Страница 75 из 86
Когда умерла Айви, мать Уинни, мы в безысходной нищете жили в грязной комнатке в Бромли.
Моя нежная Айви рассказывала Уинни прекрасные сказки из книжки «Дети в лесу», и теперь малышка плачет, поскольку нет матери, чтобы утешить ее, и повторяет, что ей хочется иметь замок в зеленом лесу, а также овец, карету и пажей.
Я пообещал ей, что у нее все будет, и, видит бог, дал клятву.
Я отправился к ростовщику Исааку Пфейлю и сказал, что хочу заработать кучу денег.
— Отлично, — обрадовался этот негодяй, которого Бог обязательно накажет, — вы смыслите в морских делах?
— Нет, — ответил я.
— Тем лучше, — усмехнулся он, — у меня есть подходящее дельце…
И разъяснил, что надо делать.
— Ладно, — согласился я, — я поведу твою гнилую шхуну на Ромовый путь, но поклянись содержать Уинни, как принцессу, если я не вернусь.
Он поклялся так, как я потребовал.
— Сначала плюнь на землю, — велел я, — любая предосторожность не будет лишней.
Он плюнул на землю и еще раз поклялся.
Я успокоился.
Но он не сдержал слова, хотя и плюнул на землю. Бог покарает его. Но меня осенила удачная мысль поговорить с Кролом, любителем виски и завсегдатаем бара «Волшебное местечко».
Крол умеет давать полезные советы, а познания его не имеют границ.
К примеру, он может одним духом выпалить названия всех виски в мире и мест, где их пьют. Знает он про голландский шидам, шведскую аквавиту, русскую водку, немецкий шнапс… Вот какой знаток!
— Крол, вы очень умный человек… — я запнулся, подыскивая уместное слово, чтобы понравиться ему, — и злокозненный…
Злокозненный очень трудное для произношения слово и может польстить человеку с обширными знаниями.
Крол сурово глянул на меня и приказал угостить лучшим виски, какое было в этом заведении.
— Исаак Пфейл дает мне шхуну «Майская улыбка», груженную виски и ромом, чтобы я отвел ее на Ромовый путь. Старая посудина пропускает воду, как дуршлаг. Она не отойдет от Гэлуэя и на сотню миль, как затонет, словно свинцовое ядро. А мы будем ждать в шлюпке, пока нас не спасет пароход. Когда вернемся, проклятый ростовщик выдаст нам премию.
— Прекрасно, — кивнул Крол, — страховку, конечно, выплатят, но можно сделать и кое-что получше.
Он склонился к моему уху и минут десять шептал наставления.
— Потребуй наполнить бутылки в ящиках и бочонки настоящим виски, а не водой, как не преминет сделать этот паршивец. Он не останется в накладе, когда получит страховку за «Майскую улыбку».
Так я и поступил. Исаак клялся, стенал и плакал, но я настоял на своем, говоря, что морские течения частенько прибивают ящики и бочонки к земле и у меня нет желания объясняться с канальями из морского суда.
Сучий сын загрузил судно спиртным под завязку, а затем застраховал на такую сумму, какой оно и не стоило.
Но это уже не мои дела.
Неделю спустя Крол и трое его помощников покинули судно, пожелав нам удачи.
— Поверь, — сказал на прощание этот выдающийся человек, — теперь шхуна выдержит любую бурю и вернется домой, ибо хороший ремонт есть хороший ремонт.
Той же ночью я забрал экипаж, трех матросов и кока-негра, а на восходе солнца шхуна «Майская улыбка» уже летела навстречу приключениям.
Едва туманы проглотили тень Уэссана своими ненасытными белыми глотками, я выбросил в море три спасательных круга, шлюпку, обломок доски с надписью «лыбка» и несколько бутылок с письмами, что капитан шхуны Мэппл Раллиш принял достойную смерть, как и положено моряку.
Пфейл вписал в фальшивые документы имя Мэппла Раллиша, а подделаны они были на славу, даю слово.
Затем я на люльке спустился за борт с банкой белой краски, и наша шхуна стала называться «Милая Уинни».
Мы чудесно завершили вечер, распив ящик виски и поколотив негра Самми Коу.
