Диверсанты (сборник)

Рыбалко встал, подошел к своему месту и хотел выключить магнитофон, который все это время наматывал на пленку рассказ Лузгина. Но тот вдруг сложил молитвенно на груди руки и плаксивым тоном, который не вязался с его крепкой фигурой, заскулил:

– Верь мне, начальник. Было это. Так оно было. Я и в палатку полез, чтобы спрятаться от него. Шлепнет он меня, такой у него расчет со мной за ту косую. А я жить еще хочу! Жить хочу!

Рыбалко внимательно поглядел на Лузгина и снова увидел в его глазах страх. «Может, правду говорит», – подумал он с долей сомнения и сразу же отбросил эту мысль. Слишком неправдоподобно выглядела вся эта история. – «Шкета бы послушать» – эта мысль не задержалась и так же, как появилась, погасла. Лузгин словно угадал, о чем подумал капитан, он с надеждой впился глазами в Рыбалко и заспешил:

– Шкет подтвердит, он его знает, он его видел! У него шпалер, брать его надо. Я не люблю мокрого дела.

– Послушай, Александр. Ты вот, как любишь говорить, вор в законе[17], хотя таких у нас уже негусто, нет такой профессии, и вдруг стал выдавать другого преступника. Вроде, вашу воровскую этику нарушаешь, а?

– Не кучер[18] он, гражданин начальник. Он – демон, хоть шпалер имеет. Только я сразу учуял: не наш он. Оттого и боюсь, что пришьет. Чего мне его беречь? Шкет говорил, в Москве он живет, вроде на пяти языках может разговаривать. Среди нас таких нет. Не кучер он, – категорично заявил Лузгин.

Капитан больше не хотел тратить время на пустые разговоры. Он выключил магнитофон, молча написал протокол допроса по краже в палатке и признанию Лузгина и дал ему подписать. Тот долго читал небольшой текст, шевелил губами, потом старательно вывел свою фамилию и с надеждой поглядел на капитана.

– Перед судом вашего слова не будет?

– Нет, не будет. В этом учреждении дураков нема, не держим. Под сказку авансы не выдаются. Тебе итак срок небольшой светит. «Иконник» твой про тебя забудет. Ты ведь этого хотел?

– Эх, начальник! Ты это напрасно! Правду я говорил!

Рыбалко вызвал конвоира и отправил Лузгина в камеру. Дело с палаткой было закончено, требовалось лишь оформить материалы в суд. Но он остался недоволен собой, что-то ему было непонятно. Чутье подсказывало, что Лузгин не сочинил всю эту историю, которая выглядела не совсем правдоподобной. Капитан не относился к числу людей, которые, закончив расследование, успокаивались и могли заниматься другим делом. Он еще несколько дней возвращался к этому вопросу. Рыбалко допускал мысль, что Лузгин мог сочинить эту историю про Иконника, как он стал теперь называть неизвестного, но он был убежден, что Лузгин способен придумать более правдоподобную легенду, которая не вызывала бы особых сомнений. В то же время капитан проникся уверенностью, что Лузгин неспроста оставил в палатке отпечатки пальцев, словно приглашал: «Берите меня поскорее, я для этого сделал все, что мог».

Трудно было предположить капитану, что не пройдет и полгода после этого мелкого дела, как ему придется снова заниматься Лузгиным, прослушивать магнитофонную запись его рассказа. В тот день, когда он закончил дело по палатке, он высказал свои сомнения Ковалю, и подполковник посоветовал ему не ломать себе голову, а скорее написать отчет, который висит на нем уже месяц.

– Ты склонен верить в эти байки? – прямо спросил он капитана.

– Не совсем, но это не дает мне покоя. Что-то у Лузгина стряслось, и он избрал такой путь. Где-то я не доработал.

– Надо ждать, другого выхода нет. А пока занимайся справками, один ты не завершил отчет, – приказал он и на этом поставил точку.

