, упала на снег сама. Громоподобный удар! Воздух над головой, визжа, пробуравили сотни осколков. И сразу-еще разрыв, еще!

Крики ужаса, мольбы о помощи, стоны раненых-и черные тела убитых на снегу, озаренном багровым отсветом пожара, медленно оседающая снежная пыль, смрад сгоревшей взрывчатки.

Едва снаряды стали рваться подальше, в соседнем квартале, уцелевшие после артналета люди, перешагивая через убитых, поспешили к булочной.

Оплакивать сраженных ни у кого не было ни времени, ни сил, ни слез. Каждого, кто уцелел, дома ждали близкие, для которых лишний час ожидания хлеба мог стать роковым. Понимая это, Сандра никого не осуждала. Но сама она замешкалась, вместе с подоспевшими сандружиниицами оттаскивая на носилках раненых в ближайший подъезд. Раненых было много - женщины, подростки, дети.

Отброшенная взрывной волной к заиндевелой стене дома, в луже крови, казавшейся черной на снегу, умирала девочка лет десяти. Когда Сандра с сандружинницей приподняли ее, чтобы положить на носилки, та попросила:

- Хлеб... мамочке и братику... отнесите... Не встают они... Карточки...

С ужасом Сандра подумала, что это могло бы случиться и с Сережей, если бы он пошел за хлебом. И она не смогла бы предотвратить его гибель, как не смогла сейчас спасти никого. Ведь она, Сандра, ничего не знала о сегодняшнем артналете! В ежедневной хронике БП броши он почему-то не значился. Может быть, потому, что артобстрелов было слишком много? Но если бы она знала, разве могла бы она уговорить людей на какое-то время покинуть очередь? Нет, конечно. Никто бы ей не поверил. Невыносимо сознание собственного бессилия...

Когда она добралась до булочной, хлеб, к счастью, уже отпускали. Наконец-то Сандра получила его: четыреста граммов на свою рабочую карточку и двести пятьдесят-на карточки Сережи и Кати. Целое богатство!