Крысиные бега

В-четвёртых, папка. Честно говоря, папка сильно жгла мне руки. Что там внутри, я не знал и совершенно не горел желанием узнать. Меньше знаешь – крепче спишь. Вот только теперь мне крепко спать уже не придётся – по крайней мере, в ближайшее время. Бросить папку я не мог, так как не мог нарушить слово, данное мною покойному Куценко. Я принял эстафету и теперь должен передать её другому. Только кто он, этот другой? Впрочем, это совершенно не важно. У меня есть алгоритм, по которому я должен действовать, и я сделаю то, что им предписано – не столько ради погибшего фээсбэшника, сколько ради собственной безопасности. А также безопасности моих близких – Веры и Васьки. Они теперь тоже под ударом.

А это значит, что я должен срочно вывести их из-под удара. Они должны уехать. Куда? Было только одно место на земле, куда я мог бы с лёгкой совестью отправить близких мне людей и при этом быть уверенным, что там они будут под надёжной защитой, – далёкая сибирская деревушка Куролесово, в которой жил мой старший брат Дмитрий. Уж он-то сумеет защитить их от любой напасти, за это я ручаюсь. Могучий сибиряк, боевой офицер-афганец, профессиональный охотник – это что-нибудь да значит.

В-пятых, снова папка. Чтобы она в себе не содержала, я должен снять с неё копию. Так, для страховки, мало ли что может случиться? Я уже знал, как я это сделаю.

Прокрутив всё это в голове в считанные минуты – медлить было нельзя, джип наверняка шастает где-нибудь в округе, – я приступил к решительным действиям. Первым делом выволок тело Куценко из машины и аккуратно уложил на земле. Я не хотел оставлять его в машине, хотя объяснить свой порыв вряд ли бы смог. Потом принялся отвинчивать номера. Пришлось изрядно повозиться, благо, в бардачке оказались необходимые инструменты. Когда с номерами было покончено, я выгреб из салона всё, что могло бы идентифицировать владельца автомобиля: какие-то квитанции, документы, записную книжку, пару-тройку журналов, и так далее и тому подобное. Когда и этот этап моего плана был завершён, мне пришла в голову одна шальная мысль, которую я тут же решил реализовать.

Останки моего авто, как я уже говорил, стояли на самом краю котлована, брошенного строителями, по всей видимости, уже много лет назад. Особых усилий для реализации задуманного не требовалось. Я упёрся в мою старушку, поднатужился и, мысленно пожелав ей счастливого полёта, столкнул вниз. Спустя секунду-другую до меня донёсся глухой удар. Я глянул вниз, но из-за темноты ничего не увидел. Да и котлован был глубоким.

Пускай теперь лезут вниз и изучают этот металлолом. Была б у меня возможность, я бы ещё и земличкой её присыпал, бедную мою старушку, мусором каким-нибудь строительным, досками да кирпичами. Хоронить, так с музыкой – тогда бы уж точно её никто не нашёл. Но такой возможности у меня не было. Значит, пускай остаётся так, как есть.

Так, с этим тоже покончено. Теперь следующий этап.

Я оглянулся. Тело майора одиноко покоилось в трёх шагах от меня.

Соседство майора, пусть даже и мёртвого, было для меня сейчас не менее опасным, чем утренняя физкультпробежка по минному полю. На его след, ещё горячий, те отморозки могли напасть вновь – и тогда минное поле показалось бы мне райской лужайкой, на которой беззаботно резвятся дети.

Прощай, майор Куценко. Извини, что оставляю здесь тебя одного. Живым нужно думать о живых, а ты уж как-нибудь позаботься о себе сам. О’кей?

Я подхватил красную папку и поспешил покинуть это зловещее место, на котором закончили свой земной путь чекист Семён Егорович Куценко и моя верная «семёрка».

3.

Я шёл самыми тёмными закоулками, стараясь всё время оставаться в тени и не попадаться на глаза случайным прохожим. Чем меньше людей будут меня сейчас видеть, тем лучше. Свидетель есть свидетель: рано или поздно его можно найти и расколоть. Идеальный вариант в таких случаях – вообще не иметь свидетелей. Поэтому наиболее продвинутые преступники имеют обыкновение их убирать – чтобы спалось спокойней и не мучили по ночам кошмары.

