Смерть во спасение

Так что исключения бывают. Как в ту, так и в другую сторону. И если Чингисхан не глуп, то ему совсем незачем идти на Русь. Ему хватит огромных владений в срединной и южной Азии. Держать в узде эти дикие народы уже труд немалый, зачем же ещё лезть на север, где всегда рождались стойкие рыцари?..

Ахмат улыбнулся, лёжа на мягких сафьяновых сапожках. Он любил в эти утренние часы не спеша всё обдумывать. Пахло свежей кожей, а сквозь дыру в повозке лёгкий ветерок доносил запах костров и печёного хлеба. Маг проглотил слюну. Он вдруг вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра.

В шатре Чингисхана сидели два его лучших полководца Чжебе и Субэдей. Оба такие же низкорослые, в посеревших от степной пыли стёганых халатах. Чжебе был лунолик, кожа блестела от жира, а жёлтые рысьи глаза, устремлённые на властителя, излучали кротость и покорность. Жирные чёрные усы подковой спускались к круглому подбородку. У Субэдея же узкое как бритва, безгубое лицо, длинный нос и маленький детский лоб. Прорези вместо глаз. Чжебе — лисья хитрость, Субэдей — волчья ярость. Темучин всегда посылал их вместе, назначая старшим Субэдея. Вдвоём они были непобедимы.

Расположившись вокруг низкого столика, трое полководцев пили кумыс. В центре на широком серебряном блюде была нарезана копчёная конина.

   — Мне нужно, чтоб вы пустились по следу бухарского хана Мухаммеда и настигли его, — смахнув капли кобыльего молока с усов, заговорил Чингисхан. — Как поведал мне вчера один из любимых предсказателей бухарской свиньи, тот укроется в крепости Дербент. Вы должны настигнуть хорезмшаха, взять крепость и привезти мне его голову.

Он запрокинул пиалу, допил кумыс и, причмокнув, замолчал.

Чингисхан не сказал двум своим лучшим цепным псам, что звездочёт сообщил и то, как умрёт его злейший враг: заслышав о приближении монголов, хорезмшах выедет на лодке далеко в море и покончит с собой. Сделает он сие намеренно, чтобы ни Чингисхан, ни слуги деспота не смогли надругаться над его телом. Темучин знал, что для Чжебе и Субэдея нет невозможного, и ему не терпелось узнать, кто выйдет победителем из этой схватки: великий рок или его не знающие поражений полководцы.

   — Нам важна эта крепость на Каспии, где мы со временем возведём свой флот, свои быстрые суда, опробуем их, и тогда уже выйдем в Понт и другие тёплые моря, где раскинулись богатые жирные страны, — продолжил он. — Пока же покорите тамошние народы, но не заходите далеко в верховья Днепра и не вступайте в стычки с русичами. Ещё не время покорять их. Половцев, аланов, яссов, кипчаков и прочих истребить или заставить платить дань. Исполнив, сразу же возвращайтесь, у нас остался впереди ещё один важный поход.

Великий хан замолчал, властно глядя на своих подданных, и оба полководца склонили головы в знак покорности и обещания, что исполнят всё в точности. Они молча допили кумыс, съели по куску конины, как бы благодаря за оказанное гостеприимство. Потом взглянули на правителя, беззвучно вопрошая, будут ли ещё распоряжения. Тот прикрыл веки. Воины поднялись, поклонились и вышли из шатра. Чингисхан знал, что через час они выступят и возьмут Дербент. Ещё несколько ратей выйдут следом на Хивы, Термез и Ургенч.

Через два-три месяца рати вернутся, и он соберёт большой совет, выберет наместников, которые будут следить за сбором дани на завоёванных Темучином землях. А он стёр с земли только ханство Мухаммеда, остальные народы же истреблять не собирался, если те сами не начнут бунтовать. Таких племён немало, и они будут питать его ханство, работать на него.

