Дом имён

Когда Орест уснул, я попросила, чтобы его, как обычно, унесли в его спаленку.

Эгист сидел в полутьме, не говорил. Мы были одни. Во всех своих замыслах я не учла одного: того, что может случиться сейчас. Подробно ничего себе не воображала. Впрочем, и не сомневалась: пусть Эгист остается. Допустим, он вооружен и начеку, я всего одним словом в силах отправить его обратно в темницу.

Мне нужна была уверенность в нем – до того, как Агамемнон вернется. Но я все еще колебалась. Собирается ли он присматривать за мной всю ночь напролет? А если усну, откуда мне знать, что он не уйдет? Или не навредит мне?

У него был выбор, осознала я. Он мог сбежать и спасти свою жизнь. А мог подождать и поглядеть, чем еще поживиться. Я же, в конце концов, обещала ему что угодно. Что, по его мнению, я имела в виду? Поскольку сама не знала толком, я не понимала, что́ думает он.

Он разглядывал меня, и улыбка его делалась все застенчивей, все сумрачнее. В нашем молчании я понимала теперь, что пресекала мысли уже несколько дней. Осознала, что́ держала вдали от себя с тех пор, как впервые услышала об этом закованном узнике. Я желала его у себя в постели. Видела, что он это понял. Но Эгист не двигался. Не подавал знаков, что́ предпримет, если я прикажу ему подойти.

Он понаблюдал за мной, а затем склонил голову. Словно мальчик. Я знала: он взвешивает, что предпринять. И я подожду, пока он решится.

Не знаю, сколько минуло времени. Я зажгла малый факел, разделась и приготовилась спать, Эгист не сводил с меня взгляда. Когда приготовилась, потушила факел, чтобы остались мы в темноте. Подумалось, что на рассвете так я его и застану – он все еще будет смотреть на меня. И у него будет возможность в любой миг уйти, раствориться. Если так и поступит, дети, которых забрали, не возвратятся – или же он запросит выкуп. Слишком многое поставлено на кон, подумала я, но у меня не было выбора – или так мне казалось. Задумалась, не лучшим ли был бы союзником Теодот. Он, кажется, желал бы довериться мне. Пока я размышляла о том, как можно было б его поощрить, Эгист приблизился – достаточно шумно, чтобы я понимала: он движется к моей постели. Я слышала, как он разделся.

Тощее тело. Лицо, когда я к нему прикоснулась, – маленькое, гладкое, едва ли не женское. Я ощутила кое-какую поросль у него на груди, ниже, между ног – волосы жестче. Он не возбудился, пока не открыл маленький рот и не потянулся ко мне языком. Я приняла его язык к себе в рот, Эгист охнул.

Мы не спали. На рассвете, когда я глянула на него, он улыбнулся, и улыбка подсказывала, что он доволен – или вскоре будет, та же улыбка, о чем я позднее узнала, вспыхивала у него на лице после великолепных афер и жестокости.

Но, когда я изложила ему свой замысел, улыбка исчезла. Узнав, что я изготовилась прикончить своего супруга, когда тот вернется с войны, Эгист посерьезнел. Выяснив, что мне нужна его помощь, он пристально посмотрел на меня, а затем выбрался из постели, встал к окну спиной ко мне. Лицо его, когда он обернулся, было почти враждебным.

– Так вот для чего я тебе? – спросил он.

– Прикончу его я сама, – сказала я. – Ты не для этого мне.

– Но тебе нужна моя помощь? Поэтому я здесь?

– Да.

– Кто еще знает? – спросил он.

– Никто.

– Совсем никто? – уточнил он, глядя мне прямо в глаза, показывая пальцем на небо, словно выведывая, испросила ли я позволенья богов на то, что собралась предпринять. – Ни с кем не советовалась?

– Ни с кем.

Он так поменялся в лице, что я содрогнулась.

– Я помогу тебе, когда придет время, – сказал он. – Будь уверена, я помогу.

Вскоре он нашел старуху, ядовитую пряху, привел ее во дворец, а следом – и ее внучку. В те дни я начала навещать покои Электры – Эгист ждал снаружи, как верный пес, – обсуждать церемонию к прибытию Агамемнона. Все продумали, до мелочей. Я сказала ей, что Орест поприветствует отца первым. Он набрался умений в искусстве меча, и мы решили, что позволим короткий потешный бой с Агамемноном, а свита пусть рукоплещет. Затем отца встретит Электра и заверит его, что царство столь же покойно, законопослушно и преданно, как и пять лет назад, когда Агамемнон оставил его.

