Страница 20 из 36
Вэлиан глубоко вздыхает, замолкнув, она спит, прислонив к нему голову.
Дракона уже припорошило снегом, так что со стороны, он кажется небольшой скалой, с острыми пиками вершин и черными глубинами уступов. И только внимательный, не поверхностный взгляд увидит, что скала вздымается и опадает, а чуткое ухо услышит мерное дыхание.
Сфайрат приподнимает голову с лап, глядя на восток. Отсюда видна лишь небольшая полоска, отрезок горизонта. Этот отрезок, он медленно набирает цвет, в конце концов, вспыхивая алым, словно нить накаливания в перегретой лампочке. Еще минута и покажутся первые лучи, еще несколько минут и небосклон прожжет и окрасит красками, алый шар звезды.
Сфайрат оборачивается в человека, со спящей женщиной на руках. Он отворачивается от вспыхнувшего на небосклоне светила, лишь бы только оно не разбудило его ношу.
Фэйт смотрит на нее, как она прячет нос на его груди, на ее перепачканное сажей лицо, на остроконечные маленькие уши, с крошечными серьгами-гвоздиками ярко-зеленого цвета. Волосы и одежда на ней уже высохли, под рукой ощущается оголенная кожа спины и рук.
Можно переночевать и здесь, но утром придется лететь с одетой не по погоде всадницей на спине. Тогда в чем смысл этой ночевки в лесу, если только это не забота о здоровом сне на свежем воздухе? Для этого есть более комфортные места, например, квартира с большим количеством пустующих комнат. Утром разберется, что делать дальше.
Будучи драконом, его магия ограничена несколькими заклинаниями и перемещаться в пространстве из одной точки в другую, без перелета он не может. Только крыльями, только по небу. Максимум, что он может себе позволить это набросить покров невидимости, но не греть на лету. Когда он нес ее к ручью по холоду, это было оправдано химическими ожогами на спине и стужа притупила боль. Сейчас же, спорить ему не с кем, сейчас он больше дракон.
В человеческом обличие, он больше маг, чем дракон и его магия не ограничена. Поэтому, когда перед ним появляется покрытое испариной “стекло” портала, он без раздумий шагает во внутрь.
Гостевая спальня встречает первыми лучами солнца отчаянно пытающимися пробиться сквозь узкую полоску между шторами, теплом и легким запахом комнатного парфюма. Сфайрат укладывает Вэлиан на подушки, после чего освобождает ноги от обувки и вытаскивает из-под нее одеяло с покрывалом.
“Представь, что она притворяется? И все это лишь трюк, чтобы увидеть кто скрывается под чешуей?!”
Настороженно шепчет его дракон, так же, как он и внимательно вглядываясь в спящую, приблизившись к существу человека максимально близко, глядя глазами дракона.
Сфайрат не обращает внимание на голос, отмечая только, что ящер в обыкновение прежнего “шепчет”, он еще некоторое время сидит у кровати, разглядывая свою гостью.
Девушка спит так крепко, что никак не реагирует на его прикосновения, как он накрывает ее одеялом и отводит от лица упавшие на него волосы. Еще мгновение, Сфайрат не может удержаться, обводя пальцами испачканные скулы, спускаясь к подбородку и очерчивая нижнюю губу, отчего девушка чуть хмурится и прячет лицо в подушке, что вызывает у него улыбку.
— Птеродактиль…Вэлианэ-Вэалинэ…
*Hicsc estt dler locco suowea — окончен путь, твое место здесь (темное наречие)
**Obliuione, ett tenebriasee nihiaell — забвение, тьма и ничто (темное наречие)
***Astrorum flamanea igniase, verumm esta ett in universulm de vientis — истинный огонь, пламя звезд и ветер вселенной (темное наречие)
Глава 6
Какой бы долгой и увлекательной ни была вечеринка, сделай все, чтобы проснуться в собственной спальне.
Мне это не удалось.