Я переходил из одного двора в другой, не рискуя пока выбираться на «бродвей». Выйти из укрытия я решил как можно дальше от места происшествия. Но прежде чем это сделать, мне предстояло провести одно очень важное мероприятие.

Найти подходящий подъезд мне не составило труда. Это была старая «хрущёвка» о пяти этажах, которыми был усеян весь этот захолустный микрорайон на самой окраине Москвы. Своего рода гетто, в котором о домофонах никто понятия ещё не имел. Поэтому в облюбованный мною парадняк я вошёл беспрепятственно.

Люменов и люксов, которые излучала тусклая подъездная лампочка, хватало ровно настолько, чтобы не спотыкаться на ступеньках и не натыкаться на обшарпанные стены, украшенные безвкусными графитти, свастиками и ненормативной похабщиной. Но меня это вполне устраивало. Я поднялся на четвёртый этаж (на пятый подниматься не стал – не хотелось чувствовать себя в тупике; кроме того, там было темно, как у негра в заднице), уселся на ступеньках, убедился, что с улицы меня никто не увидит, и раскрыл папку.

Здесь было примерно листов сорок. Я не стал основательно знакомиться с содержанием каждого из них – времени не было, а лишь вскользь пробежал глазами по документам, которые составляли эту роковую папку. Потом захлопнул её и несколько секунд сидел неподвижно, в оцепенении, закрыв глаза, и чувствовал, как волосы у меня на голове приходят в движение.

Если эту папку опубликовать, обожгло меня внезапной мыслью, то может начаться третья мировая война. А если её продать, где-нибудь на Западе, то вырученных денег хватит на безбедную жизнь нескольких поколений моих потомков.

Содержимое папки имело чеченские корни. Здесь были документы (одни только оригиналы, никаких копий), дискредитирующие многих крупных российских и чеченских политиков, а также целый ряд ведущих зарубежных правительственных чиновников, стоящих на верхних ступенях международной табели о рангах. Этого компромата вполне хватило бы, чтобы произвести смену кабинетов министров в целом ряде западных стран, начать крупные международные судебные процессы и тем самым взорвать сложившееся в мире равновесие. А уж о России и говорить нечего: предание их достоянию гласности привело бы к новой волне смуты, которую страна пережить бы уже не смогла.

Документы носили в основном финансовый характер. Это были договора о поставках крупных партий оружия и военной техники неизвестным (скорее всего подставным) лицам, переводы крупных (очень крупных) денежных средств на счета людей, чьи имена можно ежедневно встретить в программах новостей российского телевидения, номера счетов тех же одиозных фигур в престижных международных банках, с указанием конкретных сумм на каждом счету. Были здесь и стенограммы секретных телефонных переговоров крупных чиновников (не только российских) с руководителями чеченских моджахедов, и целая подборка фотографий компрометирующего характера. И списки, списки, списки… Имена, фамилии, счета, суммы, снова имена, и опять деньги.

Сказать, что папка жгла мне пальцы, было бы ничего не сказать. Папка жгла мне душу. Прожигала в ней большущую чёрную дыру, в которую затягивало меня всего целиком. Я внезапно почувствовал на себе бремя огромной ответственности, ответственности за судьбы страны, судьбы мира (да простится мне этот пафос, но именно это я в тот момент и чувствовал). Если папка попадёт не в те руки, разразится вселенская катастрофа. Эта мысль сразу породила в моей голове вопрос: а должна ли она вообще попасть в чьи-нибудь руки? Я вспомнил предсмертное поручение майора Куценко: он просил передать папку неизвестному человеку, которому безгранично доверял. Наверное, это как раз были те руки. Покойному майору я почему-то верил, интуитивно чувствуя, что он действовал в верном направлении. Поэтому я сделаю то, что обещал отважному чекисту за пять минут до его смерти: передам папку нужному человеку. Но сначала я должен сделать то, зачем пришёл в этот вонючий подъезд, и выполнить часть задуманного ранее плана.