Страница 17 из 54
– Золото, его чуять надо… Нет, его любить надо. Тогда, где бы ты ни был, золото само тебя найдёт. Вот работал я на хозяина в Западной Африке, местный народ там – честнее некуда, оставь где-нибудь кошелёк с деньгами – они тебе его принесут, и алкоголь не пьют, поскольку мусульмане. А покажи горстку золотого песка, они жену родную за него продадут. Да что – жену, их там у каждого негра по четыре штуки, они и сами ради золота ко льву в пасть полезут. Вот как! Никто там не мог металл найти, а я – нашёл!
Тимофей как-то неприятно хохотнул и продолжил:
– Я его издалека чую, золото. Тут уж без всякой мистики. Ты, может, думаешь, всё золото в мире уже найдено, да? Что оно только в Южной Африке осталось? Чёрта с два! Оно – везде! Как-то раз я в подмосковной речке три золотины нашёл – с первой промывки нашёл в реке, на которой не то, что золота – рыбы никогда не было. Да я на Дальнем Востоке возле областного города двенадцать крупных золотых знаков на лотке принёс! А на Алдане!...
И без всякой связи с предыдущими словами сказал:
– Сколько народу у меня на памяти от него полегло – не счесть… Но я – не чета им! Лежат они все в земле, а я тут хожу, я из этой реки выжму всё, что у неё есть!
Сжав крепкую кисть свою в кулак, он вскочил и погрозил куда-то в небеса. Пляшущие в фиолетовой августовской ночи огненные оранжевые перья костра освещали неровным светом окружающие деревья, на которых изгибались и кривлялись фантастические тени, отбрасываемые стоящим человеком. Кирилл испугался этой неожиданной вспышки, настоящего приступа золотой лихорадки, вжав голову в плечи, он следил за Тимофеем, в ладной фигуре которого появилось что-то запредельно-мистическое, а крик его нарушал мирный покой таёжной речки:
– Я вас всех порву! Я вас всех вытрясу до нитки! Это говорю вам я, Тимофей Павлов сын!
«Ы-ы-ы-ы-н-н-н…», – эхом разнеслось по-над водой вдоль реки. Казалось, даже тёмная спокойная речная вода заволновалась. И без промедления пришёл ответ. «У-у-ух-х-ух-ух-х-х», – донеслось с соседнего берега уханье филина, вначале гулкое и мощное, оно переросло в хохот и протяжный стон, доносившиеся уже с этой стороны реки.
Уханье и стоны, переходящие в плач, стали нарастать как падающий с горы снежный ком. Казалось, они доносятся одновременно со всех сторон – со всех сосен, окружающих место ночёвки, из кустов, неясным пятном темнеющих у реки, с самой реки, с уже чёрного неба…«Ах-х-ах-ха-ххха-а-а-а-а!», – раздалось уже совсем над головой Богдана, который от неожиданности пригнулся к земле. Кирилл поразился исказившемуся от неподдельного страха лицу охранника, крестившегося и бормотавшего скороговоркой вполголоса: «Отче наш, иже еси...».
Воздух дрожал от стонов, хохота и пронзительного свиста, как будто огромная стая невидимых ночных птиц кружила вокруг поляны. Резкий порыв холодного ветра налетел на костёр, опрокинув на землю висевший на палке котелок.
– А-а-а! Ты меня на испуг не возьмёшь! – бесновался Тимофей, лихорадочно передёргивая затвор многозарядного «маннлихера». – Сейчас я тебя…
Он закрутился на месте, выискивая цель для выстрела, но не удержался на ногах и, потеряв равновесие, упал в костёр, одежда на нём сразу загорелась. Растерявшемуся на мгновение Кириллу показалось, что тот сгорит, прежде чем они успеют помочь, но Тимофей, моментально оценив ситуацию, принялся кататься по влажной от вечерней росы земле, а подбежавший Кирилл сбил огонь куском толстой брезентовой ткани. Упавший в костёр карабин оглушительно выстрелил, вылетевшая из ствола пуля пробила вытащенную на берег резиновую лодку.
И как-то в один момент стало совершенно тихо, только неясное бормотание и всхлипывания нарушали ватное ночное безмолвие. Кирилл повернулся в сторону, откуда доносились непонятные звуки и замер, поражённый. Огромный «питбуль» Богдан, зажмурясь и вздрагивая всем мощным телом, истово крестился и шептал молитву. За всё это время он не сдвинулся с места ни на сантиметр, не двинулся даже, чтобы помочь своему «патрону».
