Небесные селения

Это был район бесчисленных магазинов, картинных галерей и кафе. На улице было многолюдно и шумно: смеялись девушки, шумели подростки, бегали дети, степенно вышагивали пожилые господа с тростями и в цилиндрах. Снова мне бросились в глаза яркие одеяния аборигенов, и опять я подумал об эпохе, в которой я был бы дома. По меркам земной истории, наверное, это был европейский 17 век.

– Скажите, Калам, есть ли какой-то принцип за тем, как вы одеваетесь? – спросил я его.

– Каждый одевается в соответствии со своим состоянием. Большинство носит одежду пестрых расцветок, очень немногие – белую одежду и лишь самые редкие одеваются собственным светом и потому не нуждаются в одежде.

Я тотчас же вспомнил свое посещение трех голых людей – Высокого, Равновысокого и Третьего, – давших мне свои разъяснения и напутствия, но я не стал говорить о них, а спросил у Калама, что он может сказать о моем выборе серого дорожного костюма.

– Только то, что вы еще не нашли свой цвет и потому спрятались за бесцветную окраску. Также вы еще не выбрали для себя один из наших языков. А ведь для того, чтобы жить здесь, вам придется определиться в этом вопросе.

После магазина Калам предложил мне пообедать в ресторане «Под вязами», где, по его словам, нас должен был ждать наш старый приятель Елуан.

Мы шли по безлюдной улице и молчали. Справа и слева в некотором отдалении от тротуара стояли особняки, окруженные деревьями, беседками и фонтанами. Изредка по улице проезжала карета с задернутыми занавесками или проходил разносчик с пакетами. Очевидно, на этой улице жили знатные и богатые хальцы. Здесь была иная незнакомая мне жизнь, и это меня смущало и тревожило.

Опять всплыл перед моими глазами город Дуракин с его заснеженными улицами и бездомными собаками. Вчера еще я шел по 1-ой улице Машиностроения и ветер подгонял меня в спину. Я ведь так и не добрался до музея, куда меня пригласили для консультации по вопросу о надписи на древней стеле. Снова я думал о старом мире, который раньше казался мне таким основательным и непреложным, и еще я думал о моем странном перемещении в чужую и непонятную жизнь. В этой тотальной перемене декораций было что-то легковесное и несерьезное.

Меня многое смущало. Я не понимал, как я оказался в городе Хале. Я не знал, чем занимаются жители Халя, о чем они думают, что они чувствуют, как они живут. Меня смущало то, что большой бородатый человек Калам, чем-то напоминающий моего дуракинского друга Василия, водит меня по городу, хотя, наверное, у него много собственных дел да еще в день отъезда в далекое путешествие. Я хотел бы знать, кем были три голых господина Высокий, Равновысокий и Третий, которых я посетил в первый свой день в этом городе, и хотел бы понять, откуда берется нематериальный ветер и что здесь происходит со временем.

Что-то мешало мне спрашивать обо всем этом Калама, который, наверное, был приставлен ко мне с какой-то неизвестной мне целью. Вообще искусственность всего, что происходило со мной в Хале, была очевидной. И командировка, которую предложил мне Калам, была явно предумышленной. Я не понимал, что за всем этим стоит и куда все это ведет.

Мы шли на встречу с Елуаном, и мне было очень не по себе. В горле собирался ком обиды и жалости к себе, на глаза наворачивались слезы. Мне хотелось назад в город Дуракин. Я думал: там мое настоящее место, я не хочу быть здесь, я не родился быть эмигрантом, я не гожусь для этой роли, я очень трудно и долго сживаюсь с местом и с людьми и не готов ехать в путешествие по какому-то архипелагу. Все это я уже собирался изложить Каламу и попросить его способствовать моему возвращению на родину.

Неожиданно меня окликнул мелодичный женский голос:

– Николай!

Я вздрогнул и обернулся. В двух шагах от меня стояла маленькая сероглазая девушка с синим цветком на щеке и доверчиво протягивала мне руку. Я сразу ее узнал, это с ней и ее друзьями я танцевал вчера на улице, ведущей от гор к морю. Взглянув на Калама и поймав его молчаливое одобрение, я взял протянутую мне руку девушки и жестом предложил ей составить нам компанию. Через минуту мы вошли в ресторан, примостившийся под вязами. Навстречу нам из-за столика встал улыбающийся Елуан, окликая нас древне-ассирийским приветствием воинов и царей.

