Смерть во спасение

Потому он незаметно стал ослаблять бег коня, чуть придерживая его и пропуская вперёд своих воевод и дружинников. Вскоре он оказался в середине войска, а когда передние ряды схлестнулись с татарским авангардом — уже в конце всего полка.

Владимирцы храбро начали крушить степняков, и те, не ожидав такой отваги, дрогнули, чуть попятились назад, но своих давить не стали, задние ряды быстро разошлись в стороны и начали обхватывать русичей в кольцо. Силы были явно неравны, и Андрей сообразил, что если сейчас не уйдёт, то жену никогда уже не увидит. Последнее, что он видел, это как Гундаря окружило больше десятка степняков, и он отбивался, подобно Гераклу, круша врагов, но помочь князь был не в силах.

Рядом глухой стеной возвышался густой хвойный лес, и Ярославич, окружённый плотной охраной, поскакал туда. Татары, узрев, что заводчик дружины удирает, бросились за ним, но далеко заходить в лесную чащу побоялись. Выросшие в степи, они страшились леса.

Спасшись, любимец Ярослава помчался прямиком в Новгород, имея за спиной десять всадников, зная, что туда уж татарва не сунется, но городские ворота перед ним не распахнулись.

   — Не велено тебя, Андрей Ярославич, пущать, ты уж не серчай! — выслушав да высмотрев беглецов, объявил подошедший воевода стражи.

   — Кем не велено-то? — вне себя взъярился Андрей.

   — Князем, знамо кем, — отвечал воевода, помня строгий наказ Шешуни перед его отъездом с князем в Орду, а уж главу таинников боялись пуще самого героя Невы.

«Ну вот, а она со мной ещё спорила! — с горечью усмехнулся Андрей, вспомнив упрёки жены. — Родной брат самого злого татарина злее. Где это видано, чтобы несчастному путнику в крове отказывали, что ещё хуже-то?»

Андрей отправился в Псков, куда его беглого милосердно впустили, и стал дожидаться жену. По его разумению она должна была прибыть дня на два позже. Маясь, меряя шагами скрипучие половицы да посматривая в окно, он как бы оглядывал и свою короткую жизнь. Два северных города были выбраны не случайно. Ещё в разговоре с тестем Даниилом владимирский князь с горечью признался, что нынешний мир с татарами хрупок и ненадёжен, а сносить их унижения он долго не сможет.

   — Да и ни к чему, чтоб дети в неволе росли! — добавил он. — И закланной овцой быть не хочу.

   — И что же тогда? — растерялся Даниил. — Куда деваться-то?

Андрей ещё раньше подметил: тесть, как и его старший брат Александр, будучи хорошим воином, большой сообразительностью не отличался.

   — Мир большой, пристанище везде найдётся...

Даниил наморщил лоб, но и эти слова не поддались разгадке.

   — Да мир-то большой, — промычал князь галидкий. — Только мы с тобой русичи, а не греки. И язык опять же знать надо.

   — Язык недолго выучить.

   — Да ты никак за море бежать решил? — наконец-то догадавшись, изумился Романович.

   — К свеям, — кивнул Андрей. — Язык их знаю немного. Дядька мой из свеев, много рассказывал, большая схожесть с нашими нравами, но живут они чище, лучше, и народ суровее да благороднее. И климат такой же. А туда, в низ Европы, не хочу. Там мерзости больше. Детей надо сохранить и вырастить. А потом, кто знает, может быть, и вернусь...

Даниил Романович, выпучив глаза, испуганно слушал зятя. Скажи такое кто-нибудь другой, из чёрного или купеческого люда, галичанин, наверное бы, не сдержался, прибил, но тут перед ним сидел родич, великий князь, а слова говорил столь страшные, какие и повторить было невозможно.

   — Да как же уезжать-то? — без конца повторял тесть, не в силах понять эту неустрашимую решимость. — Как?!..

Для него легче было умереть, чем бросить родные места. Андрей же не страшился. Он чуял: хуже не будет.

Мария приехала на следующий день. Узрев мужа живым и невредимым, она обрадовалась, кинулась ему на шею.

   — Ещё немного, и мы вырвемся из этого ада!

   — Что ты задумал?.. — испугалась она.

