Страница 31 из 100
Припасы еды, доставленные с корвета, уже кончились. Впрочем, мясные консервы за недолгий срок уничтожил Ульсон. Маклай их терпеть не мог. Отсутствие мяса давало о себе знать: с удовольствием ели тех птиц, которые учёный убивал на охоте и препарировал.
Казалось бы, необычайное разнообразие и обилие растительности предоставляет прекрасную возможность иметь соответствующую пищу. Однако съедобных дикорастущих растений, во всяком случае, из числа известных, было слишком мало. Рыбную ловлю они с Ульсоном так и не освоили.
Приходилось время от времени наведываться в ту или иную деревню, принося подарки и получая в ответ продукты. При этом непременно происходили более или менее длительные разговоры с туземцами. Во время одной из таких бесед, происходившей в Горенду, раздались женские вопли и причитания. Так бывало, когда оплакивали покойника.
По дорожке, ведущей к плантации, показалась знакомая Маклаю Кололь. Она медленно плелась, обеими руками вытирая слёзы и голося нараспев. За ней молча шли несколько женщин и детей со скорбными лицами, понуря головы.
— О чём плачет Кололь? — поинтересовался Маклай.
— Она потеряла свинью.
— Кто-то убил свинью?
— Нет, она сама сдохла. Полезла в огород и застряла среди кольев.
Кололь плакала так, будто лишилась близкого человека. Когда она поравнялась с Маклаем, он не мог удержаться от смеха и сказал:
— Чего ты плачешь? Свиней много.
Она, продолжая рыдать, указала на свои груди. Понимая, что пришелец с Луны может её не понять: пояснила:
— Я сама её кормила.
Действительно, туземки нередко вскармливают своим молоком поросят.
Двое туземцев принесли издохшую свинью. Она принадлежала мужу Кололь — Аселю. Подумав, он сказал, чтобы свинью отнесли к соседям в Бонгу. При отправлении подарка несколько раз ударили в барум. Примерно через полчаса из Бонгу послышались такие же удары барума, обозначавшие получение свиньи и начало приготовления к общему пиршеству.
Обычай обмена подарками между деревнями и совместных трапез вызван не только дружелюбием, но и совершенно разумными рациональными соображениями. Когда нет недостатка в продуктах, излишками есть смысл поделиться с соседями или по дому, или по деревне. Ведь в тёплом влажном тропическом климате хранить, скажем, мясо практически невозможно.
Нет ли в этом проявления того самого «разумного эгоизма», о котором писал Чернышевский? Впрочем, подлинный эгоизм формируется по мере накопления личной собственности и резкого отделения себя от окружающих людей. А у папуасов личной собственности немного, и они не стремятся её приумножать. Каждый из них ощущает себя частью сообщества и понимает, что в одиночку ему долго не прожить.
Странно, почему этого не способны понять цивилизованные самодовольные граждане, которые с детских лет живут почти полностью на иждивении общества?
Чем чаще сопоставлял исследователь принципы и образ жизни цивилизованного общества и дикарей, тем больше разочаровывался в идее прогресса. Конечно, материальный, научный, технический прогресс налицо, и с этим не поспоришь (хотя за периодами подъёма обычно идут периоды упадка). Но прогрессирует ли человеческая личность? Отношения между людьми разве улучшаются? Обучается ли человек жить среди людей?
Туземцы прекрасно понимают, без взаимной помощи они пропадут. Пожалуй, не столько даже понимают рассудком, сколько сознают всем своим существом. На таком естественном основании покоится вся их жизнь.
Вот и сегодня они пришли к Маклаю приглашать на совместную охоту. Им очень хочется ещё раз убедиться в могуществе Маклая с его громоподобным ужасным «табу», из которого вылетают огонь и смерть.
— Маклай, завтра будем жечь высокую траву. Там будет много диких свиней. Маклай пойдёт туда со своим «табу», чтобы убивать свиней. Мы пойдём с нашими копьями, луками и стрелами.
В день охоты к нему явились несколько жителей Бонгу, разукрашенные, как на праздник, в полном боевом убранстве. У каждого — по два копья, острия которых были натёрты красной охрой, словно покрытые кровью. Нет ли в этом проявления охотничей магии?
— Высокая трава уже горит! — торжественно провозгласили пришедшие, у которых при движении трепетали разноцветные перья в волосах и цветы в браслетах и на поясах. Эта пёстрая свита сопроводила Маклая до места охоты.
