Диверсанты (сборник)

Рыбалко позвонил по телефону, вызвал машину, взял с собой двух сотрудников и поехал по давно знакомому адресу. Пять лет назад он арестовывал Лузгина за ограбление. Тогда все разыгралось как в детективном фильме: Лузгин закрылся изнутри комнаты, забаррикадировал дверь, сам вылез на карниз, добрался до слухового окна, заполз внутрь, но чердак оказался закрытым. Преступник перебрался на крышу, здесь его и догнал старший лейтенант Рыбалко. Лузгин трижды прицеливался, хотел перепрыгнуть на крышу соседнего дома, но страх сорваться вниз с высоты шести этажей удержал его от безрассудного поступка. Рыбалко наблюдал, как в отчаянии метался загнанный преступник, потом спокойно сказал:

– Александр, неужели то, что ты совершил, стоит твоей жизни? Не делай глупости. Никуда тебе от нас не уйти. Иди сюда!

И Лузгин покорно пошел к Рыбалко, тяжело ступая по скату железной крыши. Так же покорно протянул руки, ожидая, пока инспектор защелкнет на его запястьях наручники.

Что же сейчас выкинет этот уже матерый преступник, прошедший пятигодичную «школу» тюремного общения и воровского братства? Будет, как раньше, карабкаться по карнизу, бегать по крышам или покорно, как проигравший, отдаст себя в руки уголовного розыска? Рыбалко на всякий случай незаметно для сотрудников вытащил пистолет, снял его с предохранителя и сунул в боковой карман плаща.

Но, на удивление, все было значительно проще. Когда капитан поднялся на площадку этажа, где жил Лузгин, то обнаружил, что дверь в его квартиру не заперта. Осторожно ступая, вошел в коридор, движением руки оставил на лестничной площадке сотрудников и, подавляя волнение, подошел к двери, где его мог ожидать любой сюрприз. Сжимая ставшую влажной рубчатую рукоятку пистолета в кармане плаща, он резко толкнул ногой дверь и мгновенно запрыгнул в комнату. Сразу же все волнения и опасения рассеялись как дым. Лузгина он увидел на кровати в одних трусах. Тот крепко спал. На полу рядом стояла недопитая бутылка коньяка и лежали высыпавшиеся из пачки сигареты «Столичные», окурки валялись возле кровати. Здесь был беспорядок холостяка, да еще такого, как Лузгин, бывшего уголовника, с ограниченными заботами и потребностями. Все это Рыбалко охватил одним взглядом и, помедлив секунду, подошел к кровати. Следователь бесцеремонно, не заботясь о том, что Лузгин проснется, приподнял за угол грязную подушку, заглянул под нее и только после этого толкнул его в плечо.

– Вставай, Александр! Хватит валяться. Ну же! – Рыбалко резко дернул его за руку.

Лузгин замычал, открыл глаза и, еще ничего не соображая, уставился на капитана.

– Тебе чего? – прохрипел он, не понимая, кто перед ним.

– Ты арестован! – тихо сказал инспектор. – Встать!

Лузгин вдруг узнал капитана, глаза его расширились, сон как рукой сняло. Поморщившись, он спустил ноги на пол и сдавил ладонями голову.

– Фу, черт! До чего же башка трещит! Перебрал я, гражданин начальник. Что-то вы рано заявились! – Лузгин протянул руку, чтобы взять брюки, но Рыбалко опередил его, ощупал карманы и бросил их ему.

– Давай поживей! Деньги где?

– Какие деньги? – сделал удивленное лицо Лузгин. – У нас никогда не водились башли[1]. Мы всегда спешили от них избавиться.

Вошли двое сотрудников и двое понятых: женщина и мужчина, оба пожилые, оба с непомерным любопытством глядевшие на всю эту сцену и до крайности важные оттого, что являются непосредственными участниками задержания уголовного преступника.

– Гражданин Лузгин, давайте без обыска. Выдайте сами то, что похитили в продуктовой палатке. – Рыбалко стал оглядывать комнату, прикидывая, где могли быть спрятаны деньги. Но Лузгин вдруг удивил капитана, он полез в подушку и вытащил оттуда измятый денежный рулончик.

– Вот они! – бросил он небрежно деньги на стул, где лежали полбатона хлеба и стоял круглый будильник. – Только занесите в протокол: я сам отдал, – не забыл Лузгин напомнить о детали, которая могла бы сыграть свою роль на суде. Уж этому он был хорошо обучен в колонии.

