Диверсанты (сборник)

– Кати отсюда со своей радостью! Мне видеть тошно этот тарантас, не то что ехать на нем!

И они пошли пешком до станции, обжигаемые морозным ветром.

Уже в поезде, когда Гаврилин лежал на верхней полке и отсыпался за все пять режимных лет, слезая лишь затем, чтобы поесть да перекинуться парой слов с молчаливыми соседями, которых отпугивала его короткая стрижка и несколько развязная манера разговаривать, Дмитрий решил, что не поедет в Киев, куда ему выписали документы по его же желанию. Сначала – к морю, к теплому, ласковому морю. Туда, где нет мошкары, нет снега, морозов, где воздух пахнет каштанами и люди разодеты как в сказке. Шкет решил дать себе отпуск и провести его на юге, прежде чем начнет работать. Работать… Гаврилин еще не думал, что он будет делать на свободе. За пять лет он получил специальность электрика и бульдозериста. Ему, человеку маленького роста, нравилось управлять сильной огромной машиной, тут он чувствовал себя гигантом с мощной мускульной силой. Нет, работать сейчас он не хотел, он желал отдыхать на берегу теплого моря. Зычный голос женщины отвлек его от размышлений.

– Кефир, сосиски, булочки, шоколад!

Дмитрий купил плитку шоколада – этой роскоши он не пробовал целую вечность – и съел его без остатка.

Вечером на одной из остановок Шкет побежал в станционный буфет. У стойки стоял шикарно одетый молодой мужчина. Он купил бутылку коньяка, попросил открыть ее, тут же налил в стакан, выпил и закусил шоколадом. Только сейчас он заметил короткую стрижку Шкета и его удивленно-завистливый взгляд.

– Захмелишься? – предложил он и, не дожидаясь согласия Гаврилина, налил ему полный стакан коньяку. Шкет опрокинул его единым духом и так же, как щедрый дядька, закусил шоколадом. Через пять минут они прикончили бутылку, и Дмитрий опьянел. Он потерял счет времени, события сместились, все сфокусировалось на щедром мужике. Потом была вторая бутылка, дальше Дмитрий ничего не помнил. Ночевал он в какой-то грязной комнате, нового знакомого там не было. На столе лежала записка: «Жду в Киеве, не пожалеешь», и время встречи на вокзале.

Гаврилин вспомнил о чемодане. Искать его не имело смысла: мыло, полотенце, пара белья да всякая мелочь. В кармане были деньги, и он решил двинуть в Киев. Чем-то его притягивал к себе новый знакомый, он вызывал доверие тем, что не бросил его где попало, и чем-то еще вселял уверенность. В нем таилась скрытая сила обаяния, и Гаврилин, который привык в колонии подчиняться грубому насилию, к этому человеку невольно потянулся сам.

Так он отложил свою встречу с теплым южным солнцем и ласковым морем.

Встретились они как было указано в записке. Новый знакомый назвался Виталием Гавриловичем, а Дмитрий сразу же окрестил его Щеголем. Долго они сидели в ресторане, пили дорогой коньяк, и Шкет остатком еще не совсем захмелевшего мозга пытался найти причину, зачем такой шикарный мужчина взял его в кореши. Потом Дмитрий понял, что попал в крепкие лапы, в стальные клещи, и вырваться он уже не сможет. Щеголь гонял Шкета под Мурманск, под Архангельск, за Вологду, заставлял бегать по деревням в поисках икон. Он был недоверчив и требовал от Шкета рассказов в деталях, что он видел, где расположен тот или иной поселок, какие дороги идут от железнодорожной станции, расспрашивал между прочим о воинских частях, которые попадались Шкету на его пути. Чтобы быстрее отчитаться перед ним, Шкет выработал собственную схему и по ней в деталях обрисовывал картину того, что он видел. Но Щеголь заставил его делать записи и по ним обстоятельно доказать, что он действительно ездил в те места, которые ему указывали, а не купил икону у старушки на Преображенском кладбище.

