Директор (ЛП)

- Все знают, какого цвета их глаза, только если не страдают слепотой, - утверждала она в то время, как директор Йорк выдвигал стул для неё. Она присела и спрятала колени под юбкой.

- Какого цвета ваши глаза? - спросил он.

- Голубые, - ответила она ему. – Скучный, обычный голубой.

- Моя точка зрения доказана. - Он сел напротив нее и положил себе на колени салфетку. - У вас совсем не голубые глаза.

Его акцент заставил ее улыбнуться. "Совсем" прозвучало как "всем". Она захотела, чтобы у нее была с собой телефонная книга, чтобы она смогла попросить его прочесть ее.

- Они голубые. Я их видела. И не один раз.

- А вот и нет. Они лазурного цвета, такой же цвет используют в геральдике. Лазурный - это оттенок драгоценного камня. А также, он символизирует Юпитер. Это благородный цвет, который наносят на герб в благородных Французских домах. Назвать ваши глаза голубыми - это словно назвать изумруд - зеленым или рубин - красным. Изумруд - изумрудный. Рубин - рубиновый. Ваши глаза - лазурные. Я видел драгоценные камни на короне, и они блестели меньше, чем ваши глаза. Итак, - продолжил он. - Вы не правы. Я прав. А сейчас ешьте свой ужин.

Гвен сидела в растерянности, пока Директор Йорк подносил ко рту бокал и делал глоток. Она положила свою салфетку на стол и встала.

- Что вы делаете, мисс Эшби? Я уверен, что сказал вам есть свой ужин.

Она подошла к его краю стола и забрала у него бокал с вином.

- Я поем, Эдвин, - произнесла она. - Но сначала, мне нужно кое-что сделать.

- Что? - спросил он с крайней подозрительностью.

- Это. - Она наклонилась и поцеловала его. Как только их губы встретились, она почувствовала ток, проходящий сквозь нее, как маленький удар молнии. Ее кожа на всем теле заискрилась от возбуждения. Она выпрямилась.

- Это был безрассудный поступок, - сказал Эдвин. Теперь, когда она его поцеловала, она могла думать о нем только как об Эдвине.

- Разве?

- Да.

- И мне не стоит этого больше делать?

- Я этого не говорил.

Улыбаясь, Гвен вернулась к своему месту и ужину.

Они ели. Они разговаривали. Они практически не отклонялись от темы. К сожалению. Гвен желала знать все об Эдвине Йорке, но она узнала только одну вещь в этот вечер об Эдвине Йорке - Эдвин Йорк не любит говорить о себе.

Это, наверное, "британские" заморочки.

- Так я ничего не получу? - спросила она, когда они опустошили второй бокал вина.

- Что конкретно вы хотите получить от меня, мисс Эшби? - Он отставил в сторону уже пустой бокал и изучал ее лицо через весь стол.

- Что ж... для начала, я хотела бы, чтобы вы называли меня Гвен.

Он тяжело вздохнул. Настолько тяжело, что это заставило ее рассмеяться.

- Гвен, - произнес он один - единственный раз.

- Это ведь не больно, нет?

- Нет, я бы не сказал, что это больно.

- Хорошо.

- Тем не менее, я бы сказал, что это раздражает.

- Эдвин.

Он уставился на нее.

- Вы назвали меня Гвен. Это негласное разрешение называть вас Эдвин.

- Очень хорошо. Но только пока не пройдет хмель от вина.

- Пока на вас действует вино... расскажите мне о себе. Пожалуйста? - Она добавила в конце "пожалуйста", чтобы это прозвучало, как скромная просьба, а не приказ. Она не хотела испытывать судьбу.

- Что конкретно вы хотите знать обо мне?

- Что вы здесь делаете?

- Я здесь живу, Гвен.

- Вы понимаете, о чем я. Почему англичанин живет у подножья гор Аппалачи?

- Работает.

- Вы мне не уступите, нет?

- Это предполагался рабочий ужин. Ваши вопросы должны ограничиваться только интересами школьных дел.

- Тогда расскажите мне о школьном директоре.

- Вы недисциплинированны.

- Это одно из моих лучших качеств.

Эдвин посмотрел на нее через весь стол, изогнув бровь. Между ними было четыре фута стола, и это было слишком много.

- Хорошо, хорошо, хорошо, - сказала она, поднимая руки в знак поражения. - Тогда, расскажите мне вот что. Почему вы сказали, что здесь шестьдесят учеников? Я насчитала только тридцать. Остальные на каникулах?

