Снежная история

Том Риддл взял яблоко и с хрустом откусил от него, принимаясь жевать. Он мог себе позволить не скрывать недостатки воспитания, представляя их проявлениями индивидуальности. Поговаривали, что он был обязан своему взлёту лишь удачной женитьбе, но Люциус не сомневался, что союз с дочерью Освальда Мосли всего-навсего облегчил движение вверх. Риддл не только обладал яркой и запоминающейся внешностью, он был, безусловно, умным и очень талантливым организатором. Именно ему был обязан взлётом своей партии сам Мосли, который из мелочной ревности и желания показать, кто главный, устроил совершенно идиотскую акцию в «Олимпии», после чего было глупо рассчитывать на симпатии избирателей.

— Неприспособленные, малообеспеченные люди тормозят развитие человечества в целом и отдельных наций в частности, — продолжал Риддл, — поэтому наша задача собрать вокруг себя людей, обладающих истинной внутренней ценностью, настоящих аристократов духа.

— Должно смениться не одно поколение…

— Ох, Люциус, — не дослушав, перебил Риддл. — У нас мало времени, но мы проведём его незабываемо. Потомки будут слагать о нас легенды. — О, мистер Риддл, ни мгновения не сомневаюсь в ваших прогнозах, — лорд Наффилд приобнял собеседников и почти интимно пригласил в курительную комнату, где предстояло обсудить организационные вопросы, не предназначенные для посторонних ушей, даже если это уши проверенных временем слуг.

На четвёртое октября был запланирован марш, на вкус Люциуса чересчур провокационный. Красочный марш со знамёнами и оркестром по еврейским кварталам Ист-Энда был согласован с властями Лондона и должен был показать маргиналам их место, но еврейские организации объединились с коммунистами и грозили сорвать шествие. И лорд Наффилд, и сэр Мосли не придавали значения этим угрозам, хотя всё-таки прислушались к голосу разума и словам Риддла и согласились с необходимостью полицейского сопровождения.

Люциус любил возвращаться домой. Посреди всех житейских и политических бурь дом оставался для него островком стабильности, где всё было устроено так, как он любил. Добродетельная жена с очаровательным наследником лишь дополняли картину благополучия. Люциусу было чем гордиться и что терять, поэтому в последнее время его стало слишком напрягать членство в партии с крайне правым уклоном. Он вообще не любил крайности, особенно связанные с риском, а если при этом они не приносили никакой выгоды, то старался держаться подальше от их проявлений. К сожалению, сейчас был не тот случай, и покинуть влиятельную партию, обладающую реальной силой, просто из соображений осторожности не представлялось возможным.

— Люци, милый, вы сегодня рано.

Нарцисса, как и положено благовоспитанной женщине, ждала супруга, коротая время за чтением романа. Люциус который раз порадовался своему выбору, потому что стоило вспомнить взбалмошную сестрицу жены, задумавшую стать лётчицей, как собственная выгода становилась очевидной. В какое всё же странное время они живут: его отец, сэр Абраксас, такой вольности и представить не мог, и, кажется, до сих пор не понял разницы между суфражистками и проститутками. Хотя любовь к авиации Люциус мог понять, но не у женщины же, в самом-то деле?!

— Я спешил к вам, моя радость. А как поживает Драко?

— Он сегодня сказал, что хочет стать лётчиком, как и его papa.

— Не означает ли это, что он снова играл с моей коллекцией моделей самолётов?

Нарцисса лукаво улыбнулась:

— Вы очень догадливы, мой супруг. Но Драко был очень осторожен.

Эта коллекция, пожалуй, была единственным, что осталось у Люциуса от его былой страсти. А ведь когда-то не было дня, чтобы он не посещал авиастанцию, где в общем ангаре стоял его личный «Тайгер мот». В те дни казалось, что так будет всегда: томительное предвкушение, стремительный разбег по заросшему травой полю, взлёт и, наконец, невесомость полёта. Люциус был по-настоящему счастлив, отрабатывая фигуры высшего пилотажа, добиваясь красоты и безупречности исполнения.