Проснулась от того, что кто-то позвал меня. Я открыла глаза, глядя на многоярусный потолок, со спрятанной внутри подсветкой. Мягкая подушка и теплое одеяло, от которого тааак приятно пахнет чистым бельем и…
Я села в кровати, оглядывая спальню. Это не мой дом. Перед глазами пронеслись события этой ночи.
Совсем не так я представляла пещеру дракона. Тут вроде полагается быть кучам золота, сундукам с драгоценностями, артефактам и скелетам неудачливых грабителей, так гласят сказки и предания. На деле это похоже на дорогой номер в очень хорошем отеле, пусть и в золотых тонах. Не хватает цветов в вазах и отсутствия пыли на прикроватных тумбочках. На ближайшей от меня, справа, стоит лампа с торшером, симпатичный, механический будильник и лежит книга с белым язычком закладки. Что читают драконы? Я тянусь за ней, утыкаясь в соседнюю подушку, от нее приятно пахнет. Что-то очень знакомое, не могу вспомнить откуда я знаю этот запах.
Дракон, что читал здесь, пока я спала?
О, Боги! Мысль неустанно преследующая меня этой ночью, вновь напомнила о себе, ворвавшись в сознание с неожиданным осознанием, как вся ситуация выглядит со стороны..
Драконы и в самом деле перевертыши. Вот тебе и сказка!
Но как я могла уснуть? Мне непременно нужен полноценный выходной, чтобы я могла выспаться, как следует, а не засыпать у своих спасителей на руках.
Моя самонадеянность могла бы погубить меня и, если бы не дракон, все было бы иначе. Не все существа на этой планете так милы и благородны.
Интересно, кто он? И что делает в этом мире? Это его дом или он подкинул меня к кому-то?
Я продолжаю лежать на подушке, наслаждаясь чувством расслабленности и сонной неги. Вот как так? Я ведь в чужом доме, более того — у дракона, должна испытывать большее — тревогу, меньшее — смущение и неловкость, но нет, лежу себе, как ни в чем не бывало, наслаждаюсь приятным покоем и теплом одеяла.
Прислушавшись к своему внутреннему балансу маны(какое старомодное слово), я тяжело вздохнула: не все так плохо, но и не совсем уж хорошо. Силы осталось на что-то совсем простенькое, например, на портал. И пребывает она совсем уж медленно, это можно сравнить с время от времени падающей каплей из крана.
Я тянусь к книге, раскрывая ее на “язычке” закладки. Любопытно, прочитано больше половины, но откроем наугад.
Итак, что читают драконы.
Габриэль Гарсиа Маркес “Сто лет одиночества”.
“Это Фернанда бродила по всему дому, жалуясь, что воспитали ее, как королеву, а она превратилась в служанку в этом сумасшедшем доме, мыкается с мужем — бездельником, безбожником и бабником, который валится на кровать, разевает пасть и ждет, что ему туда посыплется манна небесная, пока она гнет спину и тащит на себе этот дом, который держится на честном слове, дом, где она все чистит, убирает, чинит с рассвета до поздней ночи, и, как спать ложится, у неё глаза жжет, словно в них песку насыпали, и никто никогда не скажет ей: добрый день, Фернанда, хорошо ли тебе спалось, Фернанда, никто не спросит её, хотя бы из вежливости, почему она так бледна, почему она просыпается с такими синяками под глазами, хотя, конечно, она и не ждет никакого внимания от этой семьи, в конце концов они всегда относились к ней как к помехе, как к тряпке, которой снимают с плиты горячие котелки, как к уродцу, намалеванному на стене, эта семейка всегда интриговала против неё по углам, называла её ханжой, называла её фарисейкой, называла её притворой, и Амаранта — упокой, Господи, её душу — даже во всеуслышание объявила, что она, Фернанда, из тех, кто путает задний проход с великим постом, — Боже милостивый, что за выражение, — она сносила все покорно, подчиняясь воле Всевышнего, но терпению её пришел конец, когда этот негодяй, Хосе Аркадио Второй, сказал, что семья погибла, потому что впустила в дом качако в юбке, вообразите себе властолюбивого качако в юбке — прости, Господи, мое прегрешение, — качако