Страница 8 из 100
После трёхчасового отдыха ещё затемно, при свете лампы он стал писать письма в Европу — деловые и личные. Часть вещей с уже собранными материалами следовало тоже приготовить к отправке.
На рассвете его посетил Назимов и поинтересовался, много ли запасено провизии на экстренный случай: сухарей, консервов, сушёных фруктов и овощей. Узнав, что такой запас весьма скуден, капитан удивился и предложил уделить остающимся на берегу кое-что из своей провизии. А Миклухо-Маклай, в свою очередь изумлённый неожиданной заботливостью и любезностью капитана, понял свою оплошность и горячо поблагодарил Назимова.
— Вам потребуется шлюпка? — спросил Назимов.
О таком даре Миклухо-Маклай и не мечтал. Безусловно, ему была совершенно необходима шлюпка для передвижений вдоль берега и для отступления в открытое море в случае нападения папуасов. А ведь Назимов до этого утра казался ему чёрствым и высокомерным солдафоном.
Да и Назимов изменил своё первоначальное мнение об этом, как ему поначалу казалось, самонадеянном и авантюрном молодом учёном. Перед ним был чрезвычайно смелый и упорный, любящий своё дело человек, внушающий глубокое уважение.
На берегу с утра начались завершающие работы.
Присутствовал здесь и Назимов. Ему и трём офицерам Миклухо-Маклай показал место под большим деревом, где в случае непредвиденных обстоятельств будут зарыты дневники и научные заметки, наглухо закрытые в медных цилиндрах. Они могут пролежать здесь несколько лет, великий князь Константин Николаевич перед уходом «Витязя» из Кронштадта пообещал, что через год или два русский военный корабль непременно посетит место пребывания Маклая на Новой Гвинее, и если исследователя не будет в живых, достанут его рукописи и передадут Русскому географическому обществу. Для указания места, где должен будет спрятан этот научный клад, на коре дерева была вырезана крупная стрела.
— В недавние времена, — сказал лейтенант Чириков, — закончивший установку мин, — таким образом пираты скрывали сундуки с сокровищами.
— Научные наблюдения, — отозвался Назимов, — тоже своего рода сокровища.
— Благодарю вас, Павел Николаевич, — взволнованно сказал Миклухо-Маклай.
— Помилуйте, за что? Я рад быть вам полезным, и все мы... все мы искренне желаем вашего триумфального — да, именно так — возвращения на родину.
Работы подходили к концу. Был сооружён флагшток. Устроили даже солнечные часы. Хижина была завалена вещами.
На следующий день, когда на корвете стали поднимать якорь, Маклай приказал Ульсону спустить трёхцветный торговый флаг. Тот решительно направился к флагштоку, но почему-то мешкал. Корвет медленно разворачивался. Флаг по-прежнему развевался высоко, хотя Ульсон стоял у флагштока. Пришлось подойти к нему. Он плакал, как ребёнок, утирая слёзы кулаком и хлюпая носом. Бедный Ульсон! А ведь до сих пор он храбрился.
На соседнем мыске показалась группа туземцев. Они то ли бурно жестикулировали, то ли исполняли какой-то танец. Остановились, повернувшись лицами к хижине, посовещались и скрылись.
Надо было срочно приводить в порядок вещи и готовиться к возможному визиту незваных гостей. Однако от усталости и двух бессонных ночей Маклай едва держался на ногах, голова кружилась.
Вскоре пришёл Туй. Без обычного добродушия, довольно бесцеремонно стал осматривать вещи, оставленные на земле, и попытался даже войти в дом. Пришлось остановить его жестом, твёрдо сказав:
— Табу!
Туй повиновался. Он всё ещё с трудом мог смотреть прямо в глаза Маклаю. Жестами спросил, вернётся ли большой плавучий дом, испускающий дым. Маклай отвечал утвердительно. Чтобы избавиться на некоторое время от его присутствия, Маклай, выучивший уже несколько местных слов, попросил Туя принести кокосовых орехов, подарив ему при этом красный лоскут. Он удалился.
Тут было о чём задуматься. Как переменчивы все люди при смене обстановки и обстоятельств! Куда пропала доброжелательность Туя? Или он прежде притворялся, опасаясь гнева могущественных пришельцев?
