Эфирное время

Мужчина предупреждал меня, что в село никакой автобус не ходит, что надо будет взять частника. На станции и частника искать не пришлось, он сам ко мне подскочил, прямо к вагону. Будто именно меня и ждал. Машина у него была из породы внедорожников. Внутри был прекрасный запах соснового леса. Я скоро задремал. Но кажется, что тут же и проснулся.

– Мы на месте! – сказал то ли мне, то ли кому-то водитель.

– Достаточно? – спросил я его о сумме платы за проезд. – Или добавить?

– Прокурор добавит.

Село было небольшое, безлюдное, заваленное чистейшим снегом. Частник посоветовал мне спросить в магазине, где дом, который мой, и сразу уехал. Магазин был маленький, типовой, то есть шлакоблочный, то есть в нём было холодно. Продавщица непонятного возраста, закутанная во много одежд, показала направление:

– Вы что, в нём жить будете? Вам что, хозяева ключи дали, родня ихняя? Так-то он крепкий.

Я побежал чуть ли не рысью: это же дом, приют спокойствия, молитв, трудов. Дом среди русской земли! Я его сразу полюбил. Три окна на улицу, цветы под окнами, одворица. Двор крытый, хлев, сарай, баня. Как я понимаю, счастье – это или полное отрешение от всего земного, или же, если такое не под силу, обладание желанным земным. Первого я не заслужил, а на второе надеялся. Мне хотелось вдали от Москвы, заботящейся только о себе, но насквозь пропитанной болтовней о спасении России, забыть её и просто пожить по-человечески. Своими трудами, может быть, даже показать пример трудов во славу Божию и российскую. И в самом деле – хватит разводить говорильню, надо что-то делать. Делать! Не языком, а руками. Эта земля дождалась меня, и моя цель – не дать ей одичать, зарасти и показать, что может русский мужчина, если ему не мешать.

Стояла царственная северная зима. Это ликование сердца, этот взгляд, улетающий в солнечную белизну, эти полные вдохи и выдохи лечебного морозного воздуха – всё это увеличивало радость вхождения в новое жилище.

Счастье продолжилось затапливанием русской печи, и сразу подтопка, чтоб быстрее прогрелись окоченевшие стены. Вначале немного поддымило, пришлось даже открывать дверь, чтоб проветрить, но потом труба прогрелась, пошла тяга. И вот уже можно снять шапку, вот уже расстегнул дублёнку. И как-то возбуждённо и нетерпеливо ступал по широким половицам, выходил во двор, прикидывал необходимые дела. Поправить крыльцо, подмазать, побелить печку, вычистить подполье, упечатать окна, застелить полы домоткаными дорожками, красный угол оборудовать. Сложить камин. Да, это обязательно. Сидеть перед ним долгими зимними вечерами и читать хорошие книги.

Восторженное чувство вселения требовало закрепления, причём конкретного. Ведь как у нас: если хорошо, то надо ещё лучше. Я подбросил и в печь, и в подтопок поленьев поосновательней и отправился в магазин. Мимо дома проходил черноватый мужчина в жёлтой телогрейке. Снявши потёртую шапку, протянул руку, представился Аркадием. Поздравил с покупкой, просил по всем вопросам обращаться к нему.

– Дрова, картошка, овощи какие – нет проблем. Со служебного входа.

В магазине, куда, оказывается, шёл также и он, я взял посудину. Естественным было то, что его приглашу. Стал брать закуску. От радости брал чего подороже.

– Ты идёшь, Аркаша? – спросил я. – Или чего-то покупать будешь? – Зачем было церемониться, все равно же на «ты» перейдём.

– Нет, я так зашел, – отвечал он.

Продавщица хмыкнула. Мы пошли к выходу. На крыльце Аркаша как-то поёрзал плечами:

– Знаете что, разрешите к вам обратиться.

– К тебе, – поправил я. – К вам – раздельно, квас – вместе.

– По рукам! – воскликнул он. – Ты взял дорогую, я видел. Но ещё возьми пару-тройку бормотухи, левой водяры. Потом поймёшь для чего.

Но я уже начал понимать. К моему крыльцу двигались приличные мужчины среднего возраста. Трое. Я понял, что придётся поить и их. Если хочу иметь тут благоприятную атмосферу для жизни. Нельзя же показать себя скупым, нелюдимым.

