Страница 16 из 24
— И… Ты до сих пор на свободе?
— Я уже говорил, почему. Знаете, я вам посоветую ходить пока вы в школе в драмкружок. Как видите, лишних навыков не бывает.
— Ник Райсер! На выход!
Парень тряхнул головой, от чего длинные черные волосы рассыпались по плечам. Он спокойно и все так же бесчувственно прошел следом за высоким мужчиной в форме.
Пришли родители. Влетели в коридор, помчались, заглядывая в каждую клетку. Отец схватился за прутья решетки, мать— за его плечо. Следом подошел громадный толстяк-офицер с пушистыми усами.
— Вот, родители. Полюбуйтесь. Шестнадцать лет, а уже преступник.
— Я умоляю вас, скажите, что он натворил! — вскричала мама, воздевая руки к потолку.
— Он сам вам скажет, да, крысеныш? — в этот момент папа координально изменился в лице и рявкнул на офицера:
— Как ты смеешь так называть моего сына?! Пошел вон отсюда!
Папа, вообще-то, исходя из своих психологически правильных методов, никогда не кричит. Но здесь не сдержался.
Толстяк тут же прижал хвоста. В тот момент я вдруг осознал, что мой отец по-своему красив. В его внешности не было ни смазливой привлекательности Криса, не холодного завораживающего притяжения парня по имени Ник Райсер, ни печальной и стареющей красоты отца Америки. Просто он был… Красив. Храбр. Готов грудью сражаться даже за меня, провинившегося.
Наконец папа повернулся. Мама облизывала губы и стреляла глазами в сторону Америки. Конечно. Она виновата, думает мама, и она права, я не могу здесь спорить.
— Просто скажи, — вздохнул папа. — Во-первых, правда ли это?
Я вспомнил холодный голос и спокойный взгляд Ника Райсера. Почему-то я так и не смог забыть его, хотя наше общение длилось не больше двух минут. Потом, где-то через год или два я прочитаю в газетах об его смерти— из-за сильного ливня из берегов вышла река, он не справился с управлением мотоцикла и вылетел в воду, а потом захлебнулся и умер.
— Да, — и все-таки я был не он.
Я не видел ни прутьев решетки, ни лица отца. Я видел лишь, как Райсер превращается в Криса и мое сердце сжималось от негодования. Уходя, я был уверен— он придет. Теперь этой уверенности не было и я просто не находил себе места.
— Хорошо. Что конкретно ты сделал?
К тому моменту, когда я закончил свое повествование (я хотел перекопировать голос Райсера, но получилось не бесчувственно и спокойно, а бесцветно и трагично) мама уже во всю заливалась слезами. Я не смотрел на нее и вообще общался с коленями отца.
— Хо… хорошо, — папа сглотнул слюну. У него, видимо, в голове не укладывалось, как его сын отважился на такое.
— Кто этот молодой человек?! — внезапно пришла в себя мама. Она грубо дернула головой в сторону Рокки. Его вид, разумеется, не добавлял нашей команде интеллигентности. С легкой светлой щетинкой, торчащими во все стороны соломенными волосами и красными, опухшими глазами Рокки Хоррор или Билл Бейтс выглядел довольно-таки убого.
— Это знакомый, — все также ответил я. Мама практически завизжала:
— Знакомый?! И где это ты мог познакомится с каким-то наркоманом?!
Я не ответил. Рокки снова зарыдал. Вдруг я понял, что Америка тоже молчит. Впрочем, стоило мне так подумать, как он необычно хриплым голосом сказала:
— Он, во-первых, не наркоман. Во-вторых, это и есть тот самый продавец, к которому мы приходили ночью. Джеймс увидел его в первый раз всего лишь вчера.
Мама недоверчиво посмотрела сначала на Америку, потом на меня, а потом на Рокки.
Вдруг я услышал резвые шаги по коридору. Возвращался Райсер, а под руку его вел тот же самый высокий лейтенант. Проходя мимо моей камеры, Райсер неожиданно улыбнулся мне. У него были ровные белые зубы, чуть крупноватые для такого худого лица и тонких губ.
Я проводил его глазами. Его вывели на улицу.
— Америка Джонс, Билл Бейтс, Джеймс Грэй! — позвали откуда-то с другого конца.