Но разве не бывает того же и с цивилизованными людьми? Как преображается иной чиновник, получив повышение по службе! А неожиданно разбогатевший ничтожнейший человечек тотчас возомнит себя хозяином жизни и большим господином. Почему же дикарь должен быть намного благороднее таких столь распространённых человеческих типов?
Впрочем, в этом отношении Туй был действительно достаточно сдержан и почтителен. Не посмел без разрешения войти в дом, не трогал вещей. Однако не следует забывать, что любой человек может существенно измениться, находясь в группе. Что произойдёт в таком случае с Туем? Не вернётся ли он сюда с лихой ватагой и не учинит ли погром? Так или иначе, приходится констатировать: даже простой дикарь вовсе не так прост, как это может показаться с первого взгляда.
Один и без оружия
Было около четырёх часов дня, когда внезапно послышался звонкий протяжный свист. Из-за кустов выступил целый отряд папуасов с копьями, луками, стрелами.
— Принести ружьё? — спросил Ульсон.
— Не надо, — ответил Маклай.
— Через пять минут будет поздно.
— Значит, ещё есть время.
Судя по всему, это были те самые туземцы, которые прыгали и плясали на берегу во время отбытия «Витязя». На этот раз они топтались на месте в нерешительности.
Маклай пошёл им навстречу, знаками приглашая подойти поближе. Момент был решающий: что они предпримут и с какими целями? Какие мысли вызывает у них вид одинокого безоружного белого пришельца? Недоверие, коварство и агрессия — один вариант. Понимание, доверие, дружелюбие — другой. Какой они сделают выбор?
Папуасы сложили оружие. Шестеро остались стоять. Остальные медленно двинулись к Маклаю, держа в руках кокосы и пучки сахарного тростника. Значит, и они с самого начала имели в виду эти два варианта, наблюдая за поведением чужака.
Он принял подарки и стал одаривать их различными безделушками. Однако нервное напряжение и усталость сказывались. Гости начали его раздражать. Исследователь показал им, что хочет спать. Они поняли намёк и удалились.
Наступил вечер. В пятнах и бликах лунного света окружающий лес производил мистическое впечатление. Порой слышались странные звуки, вызывающие образы мифических чудовищ. Этот загадочный и тревожный мир возвращал в прошлое, к детским сказкам и страхам.
Теперь это и его мир. В него надо вживаться, его придётся постигать не только рассудком, но и своей жизнью.
— Смотри, господин, вон там. — Испуганный Бой показывал в чащу, откуда раздался шорох. — Они пришли! — Он говорил шёпотом, голос его дрожал.
— Это ночной зверь, дружок, — успокоил его Маклай. — И свет луны на листьях.
Но и ему было не по себе. Настала первая ночь на этом берегу. Невольно вспоминались высказывания тех путешественников, которые постоянно упоминали о жестокости и коварстве папуасов. Если уж Туй изменился, то о других и говорить нечего. Возможно, Ульсон не зря считает этого туземца шпионом.
Наступила ночь. Никто из троих, несмотря на усталость, не мог заснуть. И дело было не в колдовских чарах луны, а в постоянном беспокойстве. Журчание ручья представлялось отдалёнными гортанными голосами.
Было решено устроить постоянное дежурство, разделив ночное время на три вахты. Происшествий не было.
Следующие два дня прошли в бытовых заботах при полнейшем спокойствии. Казалось, папуасы смирились с их присутствием. Не исключено, что они из деликатности старались не беспокоить пришельцев, от которых не ожидали ничего плохого.
Единственно, что донимало и выводило порой из себя прежде всего спутников Маклая — комары, муравьи и прочая кровососущая и кусачая мелкая братия. Однако несмотря ни на что Николай Николаевич теперь спал спокойно и безмятежно, как никогда за последнее время.
По вечерам горы, освещённые уходящим солнцем, словно светились. В душе наступало успокоение. В голове роились смутные мысли о вечности — возвышенные, как эти вершины. Вспоминались стихи Гейне, как будто одновременно и на немецком, и на русском, в переводе Лермонтова: