Сестры озерных вод

Но куда там.

Слишком странный сон. В нем можно было открыть глаза на рассвете, вскочить с кровати, отбить голыми пятками дробь, вторя старику-дятлу с красной лысеющей макушкой. И не проснуться. Можно было встать у окна, всмотреться в туманную даль, уловить, как шепчет там кто-то чуть слышно, нежно и ласково. И не проснуться. Можно было выучить песню леса и тянуть ее, чтобы поющему не было так одиноко. И не проснуться.

Фекла не ощущала тела — так, мешок, полный опилок, что таскался за нею, пока сама она скользила по комнате, пытаясь пробудиться. Пудовые ноги волочились по полу, отросшие волосы лезли в глаза, Фекла закусывала их, жевала непослушными губами, а слюна стекала по подбородку. И тут же из ниоткуда, из кисельной, туманной пустоты появлялась ненавистная девка — ключница ее, тюремщица. Хватала, тащила, угукала с ней, как с малолетней, утирала лицо, целовала щеки, гладила по голове. О, с каким наслаждением Фекла вцепилась бы в нее, задушила бы, истерзала, да только откуда взять силы, если спишь и сон твой глубок?

Потому изо дня в день Фекла металась в клетке спальни, как раненая зверица, кидалась на стены, дышала на стекло, оставляла непослушными пальцами следы и ждала спасения. Но тот, кто мог бы ее спасти, исчез. Фекла силилась разглядеть его в темноте углов, вскакивала среди ночи, бежала, опрокидывая на себя склянки, чашки и горшки. И каждый раз ее перехватывали сильные руки, скручивали, больно впивались, вели обратно. А углы хищно темнели, равнодушные к страданиям увязшей во сне.

Фекла уже отчаялась, когда он вернулся. Тот, кто мог бы ее спасти. Она сидела в постели, прислонившись спиной к подушкам, и медленно погружалась в них, будто в болото. При мыслях о поросшей мхом топи в животе становилось колко и зябли кончики пальцев, а почему — кто разберет? Фекла наматывала волосы на запястье, виток за витком, — все ждала, когда же они прорежут кожу, чтобы острая боль встряхнула тело, чтобы горячая кровь разлилась по белым простыням. Бездушная тюремщица прятала острое, опасное и желанное. Даже кормилась Фекла из ее цепких рук. Деревянная ложка утыкалась в губы, с силой разжимала их, проникала в рот, поворачивалась там, оставляя на языке безвкусное варево. Вот и вся снедь — моченый хлеб, кислое молоко, перетертое в кашу мясо. Выплюнуть бы в лицо тюремщице, только не слушался рот.

Фекла думала так и наматывала волосы, когда услышала его — голос спасителя. Кто он — не помнила, знала только, что принадлежит другому миру, где явь сильна, а тело молодо, горячо и живо. С силой рванула она прочь из болота своей постели, побежала, чуя, как наливаются резвостью ноги, дернула дверь, и руки послушались. Темнота коридора уставилась на Феклу сотней глаз, но она легко отмахнулась от чудищ, живущих там. Не время! Вот он — спаситель! Вот оно — спасение. Свет, льющийся из комнаты, откуда раздавался низкий голос, похожий на рык, ослепил на мгновение, но Фекла прикрыла глаза рукой и пошла прямо на него, замирая радостно, — еще чуть, и проснется. Она выбежала из тьмы, запыхавшись от счастья, огляделась: стол, за ним люди. Лица злые, припорошенные извечной пылью сна. Фекла даже рассматривать их не стала. Сразу поняла, кто пришел, чтобы ее спасти.

Он изменился. Короткие волосы, мелкая поросль на щеках, одежда незнакомая, запах острый — пота и дороги. Но глаза! Глаза его Фекла узнала. Волчьи, звериные глаза. Вспомнила вдруг, как гладила его по вихрастой голове, а он поскуливал, дурачась. Сердце сжалось от боли. Вспомнила еще, как уходила с ним в лес, как учил он ее выслеживать зайца и хохотал — коротко, будто лая, когда она отпускала пойманного зверька, вдоволь натискавши пушистое тельце. Сердце облилось жгучими слезами. Вспомнила вдруг, как шептал он ей в сумраке сеней, как отговаривал от чего-то, а она не слушала, горела щеками, мотала головой. Сердце застыло не в силах выдюжить боль.

— Демочка! Дема! — Имя вспыхнуло в памяти, само выскользнуло наружу, запершило в горле пылью нескончаемого сна. — Дема!

Спаситель посмотрел на нее, в глазах его была та же боль. Сердце благодарно затеплилось. Фекла распахнула объятия, шагнула навстречу брату. Но между ними, как всегда, из ниоткуда, выросла ненавистная девка, обхватила Феклу, оттеснила из света во тьму. Силы тут же покинули тело: стали неподъемными руки, стали непослушными ноги, омертвела память, все подернулось пылью, засыпалось ею, как могильной землей.

Но встреча ее разбудила. Фекла чувствовала это при каждом вдохе — чуть щемило в груди эхо далекой боли, и она выдыхала, позволяя себе пропитаться ею.

«Дема, — беззвучно шепталось губами. — Демочка».

Так, выдох за вдохом, вдох за выдохом, Фекла вспоминала, что спаситель не был существом высшим, нет, напротив, глупым мальчишкой, обросшим волком, братом ее возлюбленным. Она закрывала глаза и вспоминала, как спали они в тепле общей постели, как задыхались от придушенного хохота до самой зари, как дышали лесом, как собирали на опушках сладчайшую малину, как слушали птиц, выдумывая им смешные имена. А потом все закончилось. Оборвалось за одно мгновение, как и заканчивается любое детство. Это только кажется, что растет человек потихоньку, день за днем. А на деле все меняется резко и навсегда. С первой горячей волной, что проходит от макушки до пяток и долго потом пульсирует под пупком. И постели стали разными, и думы.

Фекла никак не могла вспомнить, что же произошло, кто виноват, как исправить это. Но точно знала: случившееся разделило их. И она погрязла в бесконечном сне. А спаситель ее исчез, бросил изнывать под слоем пыли. Бросил, как ненужную. Бросил, как чужую. Предал. Исчез.

Боль, острая, как удар ножа между ребер, ослепила Феклу. Перед глазами померкло все, кроме печали. А когда хмарь развеялась, вместе с ней исчезла и пыль. Девичья спальня тонула в ночном полумраке, но он переливался всеми оттенками черноты. Фекла подняла руку, та легко оторвалась от покрывала. Затекшее от лежания тело с удовольствием потянулось, напряглись мышцы, заструилась кровь в жилах. Фекла вскочила с кровати, и та легко выпустила ее из топкого плена. Фекла сделала шаг, недоверчиво притопнула ногой, но и пол не спешил разверзнуться под беглянкой.

Еще шаг, еще. Окно мерцало летней ночью, из приоткрытой щелочки дул сладкий ночной ветерок. Фекла жадно вдохнула его: спящая листва, влага низин, отдыхающая после дневного зноя земля. Смола и хвоя, приторный аромат неспящей фиалки, палая листва, далекий запах стоячей воды. Лесной дух хлынул в горло, Фекла захлебнулась им, но не раскашлялась, а обмерла от счастья.

Сна как не бывало. Она пробудилась! Чаща побери тюремщиков ее и предателей, она сама воротилась обратно из пыльного края дурмана!

Миг ликования был упоительным и коротким. Шепот, доносимый ветром, заглушил его. Фекла распахнула окно, легла животом на широкий подоконник — звякнул, разбившись об пол, горшок с геранью — и закрыла глаза. Где-то далеко, так, что не видно самому зоркому глазу, не слышно самому чуткому уху, кто-то повторял и повторял одно только слово.

— Серп, — шепталось за деревьями. — Серп.

Фекла распробовала на языке — серп. Словно ветер подул в узкую щелочку между ставнями. Серп. Резкое, острое, стальное.

— Серп, — прошипело в чащобе. — Серп.

И перед глазами Феклы встал он — старый, с обмотанной кожей деревянной ручкой, с тускло блестящим лезвием.

— Серп, — еще напористее повторил невидимый. — Серп!

Он принадлежал кому-то могучему и злому. Фекла и сама не знала, откуда пришло это знание, но было оно точным.

— Серп! — возликовало в лесу. — Серп!

И кто-то этот принес Фекле столько боли, что сердце защемило от эха ее. Нестерпимое горе, черная беда. Вот как звалось чудище, держащее серп при себе. И плевать, что имени его Фекла не помнила.

— Серп… — повторила она. — Серп. — Оттолкнулась от подоконника и выбежала из спаленки прочь, чтобы никогда больше в нее не вернуться.

Все, что случилось дальше, почти не запомнилось. Стоило шагнуть за порог, как под ноги кубарем выкатилась ненавистная девка. Только не было больше в ней силы, и власти не было. Фекла скалилась на нее, а глупая курица принимала оскал за улыбку. Тянула куда-то, кудахтала о стряпне, суетилась под ногами, но Фекла ее не слушала. Скользнула по лавкам, ощупала полки. Серп ладно лег в ладонь. О, как зол он был, как голоден! Фекла чуть не выронила его — так ожег он ее ненавистью.