Уже на опушке леса был слышан шум и треск пожара. Полоса огня продвигалась от леса, оставляя за собой чёрную землю и груды серого пепла, клубящиеся под лёгким ветерком. Столбы дыма поднимались с других сторон обширного степного пространства. Пожар распространялся неспешно, и Маклай успел позавтракать в тени деревьев, а туземцы по своему обыкновению отдыхали, сидя на корточках и жуя бетель.
Огненная полоса продвигалась всё дальше, то вспыхивая и вздымая в небо столбы белёсого дыма, то замирая и словно припадая к земле; пламя вилось тонкими змейками среди чёрной и пепельной гари. За огнём шагали охотники, держа наизготовку копья. Маклай двигался вместе со всеми, то и дело спотыкаясь о многочисленные кочки. Порой порывы ветра бросали дым и пепел в сторону охотников, слезя глаза и заставляя кашлять.
Было жарко и душно. Постепенно линии охотников сходились с небольшими остановками. Стали раздаваться голоса: «Буль арен» (свиньи нет).
За спиной одного из охотников Маклай увидел привязанное к копью мёртвое животное, похожее на большую крысу. Шерсть его походила на плоские эластичные иглы. Морда, лапы и часть шерсти были опалены: по-видимому, оно задохнулось в дыму.
Вдруг послышались крики: «Буль! Буль!» Обернувшись, Маклай увидел, что в сотне шагов навстречу ему мчится крупный кабан, лавируя между многочисленными копьями. Когда свинья приблизилась шагов на двадцать, Маклай выстрелил. Зверь покачнулся и отпрянул в сторону, пуля попала ему в грудь. Следующая угодила в заднюю ногу.
Кабан пошатнулся, остановился и повернулся к бегущему в его сторону Маклаю, подняв верхнюю губу, обнажив почтенные клыки и глухо рыча. Исследователь, вынув револьвер, сделал несколько выстрелов. Зверь повалился на бок. Подбежавший туземец копьём пробил ему бок, другое копьё пролетело мимо, а одна из трёх стрел угодила животному в шею.
Подойдя, Маклай вонзил ему в бок длинный охотничий нож.
Подбежавшие туземцы наперебой стали расхваливать «табу» Маклая, объявляя свинью его добычей.
Вдали послышались крики: «Буль, буль, буль!» Кто-то стал звать Николая Николаевича. Он отправился на голоса. Когда они вернулись, то рассказали, что там были ещё две свиньи, но они ушли, так как там не было Маклая с его «табу».
Подошла группа охотников из Бонгу. Им удалось убить одну свинью, но при этом она повалила Саула и набросилась на него. У него искусаны бок, рука и голова, много крови; его отвели в деревню.
— Что делать с твоей свиньёй? — спросили Маклая.
— Отнесите её в Гарагаси. Мне оставите голову и ногу, а остальное возьмёте себе. Я оставлю дома «табу» и пойду в Бонгу, чтобы лечить Саула. Всех угощу табаком.
Слова его были восприняты с воодушевлением.
Когда Маклай пришёл в Бонгу, его встретили плачущие жена и сын Саула. Сам раненый охотник, несмотря на весьма жалкий вид, с пятнами застывшей крови, с пеплом на теле и голове, возбуждённо рассказывал окружающим, как он убил свинью. Он размахивал здоровой рукой, словно нанося удар копьём. После смертельного удара животное резким движением сломало копьё и ринулось на Саула, сбило его с ног, искусало и попыталось убежать, но свалилось замертво. Его товарищи в это время пытались настичь вторую свинью, а потому никто не пришёл к нему на помощь.
Сравнительно глубокие раны были у Саула на руке и животе, остальные — мелкие или просто царапины. Потребовав воды и согрев её, Маклай обмыл раны, смазал их карболовым маслом и перевязал. Туземцы с обычным напряжённым вниманием следили за его действиями.
Солнце уже садилось, когда Маклай пришёл в Горенду, где убитому им кабану опалили щетину. Отрезав ему голову и заднюю ногу, Маклай отправился домой, взвалив на плечо свою добычу. Затемно добрался до Гарагаси и сел в походное кресло обедать, чувствуя сильный голод и тяжесть в ногах: почти весь день не ел и не отдыхал.