Он признался Марии во всём: они поедут сначала в Ревель, там остановятся. Дальше Андрей поедет к свеям к ярлу Биргеру один, обо всём столкуется с ним, а потом вернётся за ней. Он уверен, что всё будет хорошо.

   — Я не поеду, — прошептала княгиня.

   — Почему?

   — Не хочу на чужбину.

   — Но здесь мы в опасности...

   — Отец защитит, его Батый слушается, поезжай к брату Александру, повинись перед ним, упроси вступиться, он добрый, он простит, и станем жить, как жили, — скороговоркой затараторила Мария.

Андрей опустил голову, сел на скамью и отвернулся от жены.

   — Завтра я отправлю тебя в Галич. Извини, сопроводить не смогу, но найду надёжных спутников, дам охрану, — промолвил он.

   — А ты? — встрепенулась она.

   — А я поеду к свеям.

   — Ты бросаешь меня? — в её светлых глазах блеснули слёзы, она прикусила губу.

   — Не я, а ты. Я хочу, чтоб ты поехала со мной.

   — Но разве нельзя остаться здесь?!

   — Нельзя! — резко ответил он.

Мария разрыдалась в голос. Андрей её не успокаивал, а с облегчением вздохнул. Слёзы всегда были признаком скорого примирения и согласия.

Глава девятая

ВЫСМАТРИВАНИЕ И СЛЕЖЕНИЕ

Ахмат тосковал. Батый, отойдя от дел, почти не покидал свою юрту, ноги не держали тучное тело, язык не слушался, и речь временами путалась. Лишь иногда в узких щелистых глазках вспыхивал яркий огонёк, он взмахивал рукой, начинал мычать, и слуги усаживали правителя в кресло. Он просиживал в нём несколько часов, ведя с кем-то напряжённый разговор, и усталый засыпал. Но даже в эти мгновения хан никого из гостей и близких не принимал. Позабыл он и о своём оракуле.

Ахмат жил уединённо. В последний год душа его почти не покидала тело, а потеря этого дара, остроты внутреннего зрения уравняла провидца с остальными придворными астрологами и прорицателями. Сартак бухарским пророком не интересовался, у него были свои звездочёты и волхвы, дерзкие и молодые, которым он горячо верил. Глупое безделье утомляло ещё больше. Годы жизни его стремительно шли к закату, Лейла ждала Ахмата, являлась в снах, и он сам желал с ней соединиться.

Воцарение Сартака перемен не принесло. Прорицателю приносили хорошую еду, меняли халаты и нижние рубашки, ему оставили и двух слуг, ухаживавших за ним. То был приказ Батыя. Как-то, ещё будучи в здравой памяти, он сказал сыну:

   — Ахмата не трогай. Он сделал столько для моего великого деда и для меня, что заслужил покой.

И Сартак об этом не забывал.

В один из тёплых августовских дней к Александру, второй месяц гостившему у Сартака и не получавшему разрешения уехать домой, подошёл юноша и, поклонившись, попросил следовать за ним. Традицию держать князей в Орде по нескольку месяцев ввёл ещё Батый по совету Ахмата.

   — Надо, чтоб покорённые Ордой князья дышали вместе с тобой одним воздухом, — сказал оракул. — Пусть едят твою пищу, пьют твой кумыс и вино, едят твой хлеб, спят на твоих циновках. Через всё это они будут впитывать твой дух и медленно покоряться тебе. Больше ничего не надо делать.

И Сартак не нарушал отцовских обычаев.

Молодой слуга ввёл русского князя в юрту и молчаливым жестом указал на войлочный коврик, расстеленный перед низеньким столиком. И тут же исчез. Ярославич огляделся: в юрте никого не было. Он помыслил, что Сартак вознамерился переговорить с ним наедине, потому и пригласил сюда, а не в ханский шатёр. Однако не успел он об этом подумать, как напротив него возник старый Ахмат. Князь мог поклясться, что тот выткался из воздуха, ибо мгновение назад юрта пустовала, как и на столе ничего не было, теперь же стояло вино в глиняном кувшине, а на подносе желтел сыр с лепёшками. Оракул сам наполнил кубки и приветливо взглянул на гостя.

   — Это греческое сладкое вино, ты его любишь, — сказал хозяин. — И мне оно глянется.

Он поднял кубок, и Александр, пригубив вино, невольно качнул головой: душистое и сладкое.