Эдвин отвел взгляд в сторону. Это был первый раз, когда он избегал зрительного контакта с ней.

- Эдвин? - настаивала Гвен. - Что случилось с остальными учениками? - Его нежелание отвечать, придавало еще больше важности ее вопросу.

- Я сделал кое-что в прошлом году, из-за чего некоторые родители и опекуны забрали своих детей из школы. Было сложно смириться с их утратой.

- Вы кое-что сделали? Что, ради Бога, вы могли такого сделать, чтобы спугнуть тридцать учеников?

- Я уверяю вас, они хотели остаться. Сказать, что тогда был плач и скрежет зубов - это еще большое преуменьшение.

- Так, что же вы сделали, что заставило семьи забрать своих детей из школы?

- Я интегрировал школу.

Гвен была поражена и изумленно смотрела на него, это длилось целых тридцать секунд.

- Сэмуэль, - произнесла она.

Эдвин кивнул.

- Тридцать студентов покинули школу потому, что вы приняли Сэмуэля? Какого черта?

- Гвендолин!

- Извините. Хотя… нет, - воскликнула она, хлопнув рукой по столу. - Я не извиняюсь. Это стоит того, чтобы выругаться.

- Слава Богу, здесь нет детей.

- Они не дети. Они подростки. Я уверена, они слышали слова и похуже. А теперь скажите мне, что вы шутите.

- Я бы не стал шутить о таких вещах. Никогда. Но я бы хотел, чтобы это было шуткой. Сэмуэль написал в школу в прошлом году с просьбой принять его. Его уровень IQ вне конкуренции, и у него были проблемы в старшей школе в Алабаме. Недостаточно поощрения. Слишком много издевок. Я выслал ему вступительный экзамен. Он прошел его с самым лучшим результатом за всю историю школы. Я предложил ему полную стипендию. Он приехал и...

- Я не могу в это поверить. Я знаю, что Северная Каролина не поклонница либерализма, но я не думала, что они застряли в 1950-х.

- Сэмуэль вызвался покинуть школу. Я сказал ему, что я, скорее, закрою школу, чем позволю ему это. Он остался. Тридцать учеников уехали. В конце концов, может это и к лучшему...

Его голос стих, и он отвел взгляд.

Гвен сидела в тишине, и позволила сказанному Эдвином проникнуть в ее сознание. Половина коллектива покинула школу за один раз. И он был прав - он сделал единственный правильный выбор, особенно, для человека с присущим ему чувством справедливости и честности. Он сделал единственное, что мог. А сейчас она сделает единственную вещь, которую может.

Гвен встала, обошла стол, нагнулась и оставила на его губах быстрый поцелуй.

Снова.

Она выпрямилась и ждала реакции.

- Это проявление бесчестности, - заявил Эдвин, бросая свою салфетку на стол.

- Разве? - спросила она, неожиданно занервничав.

- Худший поцелуй за всю историю поцелуев.

- Что? Думаете, можете лучше?

- С закрытыми глазами.

- Разве не так все...

Эдвин поднялся, обхватил ее за шею сзади и, поцеловав, перенес прямо на страницы книг исторических любовных романов.

Это был глубокий поцелуй, жесткий поцелуй, крепкий поцелуй, обессиливший ее поцелуй. Она обняла его плечи и прижалась грудью к его груди, что сорвало негромкий стон с его губ. Или ее. Она не могла сказать и, определенно, ей было все равно. Какое это имело значение, если Эдвин прижал ее спиной к стене. У человека настолько сдержанного, настолько скрытного и замкнутого, было слабое место. Слава Богу, она, наконец-то его нашла.

- Эдвин, - шептала она ему в губы, чувствуя волну удовольствия в животе, лишь, произнеся его имя. Он ничего не ответил. Ничего не могло отвлечь его от ее губ. Она приподняла голову, давая ему больший доступ к шее. И он принял это, оставляя дорожку из поцелуев от щечки до уха, заставив ее задрожать. Он укусил ее за шею, и она ловила воздух ртом от удовольствия ощущать его зубы на ее коже. - Больше, - умоляла она.

Он немного отодвинулся и обхватил ее талию своими широкими ладонями. Она выгнула спину, и он целовал ее в центр груди, прямо под ключицей. Она хотела, чтобы он раздел ее, уложил на стол, сбросил посуду и погрузился в нее. Она отчаянно желала его внутри себя... но Эдвин сдерживался и лишь дразнил ее руками сквозь платье, а не под ним, как она этого хотела.