Страница 59 из 62
Глеб воскликнул:
– Конечно, слышал! У него прозвище было Человек-блюз. Он в тридцатых годах двадцатого века умер. С ним еще интересная история была связана…
– Ну да, верно, – подтвердил Аксентий. – Он играл плохо, так, бренчал кое-как. Но потом вдруг исчез из родного города на два года…
– И вернулся великим мастером блюзовой гитары, – завершил Глеб. – И рассказал историю, что повстречался на перекрестке дорог с дьяволом. Дьявол появился ниоткуда, взял из рук Джонсона его гитару, настроил ее и опять исчез. Когда Джонсон взял в руки эту гитару, то оказалось, что он играет мастерски. Лучше всех в Штатах. Он еще написал тогда свой знаменитый «Блюз перекрестка»…
– Вот именно. И я, когда узнал про эту историю, тоже захотел так же… Только про дьявола я не думал. Не верил в него тогда.
– То есть, ты хочешь сказать, что повстречал дьявола, и он тебя научил играть на гитаре? – скептически спросил Глеб. – Ох…
– Ну, дьявол или нет, не знаю, но встретился мне человек, который… Который мне показал душу гитары.
– Душу гитары? Как это?
– А так вот. Показал и все тут. Испанец он был. Ты же знаешь, в тыща девятьсот тридцать восьмом году к нам в страну привезли из Испании маленьких детей. Там тогда война шла, в Испании… Вот он был из них, «дети Испании» их называли. Эх, как он играл… Как бог! Вот у него я и научился всему, что знаю.
– И гитару он тебе тоже настроил?
Аксентий пристально взглянул на Глеба и ответил:
– Настроил. Как же без этого. Он такой здоровенный был, смуглый. Нос длинный, крючком. И пальцы у него такие были… толстые… Как он на гитаре играл! Всё играл, любую музыку, да так, что все вокруг словно завороженные становились. Сидят, молчат, только слушают, слушают… Он потом в Испанию уехал. А блюз я уж с того времени не играю. Почти…
– Ты говоришь, у него были толстые пальцы? – переспросил Глеб удивленно.
– Ну да, вот как у меня, – Аксентий поднял кисти рук, продемонстрировав свои крепкие пальцы.
– Как же, – сказал Глеб, – а я думал, что у музыкантов пальцы должны быть тонкие и длинные… Музыкальные, в общем.
Аксентий хмыкнул:
– Да не обязательно. Толстые тоже ничего, удар по струне получается плотнее. Вон у испанского гитариста, который классическую музыку играл, у Андреса Сеговии, пальцы были как сардельки. И ничего… Я его в записях слышал и скажу – очень здорово у него получалось!…А, кстати, Джонсон этот не только «Блюз перекрестка» сочинил. А и еще одну знаменитую песню…
– Какую? – спросил Глеб из вежливости.
– Про то, как за ним охотится гончая самого сатаны. Называется как-то …хэллхаунд что ли3.
Глеба как током ударило. Лицо Аксентия, чернобородое, широкое, показалось ему очень похожим на кого-то… Но на кого? Хэллхаунд! Лиор? Нет, это не он…
Глебу показалось, что за спиной Аксентия в воздухе на мгновение соткалось лицо человека, показавшееся ему знакомым. Это… это тот, потерявший себя! Глеб вскочил на ноги, его всего затрясло, и он уже готов был броситься в лес и спрятаться от наваждения, но очень быстро опомнился, поняв, что вечерний свет сыграл с ним шутку. Он снова уселся на место и успокоился, а Аксентий сказал:
– Что, испугался? Да не боись… Не догонят тебя. Быстро ходишь… – и, бросив окурок в костер, сказал: – А гитару ты все одно не умеешь настраивать… Не так нужно.
– А как? – спросил Глеб, сжимая и разжимая кулаки, чтобы успокоить трясущиеся после всплеска эмоций пальцы.
– Ты ее по электронному прибору настраиваешь, а это неправильно. Плохо это. На слух надо настраивать. А так ты душу гитары не услышишь.
– А вдруг я неправильно настрою, неточно? – возразил Глеб. – Фальшивить тогда будет гитара, и это все услышат. А электроника все точно сделает.
– Не, не бойся, все нормально будет… У человека слух не такой острый, как ты думаешь. Слух, если по-ученому говорить, он у людей зоновый.
– Как это? – Глеб удивился словам Аксентия.
