Страница 20 из 54
«Видно это был сон, но сон очень ясный», – подумал он. Мысль эта не принесла никакого беспокойства, отчего-то он был уверен, что всё идёт как нужно.
Радость от привидевшихся ему ночью образов вспыхнула с новой силой, и Кирилл понял, что сны эти – предвестники больших перемен в его жизни. Он встал, подошёл к костру и, надвинув кепку на лоб, сел рядом с золотоискателями, стараясь не глядеть им в глаза, чтобы не выдать весь спектр охвативших его чувств. Тимофей, наливая ему чай, сказал:
– Хорошо, что ты оклемался, Кирилл, мы уж думали, удар с тобой приключился. Обсуждали тут, что дальше делать. Богдан ещё сон свой мне рассказывал. Говорит, ведьма ему ночью примерещилась.
Он повернулся к Богдану, давая ему понять, чтобы он продолжил.
– Да, приснилась мне ведьма… – нехотя сказал Богдан своим хриплым голосом, характерный говор выдавал в нём уроженца юга России. Видно было, что он не хочет разговаривать на эту тему, но воля Тимофея была сильнее, и Богдан продолжал:
– Старуха пришла сюда к костру, древняя, страшная как чёрт, вся в лохмотьях, глаза горят как угли, пальцы длинные, скрюченные, а с нею оборотень…
– Волк, – неожиданно для себя сказал Кирилл, и сам испугался реакции Богдана, который вскочил на ноги, выкрикивая проклятия в адрес ведьмы. Но то ли тот был испуган до крайности, то ли просто не умел ругаться по-настоящему, его вспышка не произвела такого ошеломляющего впечатления, как вспышка Тимофея несколькими днями раньше, а скорее выглядела жалкой на неё пародией.
Тимофей скомандовал ему повелительно:
– Прекрати-ка истерику.
И, когда Богдан, уткнув голову в колени, сел на место, сказал Кириллу:
– Ты, стало быть, тоже что-то во сне видел. Видно, тут и в самом деле место какое-то необычное. Может, здесь газ какой из-под земли выходит, или растения какие-нибудь растут ядовитые, или же испарения болотные?
Он огляделся, но, не обнаружив никаких признаков ни того, ни другого, ни третьего, задумался, почёсывая небритый подбородок, а потом сказал:
– Мне ведь тоже… ведьма эта ночью привиделась, и такой сон отчётливый был, будто бы и не спал я вовсе... Подошла она ко мне и сказала кое-что на ухо… Не старая она ещё на вид-то, не такая, как тебе примерещилось, – повернулся он к Богдану.
– Чертовщина всё это! – прохрипел тот, видимо, уже окончательно потеряв всякую способность здраво рассуждать. – Уходить нам нужно отсюда, пока не поздно, а то заморочат нас бесы…
– Уходить, говоришь? А знаешь, сколько мы вчера намыли? – Тимофей показал ему на мешочки с золотом: – Тебе за три года столько не заработать. А ведь мы только лотками мыли, вот сегодня-завтра нормальную промывку наладим – желоб сделаем. Намоем пуда полтора и уедем, а потом сюда со взрывчаткой придём – вскроем тут всё к чёртовой матери! Здесь счёт на тонны идёт! И всё это золото наше! Где-то тут жила, брат, настоящая жила, коренное золото – ты же видел, какие самородки большие!
Похоже, его уверенность ободрила Богдана, который, качая на руках тяжёлый мешочек с самородками, повеселел и сказал:
– Верно, Тимофей Павлович! Сон он и есть сон, никак он на явь не влияет, прав ты! Золото – вот оно, а ведьмы – нету!
Они засмеялись и заговорили оба одновременно, уже расслабившись и, как видно, подсчитывая в уме прибыль. Богдан громко взахлёб смеялся, рассказывая своё уже наполовину забывшееся сновидение:
– Ха-ха-ха! А она мне и говорит, что, мол, «лучше домой уходи подобру-поздорову», а я, дурак, не знал что ответить, а сейчас бы, конечно, пристрелил её сразу, когда она золото в ручей бросила, а ты-то, Тимофей, в неё не попал во сне моём…
Тимофей хохотал в ответ:
– Ха, а мне она сказала, что харги, чёрт по-ихнему, меня в нижний мир утащит, ха-ха-ха! А потом самородок-то у тебя из кармана и вытащила.