Электра спросила, можно ли заикнуться об Ифигении, я ответила «нет»: помыслы ее отца легко омрачить после долгих боев, и ничего нельзя говорить, никому, что испортит прием Агамемнона и его счастье.

– Наша задача – сделать ему хорошо, – сказала я, – когда вернется он к своему народу, который любит. Об этом он думал с тех пор, как покинул нас, – о своем достославном возвращении.

За несколько дней до прибытия Агамемнона на вершинах холмов загорелись огни – предупредили нас о его приближении, и я заметила, что все вокруг напряглись. Я не упускала ни единой возможности ежедневно видеть Электру. Когда она спросила, будет ли Эгист среди тех, кто встречает ее отца, я ответила, нет, его там не будет. Лишь сколько-то дней спустя я объясню Агамемнону, до чего небезопасно мне было все это время, как сильно нужен мне был защитник для Ореста. Она молча кивнула, будто бы соглашаясь. Я тепло обняла ее.

Я побеседовала с каждым старейшиной о тоне, в каком они будут приветствовать Агамемнона. Меня почти забавляло, как быстро они привыкли к безмолвному присутствию Эгиста. Наверняка они знали – слухи распространяются по дворцу очень быстро, – что Эгист проводил все ночи в моей постели; должно быть, раздумывали, что приключится и с ним, и, конечно, со мной, когда Агамемнон вернется.

Мы с Эгистом проговорили все возможности помех или заговора. Обсудили в подробностях, что случится в день возвращения моего супруга. Условились, что, когда Агамемнон будет готов войти во дворец, Электру нужно отвлечь и запереть где-нибудь, пока все не завершится. А Ореста убрать в безопасное место, чтобы и он не стал свидетелем происходящего.

Эгист сказал мне, что в засаде ждет пять сотен его людей, каждый предан ему. Эти люди исполнят любой приказ, дословно.

Я обняла Эгиста, все еще беспокоясь, вдруг что-нибудь произойдет в те первые же часы, когда мой супруг вернется, и это вызовет в нем подозрение. Встреча должна быть открытой, думала я, должна быть праздничной. Ни Эгисту, ни его приспешникам нельзя показываться. Нужно, чтобы я создала у возвратившегося воителя впечатление, будто все так, как и должно быть.

Расписав великий спектакль приветствия и общей радости, мы занялись любовью, свирепо, осознавая, во что ввязались, но не забывая о том, что́ на кону, – о трофеях.

Мы углядели вдали блиставшие колесницы. Отправили стражников встретить их, а сами твердили роли. Сначала Орест с мечом. Затем – его сестра, Электра. Затем все старейшины, по очереди, у каждого своя фраза приветствия, восславления. Я буду стоять над всем этим, смотреть, улыбаться. Наконец, двинусь к Оресту, сейчас взбудораженному, беспокойному, подойду к супругу и подтвержу то, что скажет Электра: его царство осталось таким же, каким он его покинул, – мирным, преданным, ждущим его указаний. Во дворце, на этаже ниже наших покоев, будут ждать Эгист и его соратники, ни единого звука, ни шепота. Но в основной галерее он оставит нескольких стражников, они будут готовы содействовать нам.

Агамемнон стоял в колеснице прямо. Казалось, он вырос. Сплошное самодовольство: он глядел на нас, ждущих. Когда я заметила, что он видит меня, я постаралась принять вид горделивый, а следом – смиренный. Даже завидев, что в его колеснице рядом с ним стоит женщина, красивая, юная, я еще издали широко улыбнулась обоим, а затем смягчила улыбку теплом. Орест подошел, Агамемнон расхохотался. Выхватил меч и принялся биться с сыном, зовя свою свиту на выручку, чтоб помогла победить знаменитого воина.

Мы подучили Ореста сдать в сторону и уйти во дворец, ждать у меня в комнате, где, как его заверили, его вскоре найдет отец. Выступила Электра. Она излучала власть, напыщенность, серьезность. Склонилась перед отцом и перед женщиной рядом с ним, проговорила слова, о которых мы с ней условились, а затем поклонилась еще раз, и отец ее поздоровался со всеми старейшинами. Вскоре вокруг его колесницы собралось их несколько, и он описал какую-то битву, где победил, с подробностями изумительных стратагем, что принесли ему эту победу.