Страница 10 из 16
Вернемся ненадолго к Еве и дереву. В тусклом утреннем свете когнитивное отклонение в сторону деятельности заставило Еву подумать, пусть на долю секунды, что дерево – это хищник. Но представьте себе, что Ева через несколько часов при свете дня возвращается к дереву и, присмотревшись, к своему изумлению, понимает, что дерево действительно выглядит так, как будто у него есть лицо. Здесь в игру вступает еще один когнитивный процесс – «компетентное сознание».
Компетентное сознание – это функция мозга, которая активируется в тот момент, когда мы приобретаем способность видеть и понимать других людей так же, как мы видим и понимаем себя: отдельными и особенными существами, которые обладают теми же основными чувствами, обдумывают те же мысли, у которых та же сущность, что и у нас. Компетентное сознание не только побуждает нас думать о других в тех же категориях, как мы думаем о себе, но и поощряет видеть в самих себе первичную модель того, как мы воспринимаем всех остальных.
Подумайте только: если я могу судить только о своем сознании, то у меня нет иного выбора, кроме как использовать себя самого в качестве модели для понимания Вселенной. Восприятие мной внутренних состояний других людей основано на моем внутреннем состоянии.
Однако компетентное сознание обладает удивительной особенностью: оно заставляет меня воспринимать не-людей, которые проявляют человеческие черты, так же, как я воспринимаю людей. Например, если мне встретится двуногое существо, на вид обладающее головой и лицом, я думаю: «Оно похоже на меня». Если оно похоже на меня, компетентное сознание приводит меня к мысли, что это существо должно быть таким, как я. Именно поэтому я инстинктивно приписываю собственные человеческие мысли и эмоции встреченному антропоморфному существу [2].
Вот почему дети обращаются с некоторыми игрушками как с живыми людьми, обладающими собственной волей и личными качествами. Дайте маленькому ребенку модель машинки, и он посчитает фары глазами, а решетку радиатора – ртом. Он автоматически начнет играть с ней, как если бы это было живое существо, а не кусок формованного пластика. Даже если он вполне понимает различия между одушевленным и неодушевленным, живым или неживым, игрушку он будет считать живой и приписывать ей действия [3].
Здесь мы подходим к когнитивной связи, которая, согласно мнению ряда ученых, существует между компетентным сознанием, HADD и зарождением религиозного импульса.
Мы знаем, что для самосознания Евы ключевым является убеждение в том, что она обладает душой, отдельной от тела. Ее тело существует и вполне осязаемо; ее душа невидима и нематериальна. Отложим на какое-то время рассуждения о том, откуда у Евы возникла такая идея. Важно то, что, поскольку Ева считает, что у нее есть душа, отдельная от тела, компетентное сознание заставляет ее думать, что душа есть у всех остальных. Но поскольку компетентное сознание склоняет Еву к тому, чтобы рассматривать не-людей, обладающих человеческими чертами, точно так же, как людей, она с тем же успехом приписывает наличие души и некоторым неодушевленным предметам. Иными словами, раз у дерева есть «лицо», как у Евы, оно должно обладать и «душой», как Ева.
Ребенок приписывает игрушечной машинке способность действовать и иметь намерения, Ева наделяет тем же самым дерево – сознательно и при свете дня. Она наделяет дерево духом. Возможно, она вынимает кремневый нож и обводит лицо на стволе. Она не рисует лицо. Как и в случае с рисунками в пещере, Ева просто высвобождает лицо, которое, по ее мнению, уже находится в дереве. Она делает из дерева тотем, объект поклонения. Она может совершать дереву подношения, даже молиться о помощи в том, чтобы поймать жертву в силки. Так зарождается религия – по чистой случайности.
