Между ночью и днем

– Но мне он снился! Уже второй раз. А я его не знал при жизни.

– Что поделать, Ричард, – Алва оскалил зубы в усмешке. – Сначала вы поселились в моем доме, а теперь еще и по моим снам бродить стали.

Дикон покраснел:

– Я не нарочно.

– Догадываюсь.

– Монсеньор, вы часто видите моего брата?

Надо же, а у Спрута бывает и вполне живой голос.

– Чаще всего Джастин приходил ко мне тоже в Багерлее. Тогда это было, – Алва улыбнулся, – именно что как глоток свежего воздуха. Во всех смыслах. Но у него на такие встречи уходит много сил. А почему вы сами об этом Джастина не спросили?

– Я не хотел задавать много вопросов. Чтобы он не перестал приходить. Но он все равно перестал. Вскоре после того, как я не вывез вас из Олларии.

– Полагаю, он решил, что мне его общество нужнее. Он не мог сниться и в Нохе, и на севере – слишком большие расстояния, а на перемещение ему так же требуется и время, и силы. Но я уверен, что он вас обязательно навестит в ближайшее время.

Дикон чувствовал себя в этом разговоре третьим лишним, и от этого было немного обидно.

– В Багерлее он мне снился часто, – невпопад произнес Придд. – Он мне был тогда действительно очень нужен.

– Не сомневаюсь. Джастин был рад тому, что может вас поддержать. Останься он выходцем, у него этой возможности не было бы. Он мне это говорил. Позже.

Алва встал, чтобы наполнить свой бокал.

– Валентин, будете еще?

Придд молча кивнул, Дикон хотел было мысленно возмутиться, что Алва предложил только лишь Придду, посмотрел на свой бокал и только сейчас заметил, что тот почти полон.

Дикон сделал большой глоток. Алва и Придд молчали.

Может, Алва прав, что Спрут понял слова о Джастине как-то не так? Дикон перебирал в памяти сказанное, но не мог ни к чему придраться. Это же как надо думать, чтобы все исказить и воспринять оскорблением?! Но с другой стороны, во время дуэли он наговорил Придду много лишнего. В том числе и о Джастине.

– Эр Рокэ, я был не прав. Приношу мои извинения.

Леворукий, это должен был сказать он Придду, а не Придд Алве!

– Вы правы, – продолжил Спрут, – я потерял самообладание и вел себя непозволительно. Этого больше не повторится. Кроме того, я погорячился, выразив сомнения в том, что вы были Джастину другом. Но я ошибся и в другом. Вы не были другом Джастину, вы ему другом и остались. Извините.

Алва кивнул и отсалютовал Придду бокалом.

– Мои извинения, герцог Окделл. Я неверно истолковал ваши высказывания. Мне жаль.

Жаль Спруту ничего не было – в этом Дикон не сомневался. Как не сомневался и в том, что Придд действительно неверно его понял.

Он пожал плечами:

– Взаимно. Я допускаю, что должен был высказываться более развернуто. В любом случае, я не хотел сказать о Джастине ничего плохого. И я сожалею, что год назад наговорил вам о нем всякий вздор.

Придд отсалютовал бокалом, повторяя жест Алвы. Дикон ответил. Подобие мира было восстановлено.

========== Глава 23 ==========

Поручений от Ворона на следующий день было немало, но вот поговорить с ним наедине никак не удавалось – утром в доме объявился Марсель Валме и нагло завладел всем свободным временем Алвы. Даже обедали и ужинали они в кабинете, вдвоем – виконт рвался обсудить что-то наедине, Ворон не был против. Герард отпросился до завтрашнего утра, чтобы помочь матери обустроиться, и к вечеру Дикон чувствовал себя в доме Алвы совершенно лишним. Да и в Олларии тоже. Но в Надоре вряд ли будет лучше.

„Я надеялся, что из вас вырастет что-то приличное, отличное от зверя на вашем гербе. Но что выросло, то выросло. И ваш отец, и неприкаянный Алан делали глупости и вредили Талигу, но мерзавцами они не были. Поэтому я в вас и просчитался.“

Можно доказать Ворону, что он не ошибся – как не ошибся, когда дал шанс Герарду, которого не брали в гвардию, и Моро, которого собирались убить. Но это не изменит главного – он тут никому не нужен, а в Надоре – тем более. Ворон его скорее терпит, чем рад его присутствию. А он делает ошибку за ошибкой. Конечно, с Приддом они в результате вроде бы даже помирились, но вряд ли Алва был рад их растаскивать за шкирки.

