Страница 7 из 12
В танго царит патриархат… Этот танец обошли стороной феминизм и борьба за равенство полов. Танго есть пластичная модель страсти в самом иконном консервативном и естественном смысле этого слова. Мужчина, беря в свои руки бразды правления и спину партнерши, ведет ее в танце, мягко, но настойчиво диктуя движения, диктуя историю их романа длиною в танец.
Анна когда-то довольно серьезно увлекалась танго, но такого партнера у нее еще не было – в паре с ним она чувствовала себя марионеткой в руках гениального кукловода. Каждый ее шаг, каждый поворот головы и тела происходил будто сам собой – они танцевали слаженно и гармонично до невозможности, и партнер, перехватив в самом начале взгляд Анны, больше не отпускал его ни на мгновение, словно все крепче и крепче сжимая в кулаке. Это было почти физически больно и почти физически приятно.
Проблемы с жильем, странное путешествие, поиски «Эдема», теория группировок, все услышанное и увиденное за долгий день, даже сам Эжен – все уплывало из головы, исчезая в матовом мерцании глаз мужчины, проживающего с ней бесконечную танго-жизнь. И когда Анне уже начало казаться, что она всегда, с самого рождения только так и существовала – в волнах раскаленной музыки, незнакомец резко, почти грубо притянул ее к себе и поцеловал, почти укусил в губы. В ушах у Анны зазвенело, в солнечное сплетение ударило, как в набат, она закрыла глаза и обмякла в крепких объятиях.
Но тут в этом адоподобном раю распахнулось окно, и в него ледяным ветром влетел голос Эжена. Услышав его, Анна даже не разобрала слов – разум еще толком и не включился, а муж уже рывком отшвырнул ее в сторону и вцепился в соперника. Все еще мутным, хотя и постепенно проясняющимся взором Анна (а вместе с ней еще и с два десятка человек) наблюдала за дракой. Хотя странная то была драка – Эжен сильно тряхнул совершенно не сопротивляющегося мужчину, и размахнулся для удара, но тот, увернувшись, каким-то неясным, тоже почти танцевальным движением сбил его с ног, шагнул назад и исчез в хмельной толпе. Эжен сидел на полу, красный от гнева и стыда, а Анна стояла рядом, сгорая от тех же самых чувств.
На улицу они вышли поодиночке. Прошли до ближайшего парка в полном молчании и сели на скамейку – на разные концы, тяжело и яростно глядя друг на друга. Им еще никогда не приходилось ссориться. Они совершенно не знали, как это делается, но каждый был уверен в собственной правоте. Причем Анна – даже как-то помимо своей воли. Хотя умом понимала, что мужу есть на что сердиться, но все равно что-то в ней бесновалось, крича, что она права, права, права, и Эжен не должен предъявлять ей претензии.
– Ты совсем с ума сошла? – сквозь зубы, незнакомым, каким-то чужим тоном проговорил он. – Что… что это было?
– А что это было? – Анна с вызовом тряхнула головой. – Только тебе позволено вытворять все, что в голову придет, и при этом даже лениться потанцевать с собственной женой? Уж извини – свято место пусто не бывает…
– Ты разговариваешь и ведешь себя, как шансонетка из дешевого кабака! – по остывшему лицу Эжена вновь пошли багровые пятна. – Я для тебя, что, пустое место? Ты готова пойти с любым мужиком, который поэффектнее предложит?
– Да! С любым! Но именно мужиком, а не сопливым мальчишкой-фантазером! – закричала Анна таким крещендо, что и не подозревала, что на него способна.
Эжен вскочил со скамейки.
– Тогда можешь возвращаться туда!
Совсем рядом с ними раздались неспешные шаги, и из темноты вырисовался силуэт полноватого человека в старомодном котелке и с портфелем в руках.