Вместо южного солнца, о котором Шкет мечтал как о манне небесной, лежа вечерами на нарах в колонии, он получил снега, холод и нежаркое солнце, чаще моросящие дожди и полное отсутствие какой-либо перспективы. Теперь Шкет не мог себе и отдаленно представить свое будущее и жил лишь тем, что давал ему сегодняшний день. Еще отбывая свой срок, он дал себе слово покончить с этой проклятой жизнью, наполненной страхом и горестным ожиданием. Шкет решил, что как только выйдет на свободу, окончит восемь классов, и эта мысль как-то согревала его душу. Сейчас о школе нечего было и думать. За каждую икону он получал деньги, часто утаивал от тех, что предназначались на приобретение икон. Когда Шкет привозил святые лики, Щеголь равнодушно просматривал их на пустыре и тут же разбивал о железобетонный столб. Только некоторые из них брал с собой, и они исчезали с поля зрения Гаврилина насовсем. При встречах они почти не разговаривали, говорить им было просто не о чем, кроме как об иконах и о том, что он видел в дороге. Шкет получал лаконичные приказания, деньги и вновь уезжал на пару недель, а то и больше. Обходил деревни, выманивал у старушек иконы, выдавая всюду одну и ту же легенду, что мать, умирая, наказала достать святой лик и повесить над пустой кроватью на целый год. Он до того иногда входил в роль, что легко выжимал из глаз слезы по умершей мамаше. Бесхитростная легенда срабатывала безотказно, редко какая старушка могла устоять перед такой религиозной преданностью сына. Плюс к этому перед глазами старухи шелестела красная купюра, и не проходило и пяти минут, как уносил Шкет из дома икону. За деревней он доставал из кустов мешок, в котором уже лежало несколько штук, укладывал туда очередную добычу, обходил деревню и, зайдя в нее с другого конца, снова выискивал подходящую избу.

Однажды Шкет привез среди обычных икон небольшой деревянный прямоугольник с ликом Иисуса Христа. Виталий Гаврилович как взглянул на икону, так и замер. Глаза у него загорелись, а перед Шкетом он стал валять Ваньку – ерунда, мол, дешевка, деревенский мастер малевал. Но не разбил эту доску, а, сунув под мышку, быстро распрощался с Гаврилиным, даже не выслушав его дорожного отчета. Шкет сразу сообразил, что добыл стоящую вещь. Он покрутил в руке сотенную бумажку, которую сунул ему сверх положенных Щеголь, и со злобой плюнул себе под ноги. Вот тогда он и решил, что мотнет на Черное море, не поедет искать новые иконы.

Тут Лузгин ему подвернулся, старый кореш по кличке Крыса, специалист по вырыванию дамских сумочек и сдергиванию меховых шапок. Еще Лузгин очень любил ювелирные вещи и, угрожая жертве, что порвет ухо, снимал дорогие серьги. Он считал, что это самый удобный товар – легко сбыть и легко спрятать. Попался он в ювелирной мастерской, куда принес отнятые сережки, и на целых пять лет они расстались со Шкетом.

Когда Дмитрий встретил Лузгина, то страшно ему обрадовался. Он решил Крысой заткнуть ту брешь, которая образуется, если он сам уедет на юг, к морю. Шкет замыслил вообще порвать со Щеголем, а поэтому взял у него деньги якобы на покупку икон, а на самом деле решил совсем скрыться с его глаз…

…Солнце сильно припекало, и Гаврилин решил перебраться под тент, где уже сидело несколько человек. Он выбрал себе местечко, перетащил портфель, потеснил какого-то полного дядьку, который с ворчанием передвинулся, давая возможность Гаврилину спрятаться от солнца.

– Откуда приехал такой бледный? – поинтересовался он.

– Из заключения, батя, – решил подшутить над ним Гаврилин и поразился загадочной метаморфозе. Добродушная улыбка сползла с лица мужчины, исчезла словоохотливость, и тот невольно отодвинулся от Шкета. Чтобы окончательно доконать соседа, Дмитрий добавил беспечно:

– За убийство сидел. Заделал одного лоха[39].

Такое отношение к себе Гаврилин и раньше замечал, еще в поезде, когда возвращался из заключения. Люди менялись на глазах – одни делались сухо вежливыми и спешили отделаться от его присутствия, другие просто не разговаривали с ним и настороженно следили. Правда, попадались такие, что не шарахались как от чумного, а проявляли сочувствие, давали кучу советов. Один мастер с угледобывающего комбайна, откуда-то из Караганды, настойчиво звал к себе в бригаду, обещал сделать человеком. Но в общем люди с недоверием относились к бывшим зекам, и их доверие надо было зарабатывать долго и упорно. Хватит ли у него терпения, Дмитрий не мог с уверенностью сказать, да он и не задумывался над этим в первые дни свободы. А потом всем завладел Щеголь.

39

Лох (жарг.) – доверчивый человек.