Мама охнула. Отец подхватил ее на руки. Он обеспокоенно проводил меня взглядом. Я шепнул одними губами «все будет нормально».
Нас провели по тесноватому коридору. В конце была дверь.
Мы оказались в длинном кабинете. Посередине стоял узкий стол из красного дерева. Были свободны три места— для нас. Всего в кабинете было примерно человек семь-восемь. Все они— женщины и мужчины со строгими лицами и в очках. Перед всеми лежали чистые листы бумаги и ручки. В конце стола мужчина с квадратной челюстью держал четыре папки. Одна из них была очень тонкая, вторая вполовину толще, две других по размеру превосходит обе предыдущие вместе взятые раза в три. За его спиной на подоконнике громоздились кучи таких папок, и на одной из них— настолько толстой что даже не закрывалась— было написано «Николас Джонатан Райсер». Папки с личными делами, вот что это.
Но был среди этих дяденек и тетенек в узких костюмах серого и синего цвета, лохматый подросток с такими же завязанными простой бечевкой как и у нас руками.
И тогда я понял, что на одной папке обязательно будет написано Джеймс Грэй, на другой— Америка Джонс, на третьей— Билл Бейтс.
А на четвертой, вероятно, Кристьян Себ.
Глава 10
Я остановился, не в силах и шагу сделать вперед. Крис лишь мельком взглянул на меня— и в этом взгляде я прочитал все, что мне было нужно. Отчаяние, страх, но главное— некий отблеск гордости. Гордости за то, что не смотря на свои планы, не смотря на возможность побега, не смотря ни на что он здесь.
Получив ощутимый тычок между лопаток, я повиновался и сел рядом с Крисом. Ощущение собственной неполноценности, незаполненности исчезло, стоило мне сесть рядом и физически ощутить Криса— другими словами понять, что он живой, из такой же крови и плоти что и я, а не фантом, сотканный из солнечных лучей.
Я посмотрел ему в глаза, хотя их взгляд был устремлен в стену напротив.
Знаете, мы с Крисом на тот момент были дружны вот уже как восемь лет. И за эти восемь лет многое стало общим— я не говорю про общих врагов или знакомых или предпочтений. Я говорю про мысли. Воспоминания. Ощущения. За эти годы между нами установился такой контакт, что находясь далеко друг от друга мы все равно знали, что чувствует другой и где находится и так далее. Именно этот навык, эту «дружескую телепатию» я и применил. Я смотрел на Криса и видел, как в кино, как он, пройдя всего пару метров от того места, где мы распрощались останавливается и хватается руками за голову. Затем он оборачивается и долго смотрит туда, где две-три минуты назад стоял я. А потом он начинает бежать. Он бежит туда, куда так не хочет попасть, но делает это потому, что там я. Ему главное не то, где он окажется. Ему главное— со мной или уже без меня.
А вообще-то половина этих ведений, странных кадров, бегущих перед глазами— мой вымысел. Ну пусть даже и так, это без разницы. Главное что он— здесь. Мой друг.
Кажется, я впервые за время нашего знакомства его по-настоящему разглядел. Раньше я никогда не замечал, что у него, оказывается, очень пушистые ресницы, а на левой ноздре— родинка в форме звездочки. Я никогда не видел, что вдоль по скуле и почти до самого уголка рта у него идет уже затянувшийся шрам— остается только догадываться об истории его происхождения.
Наконец, я стал полностью уверен в том, что это— Крис, и начал разглядывать остальных сидящих. Рядом с Крисом сидел огромный суровый дядька с большими руками и носом. Напротив меня— миловидная женщина в прямоугольных очках. Я сразу подумал, что если и ждать помощи, то только от нее.
Мужчина с квадратной челюстью, который держал наши папки с личными делами встал. Он важно оглядел собравшихся и прочистил горло. Еще раз оглядел и еще раз покудахтал. Меня такое поведение начало раздражать. Я чувствовал себя усталым, измученным, и был готов поклясться, что больше никогда не стану лазить по ночам, даже с Америкой. К слову об Америке— ее дерзкий взгляд, устремленный на, по всей видимости, председателя собрания, мог прогневать его и остальных, а этого нам точно не надо. Я попытался достать до Америки ногой— между нами сидел Рокки, — но передумал. Не мне решать, я тут неопытен, верно?