– Но почему плохую брать? Возьму чего получше.

– Не надо, – решительно опроверг мой порыв Аркаша. – И кильки пару банок возьми. Бык помои пьёт, да гладок живёт.

Рукопожатия новых в моей жизни людей были искренни, крепки, имена их я не запомнил. Они дружно заявили, что давно знали о моём предстоящем въезде в село, пребывали в нетерпении ожидания и что сегодня, прямо сейчас, наступает полнота человеческого оживотворения этих пределов. Витиеватость приветствия вернула меня в магазин, где я отоварился дополнительно. Продавщица многозначительно на меня посмотрела.

Около дома нас ждали ещё трое человек. Завидя нас, стали прямо ногами разгребать дорожку к дому. Тоже трясли и сжимали мою заболевшую правую руку. На крыльце шумно топали ногами, оттряхивая снег. Крыльцо содрогалось.

Такой артелью ввалились в мои хоромы. В них уже было можно снять верхнее одеяние. Замороженные стёкла в окнах начинали сверху оттаивать. Пальто, телогрейки и шубы свалили в угол. Снова обменялись рукопожатиями. Я просил всех называть меня на «ты».

– Мы Господа Бога на «ты» называем, а друг с другом будем чиниться?!

– То есть вы, то есть… ты не чинодрал? Но как же, вы же…

– Не вы же, а ты же! – поправил я.

Аркаша распоряжался. Со двора тащили доски, клали на табуретки, получались скамейки. Два ободранных стола застеливали, как скатертью, очень приличными листками белой бумаги.

– Откуда такая?

– Да мы тут упакованные, – отвечал лысый человек. – Но ты им скажи: какая же это была империя, если центр кормил окраины? И императора не было: Сталин же не император, диктатор, да и то ещё вопрос.

Я даже растерялся:

– При чём тут империя, мы же выпить собрались. Прошу!

Зашумели, рассаживаясь. Севший на пол кричал, что так лучше, падать некуда.

– Мы тебе всё обустроим, – горячо обещали они. – Вешалку из карельской березы притащим. Дом же с вешалки начинается. Ты не думай, мы не пьяницы, но суди сам, как с нами поступили! И не работай, и уехать нельзя. И никакой связи! Тут запьёшь, не то что…

Аркаша отозвал меня в кухню, сунул стакан.

– Давай! За тя, за мя! А им налей по сто, по сто пятьдесят и выгоняй. Ну, ты – хозяин, твоя касса, я предупредил.

От старых хозяев остались треснутые чашки, толстые мутные стаканы, ещё оказалось, что у некоторых стаканы были с собой, так что хватило.

– Сами наливайте, – велел я, за что получил от Аркаши пинок под столом.

Запах сивухи заполнил застолье. Аркаша подставил мне посудину, как я понял, налитую из качественной бутылки. Этим он отличил нас с ним от основной массы.

– Обождите, хоть колбасу нарежу, – сказал я.

Но они дружно загудели:

– Да зачем ты, да что ты, да разве мы не едали, да и зачем ты на еду тратился, себе оставь, рукавом занюхаем.

– Поднимем стаканы да хлопнем их разом, – возгласил человек в кителе. – С новосельем! Да скроется разум!

– Да скроется и тьма! – поправили его.

– Во тьме скроется разум! – бодро поправился он.

О, тут народ собрался грамотный.

– Ты, солнце святое, гори! – И я вознёс свой гранёный кубок.

– Кустиком, кустиком! – кричал невысокий лысый бородач. – Сдвигайте!

Сдвинули стаканы. И правда, получился стеклянный кустик, выросший над столом на секунду и сразу распушившийся. Пошло у всех, кроме одного. У него, как говорится, не прижилось, он выскочил.

– Раз травил я в окно, было душно невмочь, – такая была реплика.

Бедняга вернулся побледневший, но ещё более желающий выпить. Ему налили, но велели беречь драгоценность, отпивать по чайной ложке и прислушиваться к организму. Все с таким состраданием смотрели на него, так солидарно морщились, что участие помогло. Он стал порываться рассказать анекдот, но не мог его вспомнить.

– Сегодня не твой день, – сказали ему. – Не ходи в казино.