Темучин вовсе не считал себя варваром. Он становился им, когда задевали его достоинство. Ему исполнилось тринадцать лет, когда умер отец, Езукай Багадур, оставив в его власти сорок тысяч родов. Многие тогда, почуяв волю, захотели жить самостоятельно и не подчиняться сопливому мальчишке. Вот тогда он в первый раз показал свой дикий нрав. Он собрал 30 000 воинов, захватил главных виновников бунта, старейшин родов, захотевших отложиться, и сварил их в семидесяти огромных котлах, а остальных пригласил на этот пир и заставил каждого съесть по куску человеческого мяса. Больше никто не бунтовал. А когда спустя несколько лет хан Кераитский в гневе попробовал обнажить меч против него, то его череп, окованный серебром, Темучин выставил рядом со своей юртой на высоком столбе, чтобы всяк входящий к нему видел, чем заканчивается непослушание.

Завоеватель не собирался превращать в груду развалин и азиатские райские города. Но хорезмшах сам виноват. Нельзя столь высоко возноситься, не имея жёстких крыльев и совсем не умея летать. Чингисхан же этому научился.

Ныне только тангуты, живущие независимым племенем в предгорьях Тибета, остались непокорёнными. Но великий хан помнит об этом, и, как только все вернутся, Темучин двинется на них. Он покорит тангутов, и его земной срок подойдёт к концу. Правитель со спокойной душой передаст своё царство Джучи, своему старшему сыну.

Чингисхан вспомнил о бухарском провидце и улыбнулся. Если б из оракула лезло поменьше нахального самодовольства, из него мог бы получиться неплохой советник. Как Чу-Цой. Впрочем, Ахмат ещё молод, хоть это и скрывает, а в молодости трудно быть тихим и покладистым.

Земля внезапно задрожала от глухого топота тысяч конских копыт. Но через мгновение гул укатился, и всё стихло. Чжебе и Субэдей ушли на Дербент.

Великий хан разжевал во рту кусок копчёной конины, ощутив её пряный, терпкий вкус. Язык обожгло перцем. Запил кислым кумысом. Потом вызвал слугу:

   — Приведи ко мне Лейлу, — попросил Темучин. — Одну, без служанки.

Стремясь побыстрее захватить Дербент да обезглавить Мухаммеда, укрывшегося за его крепостными валами, Субэдей, не слушая осторожного Чжебе, угодил со всей ратью в западню. Ворвавшись в узкую долину, стиснутую с двух сторон неприступными зубцами гор, да разметав в ней аил аланов, они наткнулись на половецкую засаду, наглухо закрывавшую единственный из неё выход. Оставив бездыханными около трёхсот всадников лёгкой конницы, монголы были вынуждены откатиться назад, с ужасом обнаружив, что и назад пути нет. Узкую горную тропу аланы успели завалить огромными валунами, повсюду посадили своих лучников, бивших метко, наповал.

Вот тут и Субэдея пронял страх. Несокрушимый и беспощадный в равнинной степи, он оказался беспомощным, очутившись в каменном мешке. Как затравленный волк, полководец одиноко кружил по узкой долине, пытаясь найти выход, морщил свой детский лоб, но ничего не мог придумать.

   — Что молчишь, Чжебе? — хрипел он, наблюдая, как его соратник уплетает сырную лепёшку с диким чесноком и облизывает толстые губы. — Такого позора нам не простят.

   — Ты же в Дербент спешил, — равнодушно вымолвил тот. — Почему встал? Время теряем!..

Потемнел от ярости хищный лик Субэдея, в прорезях глаз полыхнули молнии. Но сдержал гнев гордый воин Чингисхана, опустил голову.

   — Прости, — прошептал он. — Вот моя голова, секи её.

Чжебе ждал этих слов, как глотка живительной влаги. И, услышав их, тяжело вздохнул. Нет, он ещё не ведал, как им выбраться из западни и смогут ли они, но теперь его коварный ум мог начать искать выход.

Приближалась ночь, и первое, что сделал Чжебе, — никому не разрешил ставить шатры, запретил разжигать костры, повелев всем сотням расположиться кольцами и быть готовыми к бою. Это на тот случай, если противник вздумает их атаковать.

Выход же был один: договориться с аланами или половцами о том, чтобы их пропустили. Атаковать бессмысленно, они могут потерять больше половины своих воинов.

   — Важно любой хитростью выбраться из силков, — помедлив, добавил Чжебе.

   — Но как? — вскричал Субэдей. — Я и без тебя понимаю, что в этом спасение, но как договориться? Кто поверит в наши сказки про мир да любовь, коли мы гибнем? Ты бы поверил?

   — Я бы не поверил... — начал было Чжебе, но Субэдей его перебил:

   — А я тем более!