Страница 17 из 31
В дверь постучали:
– Да! – отозвался Иванов.
– Сидите?
В помещение заплыл, словно карась, круглый мужик лет шестидесяти – в куртке и с порядочной лысиной на темени. Мужик остановился и шумно понюхал атмосферу:
– Выходит, не зря народ беспокоится. В дежурной части, говорят, никого. Мне позвонили – дай, схожу…
– Имеем право…
– Не спорю. Но как глава я обязан.
Глава присел на свободный стул, повел плечами – словно бы на морозе.
– Выпей за нашего генерала…
Глава, поймав губами стакан, высосал содержимое, крякнул, отломил корочку, понюхал и отложил в сторону.
– Кушай, – напомнил Иванов. – Домой у нас некому развозить. Каждый поедет на своих…
Глава согласился, наклоняя лысину к столу и ловя окуня на расстеленной бумаге:
– Правила знаем. Какой-то умник позвонил: говорит, зашел к ним, а у них там пусто. У нас все теперь – дай надзирать над органами.
– Всё под контролем.
– А дежурка?!
– Там же замок!
– Тогда ладно. Прошу извинить…
Лысина у главы покрылась испариной. Он обернулся к Кожемякину и представился:
– Нелюбин. Юрий Фролович. Бывший начальник местного отделения. Майор. Ветеран МВД. Теперь глава администрации. А они, – он развел руками. – Они все мне как дети. Штаты у теперь сократили. Не мог отстоять… Иногда захожу…
Нелюбин трепал в руках рыбину.
– Вот не лежит у меня душа к этому сушняку. Дай лучше колбаски, – попросил глава. И к Михалычу: – Интересная пошла нынче жизнь, товарищ полковник. Ухайдакали недавно ученого – и не касайся. Утопили в реке. Но Физик – это же не шаляй-валяй. Это даже не гималайский медведь. Это выше. Такие профессии на дороге не валяются. Я бы начал, будь я следователь, с этого физика. Надо взять за основу место его работы и обитания. Вы понимаете?
Михалыч кивнул.
– Так что вот именно с этого. А ребята вам помогут. Правда, ребята?
– Так точно! – ответил Гуща. Наверняка он забыл, что полковник здесь совсем по другому делу.
– А эта! Теща Безгодова! – продолжал глава. – Вы не поверите! Позвонила в Затон и орет: «Хочу мавзолей для собаки! Завтра же вас не будет, если не исполните!» А директор – Рюмин! – не будь дурак… Забальзамировать, говорит, – и под стекло… К вам в спальню… На том и разошлись. Якобы леший сучком кобеля пропорол. И записку оставил: «Приберись, старуха». Теперь она думает – где ей прибраться? Вот врать нынче пошел народ…
Михалыч мотал на ус. Повезло деревне, если в ней губернаторы водятся.
– Согласно разработкам, – Михалыч посмотрел себе под ноги, – именно там отсиживался на лето подозреваемый.
– А что он натворил? – спросил глава.
– Банк ограбил. В составе группы.
Алкоголь начинал действовать на мозги. Ненароком можно проговориться, и Михалыч поднялся из-за стола.
Гуща встал со стаканом в руке. На дорожку, товарищ полковник! А тот о своем: женщина, у которой остановился, будет волноваться. Думал снять гостиницу, но ее уж давно закрыли. Даже дом успели снести.
Иванов поднялся над столом:
– Завтра мы в полном вашем распоряжении. Гуща, проводи полковника. Или лучше я сам…
Но Михалыч остановил их: не беспокойтесь. И к двери.
Закрыв за собой дверь, он опустился вниз.
На улице горели редкие огни. Вынув пистолет из кобуры, дослал патрон в патронник, сунул оружие в правый карман пиджака и, держась за рукоять, пошел домой. В мыслях рисовались планы, один причудливее другого, однако один из них нравился больше всего: вынудить врага на скорые решения. В бандитском бизнесе скорость опасна. Она приводит к ошибкам, цена которым – смерть. Молодец был полковник Перельман, преподаватель академии МВД, который говорил: «Не кривите губы при слове провокация. У него совсем другое значение, и мы от него отвыкли…»
Однажды он внес в аудиторию один из томов современного русского языка и торжественно произнес:
– У слова несколько значений. Вот это, третье, мне особенно по душе: искусственный вызов всходов семян сорных растений с целью последующего их уничтожения…
Ту лекцию никак не забыть – она врезалась в память. Надо определить, кто здесь главный кукловод? Чтобы получить хоть какой-то результат, надо выйти на след покойного Физика, надо использовать свое положение. И не надо терзаться муками совести, оттого что ребята не поставлены в известность. Им это ни к чему.
