Бесконечная шутка

Орин вместе с командой вернулся из Чикаго два дня назад, ночным рейсом. Он знает, что из всего стартового состава только он и плейскикер не мучаются от физической боли после разгрома.

За день до того, как они покинули Чикаго, – то есть где-то пять дней назад, – Орин один сидел в джакузи у бассейна, ухаживая за ногой, в жарком кроваво-красном свете уходящего дня, опустив ногу в пенную воду, рассеяно сжимая теннисный мяч, который он до сих пор рассеянно сжимает по старой привычке. Наблюдал, как вода вихрится, пузырится и пенится вокруг ноги. И вдруг откуда ни возьмись в джакузи шлепнулась птица. С плоским прозаичным всплеском. Откуда ни возьмись. Из широкого пустого неба. Над джакузи не нависало ничего, кроме неба. У птицы, видимо, случился инфаркт прямо в полете, и она умерла и упала с пустого небосвода, и приводнилась замертво в джакузи, рядом с ногой. Орин пальцем сдвинул солнечные очки на нос и посмотрел на птицу. Вполне заурядная. Не хищник. Может, какой-нибудь крапивник. Вряд ли это можно было считать хорошим знаком. Тело мертвой птицы подпрыгивало и ныряло в пене, утопая и снова появляясь на поверхности, создавая иллюзию продолжения полета. Орин не унаследовал ни одну из фобий Маман, касающихся беспорядка и гигиены. (Хотя и не был в восторге от насекомых – конкретно от тараканов). Но он просто сидел, сжимая-разжимая мяч в ладони, и глядел на птицу, без единой сознательной мысли в голове. На следующее утро, когда он проснулся, свернувшимся и погребенным, она точно показалась ему плохим знаком.

Орин теперь всегда принимает такой горячий душ, что едва может стоять под струей. Стены в ванной выложены мятно-желтой плиткой, которую выбрал не он, а, может, фри-сэйфти[10], который жил здесь до того, как «Кардиналы» отправили его новоорлеанцам вместе с двумя запасными гардами и кругленькой суммой в обмен на пантера[11] Орина Инканденцу.

И хотя его дом уже сотни раз обрабатывали люди из службы дезинсекции «Терминекс», из сливных отверстий в ванной все равно лезут огромные тараканы. Канализационные тараканы, как называли их дезинсекторы. Blattaria implacablus или что-то типа того. Реально огромные. Похожие на бронированные автомобили. Абсолютно черные, с панцирями, словно из кевлара, и прочими наворотами. И бесстрашные, выросшие в гоббсовской канализационной ловушке внизу. Маленькие коричневые тараканы в Бостоне и Новом Орлеане тоже были не фонтан, но с ними хотя бы легко справиться: заходишь в комнату, включаешь свет, и они разбегаются. А эти юго-западные гады – включаешь свет, а они только смотрят на тебя с плитки такие: «Чо, какие-то проблемы?» Орин как-то раздавил одного из них, только раз, когда эта тварь, как из ада, выползла из сливного отверстия, пока он принимал душ; он голый вышел из душа, надел ботинки, вернулся и попытался традиционным способом раздавить его, и результат был взрывной. С того раза на затирке между плитками до сих пор остался след. Его, кажется, невозможно отчистить. Нутро таракана. Мерзость. Он предпочел просто выбросить ботинки – это лучше, чем счищать останки насекомого с подошвы. Теперь он держит в ванной большие стеклянные стаканы, и если, включив свет, видит таракана, накрывает его стаканом. Через пару дней стенки изнутри запотевают и таракан дохнет от асфиксии без шума и пыли, и Орин помещает их – стакан и таракана – в отдельные пакеты с застежками и выбрасывает в помойку рядом с полем для гольфа дальше по улице.

Желтый плиточный пол в ванной иногда напоминает минное поле – всюду перевернутые стаканы с огромными тараканами внутри, которые стоически дожидаются смерти, наполняя стакан своим тараканьим диоксидом. Орину тошно это видеть. И теперь он догадался, что чем горячее вода в душевой, тем меньше вероятность, что из слива вылезет одно из этих маленьких бронированных чудовищ.

Иногда первым делом с утра он находит их в унитазе, они барахтаются там по-собачьи, пытаются зацепиться за край. Кроме того, Орин не в восторге от пауков, хотя это скорее подсознательное; он не дошел до уровня Самого, который испытывал вполне сознательный ужас при виде юго-западных черных вдов и их хаотичных паутин, – черные вдовы здесь повсюду, как и в Тусоне, всегда на охоте, кроме самых холодных ночей, их пыльные, лишенные рисунка паутины растянуты везде, где позволяет угол, – в любом мрачном, тихом месте. С черными вдовами отрава дезинсекторов эффективнее. Орин вызывает их раз в месяц; у него что-то вроде подписки на услуги «Терминекса».