Самое неприятное, что может произойти в момент ссоры, кроме, разумеется, нее самой, – это когда в ссору вмешиваются посторонние. Анна с Эженом, инстинктивно объединившись против общего врага, дуэтом посмотрели на него как можно более уничтожающе. Впрочем, старания эти утонули во мраке, лишь слегка разбавляемым светом далекого фонаря, а незваный арбитр заговорил:
– Простите, что вмешиваюсь, но, честно говоря, у меня сердце кровью обливается, когда вижу, как влюбленные ссорятся… Конечно, это неизбежно, учитывая, что все мы, даже очень близкие люди, все-таки являемся отдельными существами со своим взглядом на ситуации…
– Но есть же какая-то общая нейтральная характеристика ситуации, – раздраженно возразил Эжен, – есть общепринятая «смысловая нагрузка», оценка: хорошо это или плохо…
– О нет, молодой человек! Говоря так, вы совершаете огромную ошибку… Во-первых, любые качества и характеристики мира, в котором мы живем, творим мы сами, каждый из нас.
– И что же получается: у каждого своя правда, истины нет, а значит, делай что хочешь?
– Вы меня неправильно поняли, – расстроился человек в котелке, – точнее, даже не меня, а Фёрстера, который и выдвинул эту теорию. Все как раз наоборот: если нейтральной объективности не существует, и мы сами творим свой мир, это значит, что мы полностью ответственны за свои поступки. По мнению Фёрстера, именно объективность – это и есть способ уклонения от ответственности за свое этическое поведение.
– Ничего не понимаю, – признался Эжен, садясь обратно на скамейку и пытаясь применить все это к их с Анной ситуации. – То есть, никто из нас не виноват? Или оба виноваты? Или? Где истина, в конце концов?
– Истина – это изобретение лгунов. Зачем она вам? Подумайте сами, что делает эта, так называемая, истина? Порождает ложь, делит людей на тех, кто прав, и тех, кто, якобы, заблуждается. Истина – орудие вражды, а не мира.
В его словах, как ни крути, мелькнула ниточка здравого смысла, за которую Анна и уцепилась:
– Ну, хорошо, если истина сеет вражду, то что же тогда приводит к миру? Ложь?
– Ну что у вас у обоих за манера такая, передергивать, – голос собеседника дрогнул от улыбки, – видимо, это одна из ваших общих черт… И, кстати, именно это и помогает достигнуть мира. То есть… Ну, вот послушайте… Каждый субъект конструирует собственное представление о мире; все контактирующие между собой субъекты, соответственно, имеют собственное представление. Но лишь те общие (совпадающие) субъективные позиции, которые делают возможным общение и взаимопонимание, составляют сущность реальности по Фёрстеру. Их общей реальности. И поиск этих «точек пересечения» – есть путь к разрешению конфликтов. Вы находите общую и приемлемую для обоих «точку отсчета» и от нее уже разматываете весь конфликт… Правда, удобно?
– Очень удобно, – саркастически вздохнул Эжен, – любопытный человек был этот ваш Фёрстер, судя по всему…
Собеседник, казалось, совсем не заметил сарказма:
– Да-да, он был просто чудом. Если б не он, то меня и на свете бы не было.
– Он ваш отец? – предположила Анна, смущенная тем, что, возможно, они оскорбили сыновние чувства.
– Нууу… не совсем. Просто он, так скажем, «дал добро» на мое существование. Дело в том, что в своих работах Фёрстер неоднократно приводит метафору «человек в котелке». Вот послушайте, я эту цитату наизусть знаю…, – и он продекламировал с чувством, почти, как стихи, – «коль скоро я (или любой «человек в котелке и с портфелем») представляю себе окружающих меня людей в своем воображении и, таким образом, являюсь единственной реальностью, то точно так же эти другие люди должны считать меня плодом своей фантазии и считать себя единственной реальностью». Правда, красиво сказано? По мнению Фёрстера, это ведет к абсурду и доказывает от обратного невозможность солипсизма.
– Извините, но что-то вы с Фёстером совсем мне голову заморочили… Вы что, воображаемый?
– Не будьте солипсистом, молодой человек, – звонко (даже как-то слишком звонко) засмеялся человек в котелке. – А впрочем, будьте кем хотите, только будьте счастливы!
На этой оптимистичной ноте он взмыл в воздух и улетел куда-то в сторону телевышки.
– Ты тоже это видел? – прошептала Анна. – Если да, то, кажется общие галлюцинации – это еще одна «точка пересечения» наших с тобой реальностей…