– А вот так… Это значит, что можно даже и не очень точно настроить, как по электронике. Зато когда играть будешь, все будет звучать как надо… Вот дай-ка мне инструмент.
Глеб послушно вытащил гитару из чехла и передал Аксентию. Тот аккуратно взял ее и пристроил на колене левой ноги. Вытащив из кармана двурогий металлический камертон, он настроил по его звуку первую струну гитары, а по ней уже и все остальные. Взяв несколько полнозвучных аккордов, он передал гитару Глебу:
– Давай, сыграй что-нибудь.
И Глеб исполнил на настроенной Аксентием гитаре помнившуюся ему со времен музыкальной школы пьесу Сильвиуса Леопольда Вайсса, современника Баха. Своей гармонией пьеса отдаленно напоминала сочинения Баха, и Глебу казалось, что эта музыка соответствует настроению. И точно – гитара прозвучала просто великолепно, а пальцы Глеба, к его вящему удивлению, двигались по грифу и перебирали струны так, словно он последний раз исполнял эту пьесу не далее, чем вчера, а не много лет назад.
Они еще долго сидели у костра и беседовали, а утром у Глеба снова начались вокальные упражнения. Аксентий показывал ему все новые и новые приемы, которые Глеб старался запомнить. К концу дня снова была гитара. На следующий день повторилось то же самое. И за все эти дни с неба не пролилось ни капли дождя. По-видимому, Аксентий и вправду сумел договориться с природой о хорошей погоде.
В этот день вечером как обычно они сидели у костра и беседовали. За эти дни Глеб услышал столько разных волшебных историй, сказок и мифов, что уже и сам не понимал, где реальность, а где выдумка Аксентия. Его спутник так ловко сплетал в единый узор выдумку и правду, что получившееся мифологическое полотно сверкало ярчайшими красками. Кроме историй из своей богатой на приключения жизни, Аксентий рассказал Глебу и несколько мифов коми – про Йиркапа, который сделал свои охотничьи лыжи из волшебного дерева, про лешего Вэрса и водяного Вакуля. Одной из сказок, которая заинтересовала Глеба больше остальных, был космогонический миф про братьев Ена и Омэля. Их матерью была мифологическая утка, плававшая по водам небесного океана, из одного из снесенных ею яиц вылупился Ен, из другого – Омэль. Помощник Ена, голубь, сотворил наш мир, и вся Земля стала принадлежать Ену.
– Но Омэль, он же хи-и-итрый, – сказал Аксентий, пуская сигаретный дым. Его акцент был ужасающим. – Он и говорит: «Брат, дай мне маленький кусочек земли, я там свою ногу поставлю». А Ен, по-русски – бог, он добрый был. Он и говорит: «Да конечно бери, брат!». Тот взял и в землю-то и забил кол. Землю ранил! А оттуда, из раны, и полезли злые духи. А Омэль тут – раз! – и этим воспользовался. Сделал медное небо над всей Землей! И Ен там, за небом остался. Вот он стучит, стучит в это медное небо, зовет нас! Говорит, я тут, мол, вспомните про меня! А люди его не слышат, потому что небо металлическое мешает. Да и не помнят они ничего про бога, потому что злые духи, демоны всякие им глаза затуманили…
– Аксентий, а Вакуль и Вэрса это тоже демоны? Или злые духи?
Аксентий посмотрел на Глеба и покачал головой укоризненно:
– Вот вроде бы взрослый человек, из столицы, а какие глупые вопросы задаешь! Ну как они могут быть злыми? Они не добрые и не злые. Они просто живут тут, в тайге, никого не трогают и хотят, чтоб их оставили в покое. И если уж ты к ним в гости приходишь, то должен хозяев уважать по-настоящему, не мусорить, не убивать направо-налево животных да деревья.
– Аксентий, – вдруг вспомнил Глеб. – А вот Аким говорил, когда мы к тебе шли, что ты тун.
– Ну да, – согласился его спутник. – Бывает со мной такое.
– Вот… И еще он говорил, что ты не всегда тун, а иногда просто человек… Ну, то есть ты иногда тун, а иногда Аксентий, охотник … Ты же охотник?
– Ну, и такое со мной тоже бывает, – как ни в чем не бывало, снова согласился тот.
– Так что же тун и Аксентий это две разных личности?
– Нет, конечно, один я, разве не заметно?
– А как это? Непонятно же. Вот мы с тобой тут живем несколько дней. А я не видел особой разницы. Человек как человек. Ты сейчас тун?