Страница 5 из 49
- Это болезнь возраста, Данил, и я надеюсь, ты сможешь это понять. Я всего лишь помешала тебе сделать глупость, о которой ты потом сам бы пожалел. Я обещаю тебе никогда не вспоминать ту мерзкую сцену, что ты мне вчера устроил - я понимаю твоё состояние, и понимаю, как это все было неприятно.
Мама вздохнула.
- Теперь послушай. Я договорилась о рабочем месте для тебя, зарплата небольшая, но будет оставаться время на учёбу. Подашь документы в торговый техникум, на вечернее. Тебя возьмут. Окончишь с хорошим баллом - и космос перед тобой открыт, ты ведь знаешь, зачастую торговые представители проводят в пространстве больше времени, чем бывалые пилоты. Повидаешь разные планеты. А захочешь - после торгового пойдёшь в лётное: такие два образования - верный путь к успеху.
Она говорила, а я чувствовал - подразумевается, авось перебесишься к тому времени. Во мне уже клокотала ярость, но я давил её в себе, изо всех сил стараясь быть - не казаться, а быть - беспристрастным.
- Не думаю ведь, что ты в самом деле видишь себя в космосе исключительно в роли матроса? - поинтересовалась мама, и только по слегка неуверенной интонации я угадал, что фраза была задумана как произнесённая для разрядки шутка. Этакое предложение - "забудем всё и посмеёмся вместе".
Я честно попытался объяснить ей свои планы. Рассказал про зарплату матроса, которая как минимум в несколько раз превышает ту, что я смогу получать здесь, и про аванс за рейс, который позволит нанять сиделку. И о том, что пространственный стаж даст мне преимущества для поступления в лётное. Ещё о том, что торговля совершенно не моё призвание, и я, скорей всего, не потяну торговый техникум, и - наверное, зря я привёл этот довод - о том, что просто не могу больше оставаться на грунте. Я говорил сбивчиво, перескакивал с одного на другое, хотя все казалось таким естественным и логичным...
- Все это глупости, - заключила мама, прихлопывая все мои рассуждения легким движением ладони.
Вот так, легко, - одним движением.
- Послушай теперь меня. Полагаю, в тебе говорит сейчас обычный подростковый нигилизм, и потому я хочу, чтобы ты хорошо поразмыслил, прежде чем решать что-либо. Ты ведь рассудительный мальчик, Данил, и я надеюсь, что ты сможешь всё взвесить и оценить то, что я для тебя делаю. Но существует ещё одна возможность, о которой мне не хотелось бы думать. И всё же боюсь, что я обязана поговорить с тобой и об этом.
- Ты о чем? - спросил я хрипловато, потому что сердце замерло, а таинственный конверт начал своё движение в маминых руках.
- Я о том, что твоё стремление в космос, равно как и странный, если не сказать больше, интерес к... м-м-м... известному тебе явлению может носить и не совсем здоровый характер. Ты, может быть, уже не помнишь... Был один случай, тебе тогда было семь лет... Долгое время после этого мне казалось, что все обошлось. Возможно, я успокаивала себя... Возможно, я виновата. Надо было уже тогда показать тебя специалистам.
- Ты о полете, - утвердительно произнёс я.
Она кивнула.
- Ты хочешь сказать, - я цедил слова, чувствуя, как сердце проваливается куда-то к копчику; поперхнулся и начал снова: - Ты хочешь сказать, будто в самом деле считаешь, что у меня поехала крыша? Только потому, что меня тянет летать? Только потому, что я мечтаю о пространстве? Это уже признак психоза теперь, да?
- Нет, не так, - мама вздохнула очень устало, словно подняла чересчур тяжелый груз. - Конечно, не так. Но к любой мечте нужно подходить разумно, понимаешь? Я хотела бы быть уверена, что ты умеешь думать, а не только идти на поводу у своих эмоций. Я верю в твоё благоразумие, иначе не вела бы этот разговор. Но ты должен доказать мне свою способность держать в узде собственные инстинкты. Вот, почитай.
Слегка поколебавшись, она бросила мне на колени конверт.
Признаюсь, когда я открывал его, мои пальцы здорово дрожали.
Первым я вытащил документ на трёх листах, подписанный нашим школьным психологом - масса непонятных терминов, например, меня там называли акцентуированной личностью, и ещё что-то о затруднённой социальной адаптации. Я даже не прочитал все до конца, могу только дать голову на отсечение, что в моем личном деле лежала совсем другая характеристика.
Но это полбеды. Вторым документом было письмо, в котором мать подробно описывала то самое памятное происшествие, мой единственный и великолепный полет. Во всех деталях, с приложением подлинных показаний монитора - вот уж не знал, что эти данные сохранились. Но что меня совсем добило - перечень "изменений в поведении", которые она "стала регистрировать после этого случая" и которые "несомненно, прогрессируют"...
- Это ведь неправда, - выговорил я, безуспешно пытаясь заглянуть ей в глаза.
- Не знаю, - мама повела плечами. - Это всего лишь возможная интерпретация. Допускаю, не единственная возможная. Но я мать, и я не имею права исключать любую вероятность. Прости.
- Что ты собираешься делать с этим?
- Я бы предпочла, чтобы ты доказал мне своё благоразумие.
- А если нет?
- Если ты усугубишь мои сомнения... Что ж. Я буду вынуждена, я... Я отошлю конверт одному психиатру, очень хорошему, поверь - мне его рекомендовали солидные люди. Возможно, тебе придётся пройти обследование. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдёт.
- Мама...
Я резко выдохнул; вдохнул снова, глубоко, словно готовясь нырнуть с высоченной вышки, и попытался начать снова.
- Мама. Ты понимаешь, что... - не так. - Ты отдаёшь себе отчёт, что если дашь ход этим бумагам, то дорога в пространство будет для меня закрыта? Навсегда, что бы потом ни случилось? Раз и навсегда?
Я падал в пропасть. Ограничение в правах по "психической" статье - такое мне и в страшном сне не могло присниться. И я ни на секунду не усомнился, что она сможет это устроить.
- Милый мой малыш, - в грустном звучании маминого голоса угадывался оттенок улыбки; "малыш" - так она не называла меня уже много лет. - Милый мой. Неужели ты в самом деле думаешь, что я могу причинить тебе вред? Но пойми. Если болезнь все же есть, было бы злом дать ей развиться. Ведь можно жить, не покидая планеты, если это - цена твоего здоровья, разве не так? А здесь мы справимся с этим. Кроме того, если ты здоров, тебе ведь нечего бояться, правда?
Я не верил. Покажите мне психиатра, который признает меня здоровым после такой "рекламы", после той моей детской выходки, после всей истерии, накрученной вокруг нейродрайва. Только я так и не смог решить - действительно ли мать не понимает этого, или, наоборот, на этом строится весь расчёт.
- То есть, - проговорил я внезапно севшим голосом, - если отбросить все красивые слова... Варианты такие - либо я иду в торговый, либо ты объявляешь меня сумасшедшим. Я правильно понял?
Такую узду стоит надеть лишь однажды. Разве эти вожжи потеряют свою силу после торгового? Через пять лет, через десять, вообще когда-нибудь?