Дикон хотел думать о Придде, Герарде, Моро, Марселе с его идиотской псиной – о чем угодно! – лишь бы не вспоминать Альдо. Выходцы не лгут, но лучше бы уж лгали именно они! Наверное, Матильде было тоже тошно – она любила внука, пусть даже и вела себя порой не как подобает принцессе, но ведь любила и пыталась его спасти, в том числе от самого себя. А сюзерен ее едва не отравил. Судя по всему, дважды.

И где не копни – всюду ложь. И смерть. Что в Альдо было подлинного, кроме желания править? Зачем было верить его словам? Да, они были красивые и… приятные. Альдо говорил об исключительности эориев и их божественной природе, а оказался… лживой тварью он оказался и больше ничем! Неспроста лиловоглазая Изначальная тварь в Лабиринте приняла его облик, неспроста. И ведь он тогда ради этой твари снова предал Ворона – в страшно подумать какой по счету раз. Бросить человека, который ослеп по твоей вине, но спас тебя от Занхи и принял на себя вину за совершенное тобой преступление – куда уж гаже?.. Пусть это было лишь видение, но Ворон в нем был настоящий, такой, какой он на самом деле есть. Ворон никогда бы не сознался в том, что ему нужна помощь, Ворон сказал бы именно то, что сказал тогда: „Идите или оставайтесь. Для меня это ничего не изменит.“

„Ты мне нужен, Ричард Окделл, мне и нашей анаксии, и это не шутка. Твой долг – перешагнуть через жалость к тому, кого она лишь оскорбляет“.

Альдо, Альдо, чем же ты отличался от жуткой лиловоглазой твари, если твое отражение говорило так же, как и ты при жизни? Говорило то, что хочется слышать. И то, в чем нет ни слова правды. До чего же глупо было думать, что, оставшись с эром, он навяжет ему жалость и тем самым вынудит его есть, спать, бриться… Ворона нельзя заставить делать то, что ему не по нраву, да и как можно говорить о жалости, когда Алва на Дороге Королев ориентировался во сто крат лучше него, зрячего?! Говорил бы Герард о жалости? Нет, он просто делал бы то, что должен. И постарался бы сделать все так, чтобы Алва жил так, как жил прежде.

„Выше голову, Надорэа, ты Повелитель Скал или спрут без чести и костей? Мы отправимся в Гальтары и возьмем то, что принадлежит нам по праву!“

По праву все принадлежало Алве. И Дикон это знал, знал с того проклятого момента, когда по приказу Альдо разрушили усыпальницу Франциска Оллара. Но тварь била наверняка, по гордости – так сладко было чувствовать себя Человеком Чести, великим Повелителем Скал, эорием, от которого зависит будущее Золотой Анаксии… И так больно слушать и вспоминать то, что говорила Синеглазая. Эориев отличает от обычных людей не власть, их сила говорить со стихиями – это лишь обязательства и долг. Обязательства и долг, за нарушение которых приходится платить и платить страшно.

Тварь била наверняка, сравнивая его с Приддами – сравнивая в пользу Дикона! Но Валентин на суде был на стороне справедливости, да и вчера показал себя далеко не мерзавцем, хоть неприязнь к Окделлам его и не красит. Джастин же, тем более, не успел наломать дров при жизни, а после смерти пытался поддержать Ворона, как мог. „Чаще всего Джастин приходил ко мне тоже в Багерлее. Тогда это было именно что как глоток свежего воздуха. Во всех смыслах.“ Во всех смыслах… Робер говорил, что Алву держали в комнатах, где от жары и духоты свихнуться можно было. Да и от всего остального можно было сломаться – Фердинанд оказался тряпкой, а Альдо… Альдо оказался таким, каким и считал его Ворон прежде.

Дикон поднялся к себе в комнату, но сон не шел. Когда-то давно Ворон говорил ему, что он делает что-то хорошее только случайно. Или это все-таки был дух Рамиро Вешателя? Или его собственная совесть? Тогда он попытался забыть эти слова, сосредоточившись на другом, а они и были самым важным.

„Вы думаете, что спите или бредите, но в этот миг бодрствуете и ненароком совершаете что-то достойное. Вам кажется, что вы мыслите, но эти мысли никогда не были вашими… Ваши любовь, ненависть, верность – сны. Чем раньше вы проснетесь, тем лучше“.