Осторожный сын всего-навсего отломил шасси у «Хаукер харта». Люциус недовольно взглянул на супругу и принялся убирать коллекцию в стеклянный стеллаж, запиравшийся на ключ. Но когда обнаружился надломленный руль высоты у любимого «Фьюри», недовольство минувшим днём вылилось раздражённой отповедью о воспитании сына. Люциус припомнил, что лично он и помыслить не мог, чтобы взять какую-то вещь отца, а уж сломать… Только слёзы, показавшиеся в глазах Нарциссы, заставили его поумерить пыл.

— Прошу извинить меня, дорогая, — Люциус постарался придать голосу сердечности. — У меня сегодня был не самый лучший день.

Конечно же, супруга его простила, и мир в семье был восстановлен. От чая Люциус отказался. Вместо этого, пожелав Нарциссе спокойной ночи, он отправился в кабинет, чтобы поработать с бумагами, на что она благосклонно кивнула и удалилась. Прекрасная женщина!

Старый Добби развёл огонь в камине — сентябрь в этом году выдался особо дождливым и ветреным, — и Люциус принялся разбирать корреспонденцию, плеснув себе глоток бренди. Писем он получал много, и все они делились на три группы: денежные документы, частные сообщения и самые интересные — отчёты многочисленных информаторов.

Соратники по партии знали Люциуса как человека, ведущего бухгалтерию. Его уважали, с ним считались и часто безуспешно пытались склонить к принятию особо выгодных для себя решений, даже в ущерб делу. За то, что он умел твёрдо и недвусмысленно отказывать, его уважали ещё больше, но когда он предложил на своё место сэра Кэдогана, пожелав оставить за собой лишь консультативные функции, поддержали слишком горячо. Люциус бы никогда не захотел уйти в тень, если бы не получал отчётов.

Его информаторами оказывались самые разные люди, причём некоторые были уверены, что работают на правительство, чем очень гордились, а Люциус гордился своим умением производить нужное впечатление. Началось это по чистой случайности, когда Люциус, пожалев одного отчаявшегося репортёра, объявил о своей готовности покупать его отчёты о жизни рабочего квартала, куда бедолагу забросила судьба.

Именно благодаря этим отчётам Люциус остался в стороне от скандала, прогремевшего после событий в Гайд-парке, и именно тогда он задумался о нескольких информаторах. «Предупреждён — значит вооружён», — любил поговаривать сэр Абраксас, и Люциус который раз уверился в отцовской мудрости. Как же ему нравилось угадывать приметы грядущих событий, пытаясь читать между строк! Конечно, долгосрочные прогнозы Люциус не готов был делать, но в ближайшей перспективе ему чудилась тень надвигающейся катастрофы.

***

«На Кейбл-стрит будут построены баррикады».

Люциус несколько раз перечитал сообщение и бросил скомканный листок в камин, где тот тут же обратился в пепел. Выбор предстоял крайне непростой: предупредить сопартийцев и добиться переноса марша или… Или можно было ничего не предпринимать. Это было нечестно, но всё дело в том, что лично Люциусу крайне не хотелось развития событий по германскому сценарию. Сначала гонения по национальному признаку, затем отмена гражданских свобод и ввод цензуры, ну а потом и «Ночь длинных ножей». И нельзя забывать, что Германия открыто отказалась от условий Версальского договора и теперь активно наращивала военную мощь. Наивно было бы полагать, что растущие имперские амбиции пройдут бесследно.

Бренди отливал янтарём, и Люциус задумчиво крутил бокал в руках, пытаясь оценить шансы противников марша. По всему выходило, что левые не тратили время зря и были готовы к борьбе. Более того, их идеи оказались гораздо привлекательнее для огромного числа людей, объединяя стократ лучше, чем железная дисциплина и клятвы верности в БСФ. Что из этого следовало? Люциус осушил бокал и зажмурился, представляя реакцию Риддла на далеко не первый отказ участвовать в публичных и знаковых делах партии. Но лезть на баррикады ради служения идеям, чья ценность вызывала сомнения, было гораздо большим безумием.

Люциус понимал, что не уснёт, но всё равно потребовал от Добби постелить в кабинете, чтобы не превращать эту ночь в пытку и для Нарциссы. Он крутился с боку на бок, мысленно представляя себе грядущий разговор: