Страница 2 из 23
Не надо забывать еще, что Александровская эпоха есть не только период тех или иных общественных движений и художественных достижений, но и время жизни величайшего из русских святых – преподобного Серафима, время созревания тех духовных сил, которые лежали у истоков оптинского старчества и способствовали возрастанию таких колоссальных в духовном отношении фигур, как святитель Игнатий Брянчанинов и митрополит Филарет Дроздов. Это время, когда в народе еще была жива православная духовность, питавшая подспудно и светское, по-западному образованное общество. «В счастливые первые тридцать лет 19 столетия, – писал в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» митрополит Серафим Чичагов, – в России еще были светильники и великие рабы Божии, которые, может быть, своими молитвами и спасли отечество в тяжелые годины нашествия двунадесять язык и западных веяний»[5].
Поэтому, обозревая судьбу и творчество наших литераторов этого времени, воспитанных во французских пансионах, начитавшихся сначала Вольтера, потом Байрона, мы должны помнить, в каком духовном воздухе они жили. Любые увлечения вольнодумными политическими и атеистическими учениями рано или поздно упирались в глубокий внутренний фундамент христианской духовности, живший во всяком русском человеке того времени. Эти основы закладывались и домашними богослужениями в помещичьих усадьбах, и молитвами крепостных воспитателей, и тем таинственным присутствием в русской жизни великих рабов Божиих, о которых говорит митрополит Серафим.
Недолгие годы правления императора Павла, человека глубоко несчастного, изуродованного отношением к нему собственной матери, унаследовавшего от отца трудный, неуравновешенный характер, были временем неблагоприятным для развития свободного творчества. «Умирая авторски, восклицаю: “Да здравствует русская литература!”»[6] – писал тогда Карамзин, ощущая духоту неволи наступившего царствования. Император Павел запретил ввоз иностранной литературы, сообщение с Западом было осложнено, усилена цензура. Но такое затишье было полезно для культуры. В этот период зрели новые силы, накапливалась жажда самостоятельного творчества. И когда «убийцы потаенны», «вином и злобой упоены»[7], свершили свое страшное дело и несчастный царь мученически погиб, образованное общество облегченно вздохнуло. «Все почувствовали какой-то нравственный простор, взгляды у всех сделались благосклонней, поступь смелее, дыхание свободнее»[8], – писал мемуарист Вигель. «Мы при новом государе отдохнули, – говорил Карамзин, – главное то, что можем жить спокойно»[9]. И как ни печально это чувство облегчения на крови убитого царя, однако же мало кто из образованных людей не радовался новому царствованию молодого Александра Первого, воспитанного в модном духе европейского гуманизма.
Карамзин начал издавать «Вестник Европы», чтобы русский читатель мог знать новейшие культурные новости просвещенных земель и чувствовал бы себя европейцем, а не диким скифом. С новой силой стала захватывать общество любовь ко всему французскому: от языка до галстуков и супов. Новые журналы и книги усердно переводили западноевропейскую литературу.
«Французы учат нас всему, – писал в первые годы нового царствования А. С. Шишков, – как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять»[10].
Шишкову вторит английская путешественница Вильмот: «Русские переносят вас во Францию, не сознавая нимало, сколь это унизительно для их страны и для них самих. Национальная музыка, национальные танцы и отечественный язык – все это упало и в употреблении только между крепостными»[11]. Большинству из нас памятны первые сцены «Войны и мира», французские беседы в салоне Анны Павловны Шерер, искусственная, далекая от народной жизни атмосфера большого света, описанная Л. Н. Толстым.
Русское общество испытало новую, хотя, конечно, подготовленную прежним временем атаку европейской культуры. Но теперь рядом с поверхностным подражанием все чаще появляется живое русское чувство, которое не хочет мириться со всепоглощающим чужим влиянием и начинает искать свои культурные корни, национальные основания для жизни и творчества. Чувство это с особой силой было разбужено начавшимися войнами с Наполеоном. Русские дворяне охотно шли в ополчение, чтобы сражаться с врагом на территории Европы. Словосочетание «любовь к отечеству» все чаще слышится из уст людей того времени. Например, директор Московского благородного пансиона А. А. Прокопович-Антонский писал, выступая против посылки русских юношей за границу: «Чему учиться нам у иноплеменных? Любви к Отечеству, преданности к Государям, приверженности к Законам? Веки свидетельствуют, что сие всегда было отличительной чертой великодушных россиян»[12]. Семен Родзянко, воспитанник пансиона и приятель Жуковского, в одном из своих стихотворений писал, отражая общее настроение своих сверстников: «Любовь к Отечеству священна, / Твердыня царств, оплот градов»[13].
Замечательное свидетельство настроений той эпохи – успех трагедии Озерова «Димитрий Донской» с ее сентиментально-патриотическим пафосом. «Когда после победы над татарами, – пишет в своем дневнике Степан Жихарев, – Димитрий, израненный и поддерживаемый собравшимися вокруг него князьями, становится на колени и произносит молитву:
я думал, что театр обрушится от ужасной суматохи, произведенной этими стихами»[14]. Вообще, в своих записках Жихарев свидетельствует о всеобщем патриотизме в Петербурге и в Москве. Он, например, рассказывает о том, что петербургские медики ему передавали, «будто во всех сословиях об одном речь: “Благословение государю” – и по одному его слову готовы – старый и малый, знатный и простолюдин – не только жертвовать своим состоянием, но сами лично приняться за оружие и стать в ряды воинов на защиту престола и Отечества»[15]. И это происходило не в 1812 году, а на шесть-семь лет раньше.
Оживленные политическими событиями, патриотические чувства нашего общества стали облекаться в литературные формы. Первым заговорил об этом Карамзин в своем журнале. На страницах «Вестника Европы» в 1802 году появляется статья «О любви к отечеству и народной гордости», где глава русской словесности того периода говорит: «Мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве… почувствуем же все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского, станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородной гордостию»[16]. Другим знаковым выступлением той эпохи были «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева», написанные литератором и государственным деятелем Федором Ростопчиным, который более всего известен тем, что был военным губернатором Москвы в 1812 году. Это небольшое произведение, опубликованное в 1807 году, представляет собой стилизованные размышления неискушенного и прямодушного провинциального дворянина о современном состоянии столичного общества, который, вернувшись с европейских полей сражений в Москву, «отпев молебен за здравие государя и отстояв набожно обедню в Успенском соборе, по выходе в прекрасный день сел на Красном крыльце для отдохновения и, преисполнен быв великими происшествиями, славою России и своими замечаниями, положа локти на колена, поддерживая седую голову, стал думать вслух так: “Господи помилуй! Да будет ли этому конец? Долго ли нам быть обезьянами? Не пора ли опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французу: “Сгинь ты, дьявольское наваждение! Ступай в ад или восвояси, все равно, только не будь на Руси… Спаси Господи! Чему детей нынче учат! Выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош, которого француз за своего брата примет. Как же им любить свою землю, когда они и русский язык плохо знают? Как им стоять за веру, за царя и отечество, когда они закону Божьему не учены и русских считают за медведей? <…> Всему у них свое названье: Бог помочь – Bon jour, отец – Monsieur, старуха мать – Maman, Москва – Ridicule, Россия – Fi bonc”»[17].
5
Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. М., 2002. С. 302.
6
ПогодинМ. П. Н. М. Карамзин. Т. 1–2 Т. 1. М., 1866. С. 324.
7
Пушкин. Т. II. С. 47.
8
Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С. 78.
9
Погодин. Н. М. Карамзин. Т. 1. С. 325.
10
Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов: В 4 ч. Ч. 2. СПб., 1824. С. 252.
11
Щит. по: Карпец В. Муж отечестволюбивый. М., 1987. С. 15.
12
Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях Жуковского: В 2 т. Т. 1. Спб., 1906. С. 67.
13
Там же. С. 69.
14
Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955. С. 326.
15
Там же. С. 102–103.
16
Карамзин. Н. М. О древней и новой России. М., 2002. С. 254.
17
Ростопчин Ф. В. Ох, французы! М., 1992. С. 149.