– Вот чертовщина проклятая, – сказал с досадой Тимофей, разглядывая огромные прожжённые дыры в своей брезентовой одежде. – Хорошо, не успел сильно обжечься.
Он трясущимися руками достал из рюкзака бутылку спирта и сделал из неё глоток. Всё ещё морщась от боли в обожжённых руках и спиртовых паров, он подал бутылку Кириллу, а когда тот отрицательно покачал головой, сунул её в руки Богдану со словами:
– Ты, Богдан, выпей, выпей. Всё уже кончилось. Ушла она. Не придёт уже сегодня.
Голос Тимофея был неожиданно заботливым, хотя Кирилл ожидал всплеска обвинений в трусости. Богдан с остекленевшим взглядом чёрных глаз глотнул спирта, закашлялся и выпрямился, сидя на земле. Тимофей, обращаясь к Кириллу, сказал:
– Это у него с Африки ещё. Напугали там его колдуны местные. Есть там такие – будто бы, если невзлюбят тебя, то до смерти доведут своими заклинаниями. А особый почёт у них там – белого человека извести. Хотя и не очень-то я в это верю, а всё равно как-то не по себе было… Мы, когда в столицу их приехали, сразу к местному главному колдуну пошли, он нам за пятьдесят долларов амулеты сделал. Каждому – свой, и каждый должен амулет всегда с собой носить и другим его не показывать. Я-то свой в полевой геологической сумке носил – из коры африканского дерева туго-туго сплетённый кокон с фигуркой человеческой внутри – душа якобы моя. И ничто меня не брало, даже местная болотная лихорадка. Как-то раз фаланга на меня упала – здоровенная такая, и ничего – не укусила. Лев меня даже не тронул – мимо прошёл в десяти метрах, когда я пробу брал. А Богдан амулет свой выбросил сразу, а ещё потом и одного старика колдуна обидел… Тот его и напугал до смерти. Там эти чёрные колдуны-вуду на каждом шагу…
Тимофей сел на упавшее дерево и принялся стягивать со своих ног резиновые сапоги со словами:
– Богдан говорит, что пришёл тот дед-колдун к нему ночью и в гиену превратился, сожрать его хотел. – Он хмыкнул. – Я-то этому не верю, сказки всё это. А вот в гипноз – верю. Загипнотизировали Богдана, вот и боится он с тех пор всего, с колдовством связанного…
Тимофей замолк, словно осознав противоречивость своих собственных слов. «Как будто не ты только что крутился и кричал на всю тайгу… А говоришь, что не веришь», – с какой-то неожиданной мстительностью подумал Кирилл, а вслух спросил:
– Тимофей Павлович, вы сказали, что она больше сегодня не придёт. А она – это кто?
Тимофей посмотрел на небо, которое за последние десять минут затянулось хмурыми облаками, и сказал вполголоса:
– Это шаманка, хранительница этих мест.
***
«Ну, всё, возьму последний шлих на этом ручье и пойду к Комнэ», – решил Кирилл, осторожно пробираясь по берегу вверх по течению неширокого извилистого ручья. Перешагивая через поваленные деревья и обходя непроходимые заросли молодого ивняка, он всматривался в прихотливо извивающиеся меандры, отыскивая взглядом место для промывки. Богдан шёл за ним следом, не выпуская Кирилла из виду. После той ночи он будто надломился, движения его, прежде спокойные и уверенные, стали мелкими и суетливыми, идя по тайге, он часто оглядывался по сторонам, вздрагивая от малейшего шороха и не выпуская из рук карабина. Ложа и цевьё дорогого «маннлихера», сделанные из ценных пород дерева, обуглились и почернели, оптический прицел после того, как карабин упал в костёр, пришёл в негодность.
Конечно, Кирилл давно понял, что эти люди ищут золото для себя или по чьему-то заказу. «Надо же, – думалось ему, – а я ведь и не подозревал даже, что в наше время существуют такие вольные старатели, джентльмены удачи, на свой страх и риск рыщущие по тайге в поисках добычи».
И ещё он чувствовал всей кожей опасность, которая словно висела в воздухе, опасность, источником которой были его новые знакомые. Но ему нравилась такая жизнь, нравилось бродить по нехоженым местам тайги, ночевать на мягкой моховой постели под кронами огромных кедров, елей или лиственниц с десятисантиметровой толщины корой.