А теперь…
Боже! В моей голове словно образовалась дыра — сквозь нее видны море, небо и птицы.
Однажды утром мы бросили якорь в виду Лонг-Айленда. Там стояло множество пароходов и шхун в ожидании хорошего настроения и смелости бутлегеров.
Мы ждали долго. Но никто не явился.
На горизонте тянулись длинные шлейфы дымов. Проклятая флотилия береговой охраны следила за нами.
Но разразилась буря.
Она обрушилась на нас мраком и грохотом, словно небесам вспороли брюхо, и они растеряли все свои внутренности.
Я приказал Самми Коу читать молитвы, а матросам намертво закрепить груз, а потом вежливо произнес:
— Господи, вручаем свои жизни в Твои руки.
И буря шарахнула нас под зад.
Благословенная ночь!
Три американских патрульщика и пять катеров таможни затонули вместе с экипажами, а шхуна бросила якорь в чудной бухточке к северу от Провиденса, где милые люди купили весь груз по королевским ценам, хотя Герцлих рыдал целый час, сожалея, что мы не запросили больше. Пришлось призвать его к порядку, отходив веревкой с двумя узлами.
Затем подул ветер с запада, сухой, как ирландское виски, и понес нас к Англии. Словно мы его заказали на нужный час и день, как говорил Тедди Раддл.
Я настроился на философский лад.
Так напевал Герцлих.
— Герцлих, — спросил я, — у нас много денег. Что ты сделаешь со своей долей?
— Куплю серебряную окарину, — тут же ответил он.
— Это же пустяк.
— Тогда засяду с окариной в пивнушке и не выйду из нее, пока у меня будет хоть один пфенниг.
— А я куплю замок. Замок в лесу для крошки Уинни. Она самая красивая девочка в мире…
— Тебе не хватит денег, — ухмыльнулся он. — Замки дорого стоят. Лучше пропей барыш.
Я мог бы растянуть свой рассказ, изложив планы Брасса, Шнабеля, Раддла и негра, но зачем. Их желания не шли дальше выпивки и гулянок с девицами. Раддл собирался играть на бегах. Я понял, что только мои планы чисты и прекрасны и Бог простит отцу, совершившему преступление ради самой красивой девочки в мире.
Я налил им в суп отравы.
Первым сдох негр Коу, он корчил ужасные гримасы, от которых мы едва не умерли со смеху, но через час стонали и плакали все, не отставал от них и я.
— Лихорадка… Желтая лихорадка, — икал Шнабель.
И я икал, передразнивая его.
Он умирал у трапа на палубе.
Затем стоны затихли, и слышался лишь шорох парусов.
Герцлих упал на руль.
Глаза его были широко открыты. Окоченевшие ноги Джека Брасса торчали из-за огромной бухты канатов и просмоленного полотна.
Закутанному в одеяло Тедди Раддлу удалось выбраться на палубу — он бредил и нес полную чушь.
Я похоронил остальных по морскому обычаю, зашив в мешки и прочитав положенные молитвы.
Разве можно было сделать больше?
Море… море… ночное море.
День был прекрасным — солнце и лазурное небо, — но в каюте царил полумрак.
Из-за отвратительной привычки Раддла и Брасса плевать в иллюминаторы стекла помутнели.
Я с осторожностью приоткрывал дверь и заглядывал в окно, но напрасно — ничего необычного не замечал.
Тедди Раддл никак не хотел умирать, но я видел по его лицу, что дела моряка плохи — его рвало черной жидкостью.
— Три человечка… размером с бутылку, — икал умирающий.
А я видел лишь двух черных тараканов, которые обменивались любезностями на краю котелка.
— Их трое… Их трое…
Его слова звучали с неумолимостью боя часов в комнате, где спят уставшие от жизни старики.
— Их трое…
На этот раз запел большой парус; я свирепо глянул на него, но он продолжал бубнить:
— Их трое…
Теперь проклятый рефрен повторяли все волны Атлантики, потом его проскрипел руль, просвистел ветер, завывавший в такелаже, и подхватили странные голоса из граммофона в трюме, где скопилась гниль последних тридцати лет плавания.