Между ночью и днем

А ведь сложись все иначе, Придд мог стать ему хорошим другом. Если не обращать внимания на его постную рожу и ядовитый, едва ли не раздвоенный язык. Только вот сам Спрут вряд ли думает о нем то же самое. Спрут мог извиниться, мог признать, что был не прав, только все это лишь слова. С Вороном он говорил искренне, а с ним – соблюдал приличия. И с удовольствием развязал бы новую драку.

Теперь, остыв после вчерашнего, Дикон и сам понимал, что его слова можно было трактовать с точностью до наоборот – особенно если учесть, что Придд сам любит завуалированные шпильки и оскорбления под видом ледяной вежливости. И если учесть все то, что Дикон говорил ему прежде. Жаль, что вчера он настолько злился, что видел в любом действии Спрута лишь подлость и трусость – как раз этого там и в помине не было. Как не было подлости и трусости в том, чтобы поднять восстание и попытаться спасти Ворона.

„Подняться из глубин, поднять забрало,

Вздохнуть всей грудью, принимая бой

Как просто встать над смертью и судьбой ―

Подняться из глубин, поднять забрало,

Отдать долги и стать самим собой,

Не позабыв о тех, кого не стало

Подняться из глубин, поднять забрало,

Вздохнуть всей грудью, принимая бой .“

Тогда эти слова в оставленном Приддом письме показались Дикону бредом сошедшего с ума Спрута, а ведь Валентин был прав. Придд смог стать самим собой, а он… он смог только проснуться. Да и то лишь благодаря Алве. Но не говорить же Придду об этом сейчас?.. „Герцог, я сожалею о наших прежних разногласиях и надеюсь, что со временем мы сможем стать друзьями“. Глупо.

Да, Валентин тоже остался один, но с ним не поговоришь ни об отце, ни об Айрис, ни о младших сестрах… И уж тем более не поговоришь о том, каково было Валентину остаться одному. Он бы ответил что-то вроде „это не ваше дело, Окделл“, и дело с концом.

По большому счету, говорить можно только с Алвой и Герардом. Алва вечно занят, да и нелепо как-то постоянно навязываться ему со своими мыслями. С Герардом проще. С реем Кальперадо. С которым они почему-то до сих пор „на вы“. Ну да, предложить называть друг друга по имени должен был именно он, Герард бы этикет ни за что не нарушил…

Дикон налил себе „Последних слез“ – вино оказалось очень сладким и пахло осенней свежестью. То, что нужно в этот вечер.

– Герцог Придд действительно угадал. Замечательное вино.

Алва кивнул и расслабленно улыбнулся, потянувшись за своим бокалом:

– Для меня это слишком сладкий сорт, равно как и „Последняя кровь“. Герард, вы знаете, откуда пошло название этих сортов?

– Нет, эр Рокэ.

Сын Арамоны улыбнулся и с любопытством посмотрел на Ворона, и Дикон в очередной раз мысленно выругался. Задай Алва этот вопрос ему, он наверняка увидел бы в нем попытку указать Повелителю Скал на его невежество, а Герард предвкушал новый и интересный рассказ Алвы, только и всего. Поэтому Ворон и спрашивал Герарда, а не его.

– „Последние слезы“, равно как и „Последнюю кровь“, делают из винограда, замороженного на лозе. Поймать нужный момент после заморозков, когда виноград уже замерз, но еще не испортился, довольно-таки сложно, но ценители считают, что усилия того стоят. Вино получается очень сладким и ароматным. И оно несколько крепче обычных сортов. „Последние Слезы“(*) – делаются только в Северной Придде, и урожаи этого вина достаточно редкие, поэтому сорт этот ценится особенно высоко. Впрочем, вино из живого, незаледеневшего винограда мне больше по вкусу.

Алва замолчал, смакуя свое несладкое вино, Герард смотрел в огонь и улыбался. Дикон залпом допил бокал и, наконец, решился. В конце концов, Алва прав, вечер располагает.

– Рей Кальперадо, – произнес он, наливая себе еще вина, – у меня к вам одно предложение.

– Да, герцог?

– Как вы отнесетесь к тому, чтобы выпить со мной на брудершафт?

Прозвучало это скорее казенно, чем торжественно, но Герард все равно обрадовался:

– С удовольствием.

Дикон поймал одобрительный взгляд Алвы, и от этого стало совсем легко. А может, он просто захмелел быстрее обычного – Алва же говорил, что „Последние слезы“ крепче других вин.