Михалыч остановился около дома. Светилось лишь кухонное окно. Сердце прыгало в груди. Михалыча никто здесь не помнит, кроме старых друзей по далекому детству.
Глава 11
Михалыч проснулся от сорочьего треска. Две балаболки, тряся от натуги хвостами, стрекотали в черемухе возле открытой форточка. Михалыч захлопнул створку – сороки вскинулись на крыло и, бултыхаясь, улетели через дорогу к соседней березе.
На часах было пять. Если снова лечь, то едва ли уснешь. Черт принес белобокое племя.
Мать спала в другой комнате, тяжело дыша. У нее бронхиальная астма, она поздно встает.
Вышел во двор. Прохладно. На огороде роса. Солнце в сиреневом мареве стоит над заречными пихтами. Молчаливый пастух прогнал на задах общественное стадо, и всё опять стихло.
Кожемякин вернулся в дом, поставил на плиту чайник, затем включил ноутбок и приступил к отчету о предстоящей операции. Неизвестно, как сложится дальнейшая жизнь. Возможно, карьера, будь она не ладна, на этом оборвется. Чайник на кухне давно фырчал, но Михалычу было не до него, он переживал вдохновение.
«Здравствуй, дорогая бабуля! Во первых строках моего небольшого письма спешу сообщить, что жив и здоров, чего и вам всем желаю. Как я раньше писал, можно сказать, что жив только наполовину. Хорошо, что есть на что жить и чем пахать землю. Инструменты получил по наследству исправные, в полном наборе. Деньжонки тоже. Как обнищаю, опять обращусь к тебе, потому что больше не к кому: родня вся наша здесь попала под влияние к начальнику цеха. Вчера хоронили одного дяденьку. Вся родня собралась. На поминках выпили, и все жаловались на начальника цеха. Занимается, говорят, нехорошими делами. В общем, заставляет делать в цехе не те болванки, какие необходимы, а какие-то другие, и все недовольны.
Начальник, говорят, раньше был аптекарь. Пилюли делал и продавал. Теперь он стал начальником цеха. Здесь есть всё, но аптеку он не бросил. Он ее расширяет и окончательно обнаглел, потому что ему законы не писаны. Всех мастеров понизил, а одного, нам он с родни, решил отправить на покой. Тот расстроился, пошел к своему другу и там выпил, а когда возвращался – на него напали фулиганы и зарезали до смерти. Вот его и хоронили вчера.
Работать в цехе стало плохо. Все локти у людей в занозах, а начальнику хоть бы хны. Ему это даже нравится. А куму всё равно. Он мог бы помочь, но не буду к нему обращаться. Обойдусь сам, потому что кум потом будет меня славить на каждом углу. Так мы и живем, бабуля. Без братца мне скушно. До вас далеко, но я не унываю. Сама не болей. Писать мне особо некогда. Черкну пару строчек через недельку, если будет время и позволит здоровье».
Михалыч закончил писать и отправил письмо в Контору. Пусть гадают. Михалычу их думы до лампочки, потому что в большом он долгу за напарника перед здешним начальником «цеха».
Он вышел на кухню, снял надоевший чайник: на дне едва бултыхалась влага. Добавив воды, поставил на плиту и стал готовить завтрак. Взгляд упал на мешок из-под сахара, лежащий в углу за тумбочкой. Он был куплен в первую поездку в город. Неужели он все-таки пригодится? Скорее всего, да, потому что обещание не забыто.
Взяв мешок, он положил его в «дипломат», накрыл газетой. Сверху положил пачку бланков разного назначения – протоколы допросов, постановления об изъятии вещественных доказательств и прочий хлам. Снаружи придавил это хозяйство видеокамерой. Пусть смотрят и делают выводы: следователь выехал в полном вооружении.
Михалыч плотно позавтракал. Матушка проснулась и лежала, не вставая. Она слушала инструктаж, моргая в такт указаниям. Конечно, она всё понимает. Остановился у нее какой-то военный на несколько дней.