Страница 4 из 13
Череп, по сути, является костяной клеткой, в которой с момента рождения и до последнего вздоха томится человеческий разум. Есть ли шанс совершить побег из этого заточения иным способом, кроме как лишившись разума? Нет. Зато, расставание с разумом сулит не только освобождение, но и открытие новых, ранее недоступных возможностей – как говорят сейчас, суперспособностей. Так, безумный араб Абдул Альхазред, покинув клетку своей черепной коробки, создал зловещую книгу аль-Азиф, более известную как Некрономикон, расчистившую путь в наш обыденный мир настолько огромному количеству зла всех форм и образов, что о таком и мечтать не приходилось. Впрочем, многим людям, неспособным на настоящее безумие, чтобы почувствовать себя свободными достаточно иллюзий и симуляций. В частности, книги, подобные этой, пишутся как раз для таких персон – хотя бы на время чтения они могут посочувствовать безумию автора, умозрительно примерить это безумие на себя и вообразить свой разум вне внутричерепной темницы.
Ужас №3: Клетка
Доктор предупредил, что операция мне предстоит серьезная и может затянуться. Проблема с эпителиальными тканями, малигнизация, тканевой атипизм, – вот что мне говорили при направлении на операцию. И поясняли, как для маленького: – дифференцировка утрачена, структура нарушена, нужно резать, пока не поздно.
Затянется, не затянется, – думал я, лежа на операционном столе и поудобнее устраиваясь лицом в ларингеальной маске, – мне-то какая разница? Буду себе под наркозом без чувств кайфовать. Это им тут работать, пилить и резать.
В клетке нас оказалось трое – я, мускулистый азиат-очкарик с татуировками Триады и безногий старик в тельняшке и бескозырке «Ермак». Больше всего мне докучал старик. Стоило задремать, как он, шурша культями по опилкам, устремлялся в мою сторону, бешено вращая глазами и клацая стальными челюстями. Лишь получив пинка под дых, старик уползал в свой угол, откуда грозил мне сухоньким кулачком и сыпал яростными шепелявыми проклятьями. Китаец наоборот вел себя пристойно. Сидя в позе лотоса, то напрягая все мышцы разом, то расслабляя их, он покуривал опиум и, судя по всему, мало интересовался происходящим вокруг. Опиумный дым, которым китаец поневоле делился с нами, приятно щекотал мозг где-то возле основания шеи. Хихикая от щекотки, я подмигивал старику – мол, как, огрызок человеческий, весело ли тебе, пепельница зубастая? На «Ермака», похоже, опиум тоже действовал. В ответ на мои подмигивания он начинал шумно грызть прутья клетки своими стальными коронками, мыча мотив чего-то вроде «не сдается наш гордый «Варяг»». Однажды я предложил очкарику как следует накурить деда – вдруг да осилит старость прутья, перегрызет их наконец, да по домам двинем. Китаец ничего не ответил, даже не посмотрел в мою сторону, свинья узкоглазая. Так и жили. Не тужили, только жрать уж больно хотелось. Да от «Ермака» с каждым разом все дольше отбиваться приходилось.
Как-то раз, проснувшись, я с удивлением отметил, что мне удалось выспаться. В кое то веке! Это что же, старина морячок прыть терять стал, бросил свои блицкриги? Глянул я в угол, где «Ермак» обитал, и что-то не по себе мне стало. То, что без ног инвалид пожилой, так это мы привыкли. Может им, волкам морским, без ног на палубе не так уж плохо танцуется, штормит меньше и все такое. Только вот сейчас у деда на поверку и рук не оказалось. Лежит себе опарышем бородатым, пену изо рта пускает, а пустые рукава тельняшки возле ключиц узлами, кровью пропитанными, завязаны. Что это с ветераном нашим стряслось? – у якудзы проклятой спрашиваю. Да что с басурманина взять – очки на носу поправил, по мышцам конским волну пустил, закурил – вот и весь ответ. Заподло у них там в Триаде с другими разговаривать или нет – мне фиолетово, но в чрезвычайных ситуациях можно и на заподло плюнуть, я так считаю. Короче говоря, малость взбесил меня черт узкоглазый отсутствием участия. Подскочил я к нему, да в бубен приложил хорошенько. С товарищем по несчастью, – говорю ему, – рожа желтая, беда приключилась, так что хватит тут мослами своими понтоваться. Тут же в руке китайца сверкнула сталь. Дезерт Игл пятидесятого калибра – я такие в кинокомиксах Гая Ричи видел. Откуда голый засранец взял пушку здесь, в клетке? Понятия не имею. Но ведь не сидел же он на чемодане с опиумом, хоть и курил его чуть ли ни раз в час.