Впрочем, это никакая не религия, пока верования Евы не начнет разделять ее община. Одно дело – пережить личный религиозный опыт с деревом на основании собственных уникальных наблюдений. Совсем другое – убедить других этот опыт разделить. HADD и компетентное сознание, возможно, объясняют возникновение конкретных религиозных верований. Но они не способны объяснить, как подобные верования могут успешно передаваться от одного верующего к другому, от культуры к культуре, из века в век. Почему некоторые религиозные убеждения – например, вера в бога, владычествующего над дикими зверями, – выживают и распространяются из поколения в поколение, а другие отвергаются и забываются?
Ответ может, опять же, лежать в области мозга. Согласно когнитивному антропологу Паскалю Буайе, наш мозг позволяет укорениться лишь определенным типам верований. Его исследования показывают, что мы с большей готовностью впитываем, сохраняем и распространяем идеи, если эти идеи слегка аномальны. Если идея нарушает одно или два базовых, интуитивных представления о чем-то, у нее гораздо больше шансов на закрепление в памяти и распространение [4].
Допустим, что Ева приводит к своему дереву Адама и показывает ему вырезанное на нем лицо (точнее, высвобожденное ею из дерева). Компетентное сознание Евы наделило дерево такой же душой, как у нее, и дало ей уникальную духовную связь с деревом. Чтобы Адам смог перенять отношения Евы с деревом и передать их остальным – чтобы дерево врезалось в память и оказалось подходящим объектом поклонения, – необходимо некое слегка противоестественное физическое или психологическое свойство, которое расширяет границы представлений Адама о дереве. Иными словами, один-два атрибута дерева в незначительной степени должны не вписываться в онтологическую категорию «дерево»[5].
Возможно, Ева говорит Адаму не только о лице на дереве, но и о том, как однажды ночью ей показалось, что дерево разговаривает. Нарушив одно из естественных, согласно ожиданиям Адама, свойств дерева («Оно говорит!»), Ева увеличивает шансы на то, что Адам запомнит ее рассказ и передаст его другим, даже если сам он не слышал речей дерева. Однако если Ева расскажет о слишком многих нарушениях типичных свойств дерева («Оно говорит! И ходит! И может становиться невидимым!»), Адаму будет слишком тяжело это представить, так что он вряд ли поверит в такое и передаст остальным. Чтобы вся община могла разделить отношения Евы с деревом, необходимо внести лишь незначительные изменения в природу дерева, простые, понятные, легко передаваемые, а главное – полезные.
Последнее стоит повторить. Какие бы изменения Ева ни вносила в природу своего священного дерева, они прежде всего должны делать его более полезным, чем при естественном ходе вещей. Дерево, которое может ходить или становиться невидимым, не очень-то полезно. А вот дерево, которое говорит, может оказаться полезным в высшей степени: оно может сообщить Еве и ее роду информацию о нематериальном мире. Оно способно отвечать на вопросы, предоставляя жизненно важную информацию о прошлом и даже предсказывая будущее.
Если Ева говорит Адаму, что дерево способно разговаривать, Адам с большей вероятностью сочтет аномальное дерево полезным. Он с большей вероятностью поверит в него сам. Он с большей вероятностью расскажет о нем членам общины, которые также с большей вероятностью оценят его пользу и поверят в него. Адам и Ева вместе могут создать целую мифологию вокруг говорящего дерева, а также соответствующие ритуалы, которые распространятся в их общине. Эти мифы и ритуалы затем могут попасть в другие общины, которым идея говорящего дерева тоже покажется полезной и которые, как следствие, примут ее и адаптируют к особенностям собственной культуры.
Например, греческий историк Геродот в V веке до н. э. писал о священном лесе близ города Додоны, где деревья говорили человеческим голосом и владели даром пророчества. Через полторы тысячи лет древний персидский эпос «Шахнаме» («Книга царей») рассказывает о встрече Александра Македонского с говорящим деревом, которое предсказывает ему скоропостижную смерть. «Ни твоя мать, ни твоя семья, ни замужние женщины твоей страны больше не увидят твоего лица», – говорит дерево молодому завоевателю мира.