– Не забудем, не забудем! – капитан взял денежный рулончик и, взвесив его на ладони, спросил:

– Сколько здесь?

– А кто же может сказать? Захмелился, сюда прихватил, все остальные – здесь, – весело и, как показалось Рыбалко, даже радостно, словно ждал этого случая и, наконец, дождался, воскликнул Лузгин. Он нагло ухмыльнулся и почесал лохматую голову.

Казалось бы, кража простая, быстро раскрылась, преступник не пытался уклоняться, крутить, выпутываться, напускать на себя независимый вид, чего, конечно, следовало ожидать от такого, как Лузгин, но что-то мешало Рыбалко принять все так, как есть. Он глядел на преступника и не узнавал его – вроде и тот человек, и не тот. Наглая ухмылка, широкий оскал здоровых, белых на зависть зубов. Коренастый, широкоплечий, с лохматой головой – таким был тогда Лузгин. Таким он был и теперь, спустя почти шесть лет, но только не было сейчас в его глазах гордого блеска, он не любовался собой как тогда, совершая свой «геройский» побег по чердакам, по крышам, пытаясь уйти от преследования Рыбалко. Его глаза потускнели, в них затаилась тоска, и лишь едва заметно проглядывал страх, которого Лузгин никак не мог скрыть.

«Чего он боится? – недоумевал капитан. – Колонии?.. Она ему теперь мать родная. Снова пойдет на лесоповал, будет работать, как черт, срок себе сокращать. А он в страхе…»

Уже в отделе, когда Рыбалко готовился к допросу, он снова вспомнил тоскливые, со страхом глаза Лузгина. «Надо пощупать, что там за душой, – подумал капитан. – Что-нибудь личное. Зачем ему понадобилась эта палатка? – переключился на главное старший инспектор. – Вино, конфеты – ерунда это. Риск большой, а прибыль на копейку. А может быть, где-нибудь крупное дело, мокрое[2], и он решил спрятаться в колонии? Поэтому и работал в открытую, наследил, отпечатки пальцев от замка до окна. Как Сальников сказал: «Только что паспорта не оставил».

Лузгин вошел в кабинет тихий, покорный, не отвыкший от тюремной дисциплины – заложив руки за спину, и остановился у порога. Капитан отпустил конвоира, включил магнитофон и вышел из-за стола.

– Садись! В ногах правды нет. Правда в твоей голове. Так в чем дело, Александр? Что за нужда погнала ломать замок в палатке?

Лузгин сел, развязно забросил ногу на ногу и молча указал на пачку сигарет.

– Кури, кури! – разрешил Рыбалко и сел напротив.

– Знаешь, начальник… Если сказать, то ведь не поверишь. Сгорел я? Сгорел. Пиши протокол и – даешь сибирский край, тайга сибирская! – с несколько напускной веселостью выпалил Лузгин, пряча тоскливые глаза от капитана.

– Чего торопишься? Успеется. Дни заключения начинаются с сегодняшнего дня. Парень мы смекалистый, но и мы не лыком шиты, а поэтому давай-ка начистоту. По какой такой причине решил в колонии спрятаться и отсидеться? Ты думал, я тебя не раскусил? «Крыса» не пойдет на какую-то убогую палатку. Ему бы ювелирный взять, это бы он с удовольствием, – будто рассуждал вслух капитан, а сам глядел насмешливыми глазами на Лузгина, который и удивлялся, и хмурился, насильно пытаясь скрыть улыбку, просившуюся на его лицо. – Хватит, Лузгин! – вдруг резко сказал Рыбалко. – Выкладывай, с какой целью лез в палатку и топтал там вермишель и макароны?

– Там выручка… – начал было Лузгин, но Рыбалко не дал ему договорить:

– На выручку ты наткнулся случайно. Или, может, кто навел?

– Нет, один я работал. Выручку, верно, я случайно схватил.

– Так зачем же брал палатку?

Лузгин вдруг решился и махнул рукой – была не была, чего скрывать, капитан уже понял, что кража в палатке – это только возможность скрыться.

– Я же говорю, не поверишь, гражданин начальник. Уж очень хитрое дело.

– Давай, выкладывай. Там разберемся.

– Только уговор баш на баш: я – вам, а вы за меня в суде. Мне ведь тоже неохота на большой срок идти. Но нырнуть со свету во как надо! – Лузгин чиркнул большим пальцем руки по горлу. – Пересидеть надо, пока не потеряюсь.

1

Башли (жарг.) – деньги.

2

Мокрое дело (жарг.) – убийство.