Золотистое поле пшеницы словно море колыхалось под порывами ветра. Комбайн шел по краю поля и ручьем сыпал из рукава пшеницу в кузов автомашины, прижавшейся к его боку. У скирды прошлогодней соломы машина отошла и комбайн остановился. Механизатор, кирпичнозагорелый, коренастый, здоровый мужчина, вылез из кабины, снял с головы фуражку, ударил ею несколько раз о колено, выбивая пыль, и пошел к скирде. Ему хотелось отдохнуть минут пятнадцать и, выбрав себе место в тени, он растянулся на соломе, глядя в безоблачное голубое небо. Что-то упиралось ему в бок, и он передвинулся. Из соломы показался ботинок. Комбайнер потянул его и, к своему удивлению, увидел ногу человека. Точнее, это была не нога, а грязно-серая кость с обрывком темной ткани, когда-то бывшей брюками. Он быстро раскидал солому и пришел в ужас. Перед ним лежал скелет. Череп, усыпанный соломой, выглядывал из остатков полуистлевшей одежды и будто смеялся оскалом раскрытых зубов…

С информацией о найденном на юге трупе капитан Рыбалко внимательно ознакомился, хотя она и не имела к нему прямого отношения, так как уголовный розыск никого не разыскивал, исчезнувших без вести на данный период по городу не значилось. Тем не менее капитан вдумчиво и обстоятельно вчитывался в данные бюллетеня оперативной информации. Здесь было заключение научно-технической лаборатории и судебно-медицинской экспертизы. Из этих данных Рыбалко выделил главное: труп пролежал под соломой более трех месяцев, на этот период пришлись обильные весенние дожди и жаркое летнее солнце. Если не сбрасывать со счетов полевых грызунов и насекомых, то, естественно, природа по существу превратила труп в голый скелет, а одежду – в истлевшие лохмотья. Документов никаких не оказалось. «Жаль, что нет где-нибудь за подкладкой старого автобусного или троллейбусного билета. В фильмах или книжках билеты находят, – подумал с иронией капитан. – А тут голый скелет в лохмотьях и без документов».

Далее капитан бегло прочитал причину, вызвавшую смерть: «выстрелом в затылок…». «…Выстрелом в затылок…, – повторил он. – Если бы ножом в сердце, то поди докажи, что это убийство: сердца-то уже нет и вообще ничего нет из внутренних органов», – продолжал комментировать капитан лаконичные строки информации. Но вдруг одна деталь насторожила его. Научно-техническая лаборатория давала заключение, что одежда, остатки которой сохранились на трупе, была выпущена одной из киевских швейных фабрик. Это могло быть простой случайностью, но туфли также были изготовлены в Киеве.

«Выходит, наш человек, – подумал Рыбалко. – А где же заявление об исчезновении? Я что-то не видел?»

В конце сообщения шло описание скелета: зубов, где не хватало нижнего левого коренника, а верхний пломбирован; суставов рук, которые не имели дефектов, и только сустав большого пальца правой ноги был деформирован, о чем свидетельствовала неправильно сросшаяся кость.

Рыбалко еще раз вернулся к началу справки, где давался предполагаемый возраст неизвестного.

– Двадцать пять – двадцать шесть лет, – прочитал он вслух. – Молодой парень, роста небольшого, совсем шкет – сто шестьдесят два сантиметра.

Капитан закрыл папку, передал ее дежурному и пошел в свой кабинет, все еще размышляя о молодом человеке, который был убит выстрелом в затылок. Когда он уже сидел за столом и разбирал бумаги, то вдруг почувствовал, что какая-то важная мысль не дает ему работать, сосредоточиться на текущих делах. Рыбалко оставил бумаги и подошел к окну. Там, за ним, жизнь текла своим заведенным порядком. Сотни людей двигались по тротуарам, поток машин мчался мимо и вдруг вздыбливался как норовистый конь и замирал перед красным сигналом светофора. Едва вспыхивал зеленый свет, и добрых полтора десятка машин, газанув почти одновременно, поднимали сизое облако дыма. Оно медленно плыло вверх, расползалось, растворялось и полностью исчезало, а в это время красный свет светофора останавливал новую партию машин. «Этот паренек, вероятно, тоже прохаживался по этим улицам», – подумал капитан и неожиданно понял, что его беспокоило. Подсознательное подозрение требовало проверки. Он снял телефонную трубку и набрал номер.

– Старший инспектор Рыбалко. Вам что-нибудь известно о Дмитрии Гаврилине в настоящее время? Меня интересует, где он сейчас. Хорошо, я подожду. Давайте его.

17

Вор в законе (жарг.) – не оставивший воровства.

18

Кучер (жарг.) – общее название воров.