Особый сознательный ужас Орина, не считая высоты и раннего утра, – перед тараканами. В метрополии Бостона у Залива были районы, куда он в детстве просто отказывался заходить. При виде таракана его охватывал нервный озноб. А потом в некоторых приходах вокруг Нового Орлеана случился наплыв или нашествие какого-то особенного зловещего тропического вида летающих тараканов, которые были маленькие и тщедушные, но зато, блядь, умели летать, и их находили в колыбелях новоорлеанских младенцев, по ночам, особенно в нищих или многоквартирных домах; они, как сообщалось, питались секретом конъюнктивы из глаз младенцев, какой-то особой оптической слизью – это ж, мать твою, образ прямиком из кошмара: маленькие летающие тараканы, которые хотят добраться до маленьких человеческих глаз, – и, как опять же сообщалось, лишали младенцев зрения; родители возвращались в свои ужасные квартиры, включали свет и находили детей слепыми, за прошлое лето ослепло где-то около дюжины детей; во время того наплыва или кошмарного нашествия еще случилось июльское половодье, и оно принесло больше десятка кошмарных мертвых тел с размытого кладбища на вершине холма к таунхаусу у подножия, где жили Орин с двумя товарищами по команде, в пригороде Чалметт, – разбросало в грязи на улицах конечности и внутренности, а одно из тел однажды прилегло отдохнуть прямо у почтового ящика, когда Орин вышел утром за газетой, – вот тогда он и заставил своего агента найти новую команду. И теперь оказался среди стеклянных каньонов и безжалостного света метрополии Феникса, словно замыкая какой-то иссушенный круг, у Тусона, где прошла иссушенная юность его отца.

Когда всю ночь снятся кошмары о пауках-и-высоте, утро выдается особенно мучительным: иногда приходится выпивать три чашки кофе, два раза принять душ и выйти на пробежку, чтобы ослабить хватку на горле души; и эти посткошмарные утра еще хуже, если он просыпается не один, если вчерашний Субъект все еще там, хочет почирикать за жизнь или пообниматься, полежать в позе ложечек, и просит объяснить назначение перевернутых затуманенных изнутри стаканов на полу в ванной, комментирует его ночную потливость, гремит посудой на кухне, готовит копченую рыбу или бекон, или что-то еще более ужасное, что нельзя намазать медом и что он должен слопать с посткоитальным мужским смаком – у некоторых женщин есть такой пунктик «Накормить Моего Мужчину», они хотят, чтобы мужчина, который по утрам и тост с медом осиливает с трудом, ел со смаком, расставив локти, загребая, издавая звуки. Даже проснувшись в одиночестве, распрямившись в одиночестве на постели, медленно сев, отжав простыню и проследовав в ванную, в эти мрачные утра Орин часами не может даже заставить себя думать о том, как он переживет этот день. Эти ужасные утра с холодными полами, горячими окнами и безжалостным светом – в душе́ рождается уверенность, что сквозь этот день ты будешь не идти, нет, ты будешь карабкаться, вертикально, а потом, в конце, снова засыпая, почувствуешь, что падаешь, опять, с чего-то высокого, отвесного.

В общем, здесь, в юго-западной пустыне, его глазам ничего не угрожает; но ночные кошмары только усилились с тех пор, как он переехал в новую команду сюда, в этот выжженный край, откуда давным-давно бежал сам Сам, будучи несчастным подростком.

Словно напоминая ему о собственном несчастном детстве, каждый сон Орина начинался с отрывка игры в теннис. Последний начался с общего плана: Орин на корте с покрытием «Хар-Тру», ждет подачу от кого-то неразличимого, кого-то из академии – может, Росса Рита, или старого доброго М. Бэйна, или серозубого Уолта Флешетта, который сейчас работает тренером профессионалов в Каролинах, – и вдруг сновидческий объектив фокусируется на нем и резко растворяется до пустого темно-розового цвета, который видишь, глядя с закрытыми глазами на яркий свет, и следом появляется мерзкое чувство, словно ты под водой, тонешь и не знаешь, куда плыть, где поверхность и воздух, и какое-то время Орин во сне вырывается из этого как бы визуального удушья и обнаруживает, что голова его матери, миссис Аврил М.Т. Инканденцы, отделенная от тела голова Маман лицом к лицу прицеплена к его собственной славной головушке, плотно примотана к его лицу высококлассными струнами VS HiPro из телячьих кишок его собственной ракетки. И как бы неистово Орин не мотал головой, не тряс ее и не выкручивал, не пытался отвести взгляд, он все так же смотрел на, в и даже сквозь лицо матери. Как если бы голова Маман была чем-то вроде тесного шлема, который Орин все никак не может снять[2]. В реальности сна Орину жизненно важно вырваться из филактерических уз материнской головы, но он не может. Из записки вчерашнего Субъекта ясно, что в какой-то момент ночью Орин сжал ее голову обеими руками и пытался как бы оттолкнуть, хотя и без грубости и жалоб (записка, не жест). Во сне голова Маман была очень аккуратно и хирургически чисто отрезана от остального тела: на ней (на голове) не было даже никаких следов шеи, как если бы нижняя часть круглой красивой головы была запечатана, и еще словно сглажена до состояния живого мяча, сферы с лицом, присоединенной к его собственному лицу.

10

Самый маленький и самый быстрый игрок в команде по американскому футболу, играет в защите.

11

Термин из американского футбола: игрок, выбивающий мяч ногой непосредственно после его розыгрыша.