Ворон пел под гитару что-то на кэнналийском, и Дикон пытался представить себе море – побережье Фельпа, Алвасете… Надо будет когда-нибудь туда съездить. Потом. Когда он закончит основные дела в Надоре. И надо будет наведаться к тому камню, у которого все Повелители Скал прежде проводили ночь после своего совершеннолетия. Вряд ли этот обычай был пустой глупостью. Жаль только, что слишком многое позабыто… Интересно, а где должен был проводить ночь Повелитель Волн? В море? А Повелитель Молний?..

Он не был пьян – это был лишь четвертый бокал за вечер, но Дикон чувствовал, что с каждым мгновением хмелеет все сильнее. Не от вина, от жизни. От того, что Алва не стал смеяться над его страхами, а согласился поговорить и достал гитару. От того, что Герард действительно принял его извинения и с радостью согласился выпить на брудершафт. От того, что в эту страшную шестнадцатую ночь он не один.

Дикон словно со стороны увидел, как пустой бокал выскользнул из его руки, но не разбился, покатился с тихим звоном по полу. Герард потянулся за ним, чтобы помочь, но кубок откатился уже слишком далеко в сторону. Дикону казалось, что звон этот созвучен песне, которую поет Ворон. Кубок ударился о ногу Алвы и замер. Звон прекратился, песня тоже. Прекратилось все.

Скалы не прощают предательств. Скалы должны быть щитом для Ракана и они ими стали, пусть и в последний момент. Стать на пути удара – единственно верное, что он мог тогда сделать, и Ракан принял помощь, а значит, не все сделанное было зря. Синеглазая Оставленная приняла его просьбу, и второго предательства не было – его клятва холодной крови никому не причинит вреда. Только вот выходцем ему теперь не стать, но это и к лучшему. Джастин был прав, пусть даже по-своему – у Придда с Борном своя дорога, они отказались от мести, а не клялись Синеглазой и не пытались остановить удар стихий. А стихии всегда прекрасны, даже когда бущуют – прекрасны своей мощью. Зачем выходить из этой синей живой воды, имя которой Небытие?

Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. Бесконечная синь заполняла легкие, и дышать ею было невозможно. И от этого не было ни больно, ни страшно. Спокойно. Как и должно быть в конце всего.

Комментарий к Глава 23

(*) Аналог нем. „Ледяного вина“ (Eiswein).

========== Глава 24 ==========

Дикон бежал, шел, полз, слыша позади ритмичный стук. Его кто-то звал — он не мог понять, кто. Тело было неловким и неподъемным, каждое движение давалось с трудом, потом сзади раздался крик ужаса, перешедший в стон и какой-то жуткий хруст. Дикон обернулся и не увидел ничего — позади оказалась стена. Он знал, что спасен, но вместо радости испытывал жгучий стыд, словно совершил что-то бесчестное.

А потом было падение. Вниз, в пропасть, в воду. От этого было проще и легче – падать не стыдно, стыдно бежать. А соленая вода смоет все, как смывает кровь. Вода смыла бы и преступления каторжников, не предай они Алву. А он не предаст, он Окделл – Окделлы не предают. Ошибаются. Делают глупости, спят на ходу, но не предают умышленно. И Окделлы не отравители – Алва выжил и простил, а значит тот случай не в счет.

Алва выжил и во время Излома, и если эта ночь – Ночь расплаты за то, что Повелитель Cкал вмешался туда, куда мог, но куда не следовало вмешиваться… то так тому и быть. Скалы не прощают предательств, но должны понять, что тогда он был прав – он не мог иначе, так было нужно. Так было нужно всем – и Ворону, и Талигу, и Повелителю Скал, что бы Дикон не натворил прежде.

Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. В воде были камни, много камней, а Дикон был каждым из них и ничем одновременно. Он дышал теплой синей водой, но знал, что она зеленая и мертвая, соленая и ледяная. А синеглазая Оставленная смотрела прямо в душу и что-то спрашивала, только ни вопросов, ни ответов Дикон не помнил, чувствовал только, что все очень правильно, как и должно быть. Это было правильным – единственно-правильным решением – стать щитом на пути удара. Это было правильным – единственно-правильным – остаться рядом с Алвой, пусть даже порученцем, наравне с не-эориями. Это было правильным – единственно-правильным – попытаться помириться с Приддом. Это было правильным – единственно-правильным – признать сына Арамоны как равного и предложить ему перейти на „ты“…