– Спокойно, братушка, – примирительно сказал я, из-под мушки бочком уворачиваясь. – Не хочешь дедушке помогать – и не надо. Ему, похоже, уже все равно ничем особенно не поможешь. И со мной можешь не разговаривать, я не в обиде, честное слово.
– Как же ты мне надоел, – грустно вздохнул китаец, но пистолет не убрал. – Тебя и так здесь нет, а шумишь больше, чем Инвазий.
– Инвазий? – удивился я. Скорее тому, что покемон разговаривать умеет. – Это «Ермак» наш что ли?
– Он самый.
– Так, поди, отшумелся старикан. Чего ему теперь? Его не тронь, он и подохнет. А вот нам с тобой надо бы призадуматься, как бы самим без рук, без ног не остаться.
– Почему? Ну почему это происходит со мной? – азиат закатил увеличенные очками глаза. – Другие на твоем месте смотрели бы на полет стаи бабушек в ночном небе, на пульсацию вековых колец среза Вселенной, проникали бы в тайны грибного царства.
– А ты, дружок, чьих будешь? – вот вспомнит, кто таков, глядишь и бред его рассеется.
– Вокруг посмотри, – ответил китаец. Я огляделся – клетка как клетка, стальные прутья вместо стен и потолка, на полу опилки.
– Да ты посмотри, что ТАМ творится, – словно поняв мое неразумение, подсказал китаец. Странно, но только теперь я глянул на то, что простиралось по ту сторону решетки.
От прутьев нашей клетки на сколько хватало глаз во все стороны, тесня друг друга, тянулись стальные изгибающиеся корни, то тут то там замыкающие собой пространства новых клетей. В каждой клетке, которую удавалось разглядеть, я видел себя, сурового очкастого триединца и «Ермака», то есть Инвазия. Если я был собой, а китайца от китайца вовек не отличить, то Инвазий в разных клетках был разный. Где-то он, подобно бабуину, висел под потолком на целехоньких руках и болтал в воздухе вполне себе присутствующими ногами, где-то шатался на своих двоих, но без верхних конечностей. От клетки к клетке количество уцелевших рук-ног старика изменялось. Над всей этой апокалипсической картиной ярко до слепоты сияло солнце, да где-то вдалеке красным полированным гранитом сверкали горные отроги и белоснежные вершины.
– Сальвадор Дали, – только и смог сказать я, оказавшись не в силах оторваться от представившегося вида.
– Да уж. Пистолет есть, да толку мало, – снова вздохнул китаец.
– Как это?! – вскинулся я. – Мочи по прутьям! Сами выберемся, десяток-другой Инвазиев высвободим, а там уж они сами протезами своими стальными нам путь наружу прогрызут!
– Очумел? – на лице китайца отобразилась гримаса неподдельного ужаса. – Жить надоело? Ты глянь, откуда корни у клеток тянутся. Там, где Инвазий зубами приложился, тут же десяток новых клеток вырастает. Ты что, вправду думал, что он прутья перегрызть пытается?! Да он их через слюну да металл множит, что зернышки на шахматной доске!
– Тю. Что ж ты так испугался, если меня тут нет? – поддразнил я бандита, вспомнив его слова.
– Нет нигде. Нет везде. Одно и то же. Ты – везде, значит, нигде, – пожал широченными плечами китаец. – Но безумия даже твоего отсутствия хватит, чтобы порушить здесь все не хуже Инвазия. Ох, не стоило тебе не быть не здесь прямо сейчас. Кстати, извини за вопрос, а ты сам чьих будешь? – очкарик неожиданно лукаво улыбнулся.
– Я? – тупо переспросил я. И, пока китаец дожидался ответа, ногой выбил пистолет из его руки. – Я твой худший кошмар, крошка!
Пожалуй, это худшая фраза из всех, что можно сказать человеку за мгновение до того, как прострелишь ему башку, но других слов в моей собственной голове за это самое мгновение не отыскалось. В любом случае, это лучше, чем стрелять молча.