Продолжая смеяться, Богдан похлопал себя по карману, показывая, что самородок на месте, но вдруг побледнел и трясущимися пальцами стал расстёгивать «молнию» нагрудного кармана. Толстыми пальцами он минуту шарил в нём, но вытащил только щепотку табачных крошек и несколько засохших жёлтых еловых хвоинок.
Кириллу показалось, что сейчас с этим здоровяком случится сердечный приступ – хлопая округлившимися безумными глазами с расширенными зрачками, он беззвучно открывал и закрывал рот в попытке хоть что-то сказать. Стало его даже немного жаль – он опять превратился в трясущийся студень, только отдалённо напоминающий человека.
Тимофей пристально посмотрел на Кирилла и, видимо, не обнаружив в нём ничего подозрительного, проговорил медленно:
– Сказала она мне ещё кое-что, парень… – он сделал паузу, прикуривая дорогую сигарету от маленького раскалённого уголька, который, словно холодный камешек из реки, взял пальцами из костра. – Сказала, что выбрала она тебя и отметила…
Кирилл, не зная, что ответить, беспомощно улыбнулся и сказал неуверенно:
– Это уж, Тимофей Павлович, сказки какие-то… Для чего выбрала?… Как отметила?… Вы же сами в это не верите…
– Сказки, говоришь? А на лбу у тебя что?
Кирилл схватился за лоб и только сейчас почувствовал, что середина лба словно обожжена: багрово-красное овальное пятнышко размером с подушечку указательного пальца пламенело между его бровей, тонкая кожа в этом месте вздулась. Пятно выглядело как ожог, оставшийся после прикосновения раскалённого прута, но на нём отчётливо видны были тонкие светлые завитки папиллярных линий.
– Может быть, это уголёк отскочил из костра, пока я без сознания был, – пробормотал он, пытаясь увести разговор в сторону.
Тимофей, повидавший на своём веку множество разных людей и способный видеть любого из них насквозь, ни на секунду этому не поверил, но неожиданно легко согласился с ним – сейчас ему выгоднее было притвориться, что он верит словам Кирилла:
– Да, действительно, похоже, что уголёк отскочил от лиственничного полена, а самородок ты, Богдан, просто потерял вчера, когда пробы мыл, выпал он из твоего кармана в ручей… Потом найдём его, когда промывку наладим.
Эта фраза была сказана столь искренне, что Кирилл почти поверил старателю, но вовремя спохватился, в свою очередь сделав вид, что это и так ясно. Однако его микросекундное замешательство не ускользнуло от внимания золотоискателя, обладавшего богатым, разнообразным жизненным опытом и тонкой интуицией. Все его высказывания о неверии в сверхъестественное были не более чем маской, скрывавшей суеверный страх перед неведомым.
Чтобы закончить разговор, Кирилл сказал:
– Богдан прав – пусть этот сон и был очень яркий, но это всё же сон и не более, – и с каким-то болезненным любопытством спросил: – А что, Тимофей Павлович, больше ничего она про меня не сказала?
Тот помедлил, будто собираясь с мыслями, и ответил:
– Нет, больше ничего… Но чую я, что встретимся мы ещё с вещами неизвестными. Слышал я о ней, шаманке этой, много раз от тунгусов, ну, эвенков то есть… Будто бы не пускает она никого сюда колдовством своим, заводит людей в дебри и болота и губит. Но я-то не боюсь – крест на мне святой, Бог защитит меня. Да и не уйду я отсюда никуда, нашёл я, наконец, то, что искал всю жизнь – не отдам я этого никому, даже чертям! Возьмём отсюда всё дочиста! Сегодня же начнём промывку, – сказал он властно.
Кирилл, дрожа внутренней дрожью от волнения, решился, наконец, высказать свои мысли, стараясь, чтоб голос его звучал спокойно:
– Тимофей Павлович, не могу я больше работать с вами, должен я идти дальше. Не для меня такое занятие – золото искать… Не могу я …
Он замолк, не в силах выразить все охватившие его чувства. То, что понял он ночью, казалось чем-то далёким, с каждой секундой детали пришедшего к нему озарения уходили всё дальше и дальше, превращаясь в неосязаемые образы. Но свет, охвативший его, уже невозможно было погасить, и он сказал твёрдо, глядя Тимофею прямо в глаза:
– Ухожу я, потому что хищничество это. Нельзя так.
Словно в ответ на его слова, неподалёку издал свой булькающий крик ворон, холодный ветер всколыхнул верхушки деревьев.