сучьей породы, из тех качако, что правительство послало убивать рабочих, и подумать только — он имел в виду её, Фернанду, крестницу герцога Альбы, даму столь знатного происхождения, что супруги президентов ей завидовали, чистокровную дворянку, которая имеет право подписываться одиннадцатью испанскими именами, единственную смертную в этом городишке ублюдков, которую не может смутить стол на шестнадцать кувертов, а этот грязный прелюбодей, её муж, сказал, умирая со смеху, что столько ложек и вилок и столько ножей и чайных ложечек потребно не добрым христианам, а разве что сороконожкам, и ведь только она одна знает, когда следует подавать белое вино и с какой руки и в какой бокал наливать и когда следует подавать красное вино и с какой руки и в какой бокал наливать, не то что эта деревенщина — Амаранта — упокой, Господи, её душу, — которая считала, что белое вино пьют днем, а красное вечером, она, Фернанда, единственная на всем побережье, может похвастаться тем, что ходит только в золотой ночной горшок, а у этого злостного франкмасона полковника Аурелиано Буэндиа — упокой, Господи, его душу — хватило дерзости спросить, почему она заслужила эту привилегию, не потому ли, что испражняется хризантемами, представьте себе, так он и сказал, этими самыми словами, — а Рената, её собственная дочь, нагло подсмотрела, как она справляет большую нужду в спальне, и потом рассказывала, что горшок действительно весь золотой и со многими гербами, но внутри его простое дерьмо, самое обыкновенное дерьмо, и даже хуже, чем обыкновенное, — дерьмо качако, — представьте себе, её собственная, родная дочь; что правда, то правда, она никогда не обманывалась относительно других членов семейства, но, во всяком случае, имела право ожидать хоть малую толику уважения со стороны своего мужа, ибо, как ни говори, он её супруг перед Богом и людьми, её господин, её заступник, который возложил на себя по своей доброй воле и по воле Божьей великую ответственность и взял её из родительского дома, где она жила, не зная нужды и забот, где она плела похоронные венки только ради времяпрепровождения, ведь её крестный прислал ей письмо, скрепленное его собственноручной подписью и оттиском его перстня на сургучной печати, письмо, подтверждающее, что руки его крестницы сотворены не для трудов земных, а для игры на клавикордах, и, однако, этот бесчувственный чурбан, её муж, извлек её из родительского дома и, напутствуемый добрыми советами и предупреждениями, привез сюда, в адское пекло, где так жарко, что и дышать-то нечем, и не успела она соблюсти воздержание, предписанное в дни поста, а он уже схватил свои прелестные сундуки и свой паршивый аккордеон и отправился жить в беззаконии со своей наложницей, с этой жалкой потаскухой, достаточно взглянуть на её задницу — пусть так, слово уже вылетело, — достаточно взглянуть, как она вертит своей задницей, здоровенной, будто у молодой кобылы, и сразу станет ясно, что это за птица, что это за тварь, — совсем другой породы, чем она, Фернанда, которая остается дамой и во дворе, и в свинарнике, и за столом, и в постели, прирожденной дамой, богобоязненной, законопослушной, покорной своей судьбе, она, конечно, не согласится вытворять разные грязные штучки, их можно вытворять с той, другой, та, другая, разумеется, готова на все, как француженки, и даже хуже их в тысячу раз, француженки хоть поступают честно и вешают на двери красный фонарь, ещё бы не хватало, чтобы он вытворял такое свинство с нею, с Фернандой, единственной и возлюбленной дочерью доньи Ренаты Арготе и дона Фернандо дель Карпио, в особенности последнего, этого святого человека, истинного христианина, кавалера ордена Святой гробницы, а они особой милостью Божьей избегают тления в могиле, кожа у них и после смерти остается чистой и гладкой, как атласное платье невесты, а глаза живыми и прозрачными, как изумруды.”