#Зерна граната

Их с герцогом небольшой багаж легко поместился в сундуке на крыше экипажа, но небольшой саквояж с ручной кладью Андерсен оставил при себе. Теперь, убедившись, что ему не помешают, он извлек из бокового кармана конверт, адресованный пану Горану Радеву. То есть Эриху фон Клокке, бывшему послу Кантабрии, преступнику и изгнаннику.

Юстас перевернул конверт. Его форма была практически неотличима от тех, что использовали в Комитете, а позже и в канцелярии президента Мейера: бумажные швы соединены тем же клеем, что и обычные письма. Юстасу довелось вскрыть не меньше сотни подобных конвертов и запечатать их обратно, не вызвав подозрений. У него не было причин вскрывать это послание, но, начав шпионить на герцога, он часто слышал от него фразу: «Лучше обладать информацией, чем не обладать».

Смотри, молчи и учись. Кое-чему Юстас научился.

Дорожная бритва помогла ему разделить слои бумаги – клей иссох, и это не составило труда. На колени Юстасу выскользнуло три листа. Один был письмом от бургомистра, написанным чрезвычайно неровным почерком. Ничего любопытного оно не содержало, кроме туманных благодарностей и надежд на дальнейшее сотрудничество. Вторым листом оказался отчет о поставке серебра из рудника пана Радева на нужды валликравского монетного двора. Третьим стал банковский вексель на солидную сумму.

Аккуратно запечатав конверт, Юстас задался логичным вопросом: используют ли в Валликраве серебряные монеты? И сам на этот вопрос ответил.

Конверт покоился в саквояже, сургучная клякса с оттиском осталась непотревоженной. Тайное знание заняло свое место в голове Юстаса, хотя он еще не знал, как оно ему послужит.

На рассвете, когда до прибытия в поместье фон Клокке оставалось около часа, герцог проснулся, хмуро выглянул в окно и принялся педантично приводить себя в порядок. Юстас заметил некоторую нервозность в его движениях, когда тот пристегивал последний свежий воротничок и крепил к пуговице темно-синего жилета цепочку карманного хронометра. Это удивило ассистента. В последний раз герцог был так встревожен во время неудавшегося покушения, когда пришлось брать заложника.

Отметив внешние проявления его тревоги, Юстас сложил факты и пришел к закономерному выводу: герцог не хотел предстать перед своим бывшим патроном сломленным чередой неудач. Фон Клокке раньше служил послом и должен был быть весьма наблюдателен, поэтому каждая деталь обретала дополнительное значение.

Когда солнце вызолотило обширные поля, на которых уже тянулись к небу свежие стебли, экипаж въехал на земли поместья. Дорога здесь была заметно ровнее.

Юстас услышал звонкие голоса, в унисон тянущие народную песню, то ли печальную, то ли жизнерадостную. Он выглянул в окно и заметил толпу босоногих девушек в высоко подоткнутых платьях. Крестьянки, шагавшие вдоль дороги, несли в загорелых руках охапки полевых цветов и толкались, покачивая разлапистыми венками из папоротника на головах. Заметив приближающийся экипаж и бледное лицо Андерсена в окне, девушки остановились и помахали руками, выкрикивая что-то игривое. Юстас раздраженно задернул штору, хоть в этом не было никакой необходимости.

– День Солнцестояния, – коротко пояснил герцог и еще раз поправил кипенно-белые манжеты.

Уже когда экипаж миновал внутреннюю ограду и ее привратника, Юстас понял, что упустил немаловажную деталь: он не попытался разглядеть, есть ли в этом поместье что-то хоть отдаленно напоминающее серебряный рудник, упоминавшийся в сомнительном документе. Он дал себе слово выяснить это позже.

Колеса зашуршали по гравию подъездной дорожки, и вскоре карета остановилась прямо перед главным входом в усадьбу пана Радева. Лицо герцога более не отражало тревоги. Оно приняло обычное хладнокровное выражение. Перенял ли он его от своего патрона или же это было его собственной чертой?

Ответ на этот вопрос распахнул двойные двери с приветственным возгласом, едва герцог вышел из экипажа. Юстас отвлекся от багажа, обернулся и увидел пожилого толстяка с подвитыми густыми усами, облаченного в традиционный домашний халат и красный бархатный колпак.

– Фердинанд, мой мальчик! – провозгласил старик, помахивая свернутой в трубку газетой. – Я жду вас уже второй день, а вы опоздали к завтраку! Ваш юный друг, должно быть, тоже проголодался.