Девушку звали Клич. Позже я вспомнил, что этим ласковым именем Лемюэль Гулливер называл свою пятнадцатилетнюю нянюшку в стране великанов, не раз спасавшую его от напастей, но не сумевшую его уберечь от гигантского орла, который унес в своем клюве его домик и сбросил его в море.

На прото-иранском языке имя Клич означало «сад». Не помню, кто сравнивал женщин с садом и говорил, что одно дело смотреть сад из-за высокой решетки, и совсем другое – быть в саду. Я всегда смотрел на женщин из-за садовой ограды и ничего хорошего в них не видел или видел то, что меня не привлекало. Впервые в жизни я оказался в саду. Это случилось в ту минуту, когда Клич окликнула меня на улице, и я обернулся. Ее серые глаза были отпертой калиткой, и через эту калитку я вошел в ее мир. Удивительно, как много можно сказать глазами. Во всяком случае, Клич могла взглядом передать мне достаточно сложные вещи, и я думаю, что я ее понимал.

Вот что сказала мне Клич своими серыми глазами: она и двое ее друзей сразу поняли, что я иностранец, когда я остановил их на улице. Это было совсем несложно понять: я был так смешно одет и так неловок. Им понравилась спонтанность моего обращения к ним и предложенный мною танец. Однако посреди нашего танца они почувствовали мою отчужденность. Я как будто бы куда-то исчез или отвернулся от них. Клич и ее друзья почувствовали, что стали мне не нужны, и решили мне не мешать. Позже она поняла, что со мной случилось, и ей захотелось мне помочь. Она так рада, что ей удалось меня отыскать. Теперь она всегда будет со мной, даже если иногда я буду ненадолго исчезать.

Мы сидели вчетвером за овальным столиком и оживленно разговаривали. Разговор шел на древне-ассирийском, староанглийском и одном из местных языков, которого я не понимал. Елуан и Калам переводили мне то, что говорила Клич, и объясняли ей то, что говорил я. Разговор был сбивчивым и шумным. Лидировал Калам, рассказывая подробности предстоящего путешествия поочередно на местном и староанглийском языках. Елуан и Клич пристрастно расспрашивали его о деталях маршрута и планах путешествия. Я старался понять всех троих и запомнить слова, которые произносила Клич, вслушивался в местную речь и нащупывал ее внутренний строй и звуковой рисунок. Клич повторяла для меня сочетания слов, которые привлекали мое внимание, а я, в свою очередь, пытался их произносить так, как это делала она. К концу обеда я уже знал два десятка новых слов и выражений. Кроме того, для меня начал вырисовываться общий ритмический рисунок местного языка.

Также я кое-что узнал о предстоящем путешествии. Нам предстояло посетить три острова архипелага Макам, называвшиеся Тахарат, Кудрат и Курбат, что означало «очищение», «состояние силы» и «сад близости к Богу». На пристани нас ожидало парусное судно «Саха», или «Великодушие», готовое к отплытию. Предполагалось, что путь к первому острову будет долгим, но никто не мог точно сказать, как долог и труден он может быть. О дальнейшем Калам отказывался говорить на том основании, что сначала нужно достичь острова Тахарат и сделать на нем намеченную работу, и только после этого определится дальнейшее.

На всех языках, звучавших за обедом, включая язык аборигенов, которым я изо всех сил пытался активно овладеть, хоть и в ограниченных пределах, я задавал моим собеседникам один простой вопрос, на который не мог получить ответа. Я спрашивал, сколько времени может занять первый этап морского путешествия, то есть путь между Халем и Тахаратом. Слово «время», очевидно, отсутствовало в языке моих новых друзей. Я припомнил то, что на вчерашнем свидании сказал мне Третий: «Здесь нет времени, потому что все длится, но ничего не повторяется. Чистую длительность невозможно измерить. Радуйся!» Эти слова все еще казались мне неубедительными. Как это нет повторения, рассуждал я, ведь за днем наступает ночь, а за зимой – лето! Клич попыталась меня переубедить. Она говорила мне глазами и словами: «Каждая ночь это другая ночь, каждое лето это другое лето. Каждый миг несет с собой нечто неповторимое, новое состояние, новый ветер».