Маска невозмутимости герцога дала трещину уже на снисходительном обращении «мальчик». Он на секунду скривился, но тут же взял себя в руки и почтительно снял шляпу.

– Доброго дня и долгих лет, пан Горан. Мы…

Он не успел договорить, как Эрих с неожиданной для его лет и комплекции прытью спустился по невысокому каменному крыльцу и заключил герцога в неловкие объятья. Фердинанд был выше своего бывшего патрона почти на голову.

Юстас с пяти шагов почувствовал сильный запах пудры, исходящий от хозяина усадьбы.

– И все же вы задержались, – притворно-сердито продолжил фон Клокке. – Когда вчера я получил свежую газету, то сказал жене: «Стася! А не стоит ли гость прямо за нашими воротами?» – Он рассмеялся собственной шутке. – Я даже отправил человека проверить!

Наконец он прекратил похлопывать окаменевшего Фердинанда Спегельрафа по спине и плечам. Юстас обратил внимание, что они выглядели почти ровесниками.

– А, это твой ассистент! До чего же славная традиция обучать юные умы, передавать опыт! – Эрих схватил сразу обе руки Юстаса и энергично потряс их. – Ну, гости в дом!.. Стася, наливку! – крикнул он через плечо в открытые двери.

– Вы же понимаете, что нас привело к вам дело, пан Радев? – процедил Фердинанд, раздраженный излишне эмоциональным приемом.

Острый проницательный взгляд преобразил румяное лицо беззаботного эпикурейца, а пухлогубая улыбка обернулась ухмылкой. Наваждение длилось всего секунду.

– Ну-ну, – Эрих покачал головой, – ты же не думал, что в уединении мирной сельской жизни я утратил разум? Ты же знаешь – сколько бы лет ни прошло и где бы мы ни были… Слуги государства бывшими не бывают.

#4. Невеста мертвецаъ

Звук был незнакомым.

Верней, не так. Если его, повторяющийся, рваный и пронзительный, можно было записать по буквам, он стал бы словом из красочной книжки, какие были у нее в детстве. Очень давно, еще в Виндхунде.

Голова гудела, как пожарный колокол, а шея ныла после вчерашней скачки. Саднил затылок, с которого будто содрали кожу. Кончики пальцев горели. Колено напомнило о себе врезающимся в сустав ножом, когда Луиза попыталась пошевелить ногой.

Со стоном девушка открыла глаза. Звук повторился, вибрируя самой верхней нотой. У грубой глинобитной стены напротив сидел Фабиан. Половина его когда-то привлекательного лица превратилась в сплошной синяк густо-фиолетового цвета с багровой каймой на лбу и подбородке. Бледную щиколотку в потеках сизой грязи обхватывала широкая стальная полоса кандалов. Цепь от них, толщиной в Луизино запястье, крепилась к массивному кольцу в стене.

– Паршивое утро, – не то поприветствовал, не то констатировал Дюпон. – Привыкла вставать с петухами? – Дрогнув лицом, он дотронулся до ребер. – Вот только эта тварь горланит уже второй час.

В подтверждение его слов петух за окном прокукарекал снова. Солнечные лучи лились на земляной пол и низкие деревянные перегородки из двух ничем не забранных отверстий под самым потолком.

Язык Луизы распух, поэтому она не ответила. Опираясь на руки, покрытые бурой сукровицей, девушка попыталась сесть – и почувствовала, что прикована к другой стене, как и ее спутник. Ее это не удивило.

В некоем отупении Луиза принялась осматривать себя. Черный стилет, подарок Олле, исчез вместе с ножнами. Не было и вещевого мешка с ее дневником и деньгами. И в этом тоже не было ничего неожиданного. Хоть и мерзко, что кто-то из бандитов, кроме прочего, вытряхнул оттуда скромный запас застиранного нижнего белья. Впрочем, сейчас было важно не это.

Вывихнутое колено покраснело и распухло, но все же сгибалось. Девушке удалось сесть; она прикрыла ноги лохмотьями, в которые превратилось ее серое платье. Из-за деревянной перегородки, меланхолично пережевывая пучок сухой травы, странными глазами с горизонтальным зрачком на Луизу уставилась коза. Прожив большую часть жизни при дворе и в городе, Луиза никогда не видела живой козы. И не слышала кукареканья.