Без взаимности (ЛП)

Я поднимаю подол юбки, и в этот момент Томас начинает понемногу погружаться в мой рот, прислонив голой задницей к покрытому снегом дереву. Я вздрагиваю от ледяного прикосновения. Он не останавливается, и у меня начинает ныть челюсть, а потом двигается. Короткими и сильными толчками.

Несмотря на то, что его член у меня во рту, я ощущаю его всем телом, как будто сейчас разойдусь по швам или взорвусь от ощущения наполненности.

— Боже, как хорошо… — начинает он, а потом, не сбавляя темпа, издает эротичный полустон-полурык. — Охренеть, до чего же хорошо у тебя получается. Если бы не знал, то решил бы, что ты уже делала это раньше.

До этой секунды я боролась с сильным глоточным рефлексом, но сейчас чувствую удовольствие, которое, впрочем, долго не длится. Томас вытаскивает член, но продолжает удерживать рукой мою челюсть. Согнувшись в талии, он нависает надо мной.

— Ты уже делала это, Лейла? Кто-то тебя научил?

«Научил». Это слово и все его формы не в первый раз возникают между нами. Не будь Томас сейчас таким серьезным и не будь его прикосновения такими обжигающими, я бы посмеялась над его вопросом.

Но я лишь качаю головой — или пытаюсь, потому что он крепко держит меня за волосы.

— Нет. Ни разу.

Ты мой единственный учитель.

Смелости произнести вслух эти слова у меня не хватает, но подразумевались именно они. Облизав свои влажные губы, я с удивлением обнаруживаю на нижней крупную каплю слюны. Пытаюсь посмотреть ему в глаза, но он стискивает мою челюсть еще сильней, и я всхлипываю.

— Томас, мне больно.

На самом деле нет, но даже если и так, я все равно не возражала бы. Мои слова призваны свести его с ума. И миссия выполнена.

Его жесты становятся еще менее изящными, чем были раньше. Томас рывком погружает член мне в рот, продвинувшись на этот раз чуть глубже, и я кашляю от вторжения. Он тут же его вынимает и дает отдышаться. Едва я справляюсь с дыханием, Томас повторяет свои действия, и так несколько раз.

— Вот что происходит, Лейла, — его речь невнятная и резкая одновременно. — Вот что происходит, когда я сказал тебе что-то не делать, а ты перечишь. Когда ты заявилась сюда в своей чертовой фиолетовой шубе и короткой юбке и смотришь на меня своими огромными фиолетовыми глазами.

Тяжело дыша, Томас держит темп, который можно счесть карающим, вот только он совсем не такой. Он кажется… вышедшим из-под контроля и отчаянным, и мне это нравится. Всем происходящим я восхищена каждой клеткой тела. Бедра начинают дрожать, как Томас и предсказывал. Грудь набухла, а тату горит огнем.

— Это все ты. Ты заставляешь меня так себя вести, — подавшись в очередной раз бедрами вперед, говорит Томас, и от давления у меня на глазах выступают слезы. — Ты заставляешь меня надругаться над твоим ртом.

От его надломленного голоса я не могу сдержать собственный стон и ласкаю движущийся у меня во рту член языком. Громко выругавшись — этот звук эхом пронесся по всему моему телу, — он резко достает член и изливается мне на подбородок и шею. Густые капли медленно сползают вниз по моей коже, некоторые из них пропитывают горловину моего белого свитера, а некоторые спускаются к груди.

Опершись одной рукой о дерево за моей спиной, Томас продолжает поглаживать еще твердый член другой. Крепко сжав челюсть и склонив голову. Если бы я не знала, то решила бы, что ему больно. Но нет, это всего лишь последствие его вожделения — мучительного и восхитительного.

Томас открывает глаза и смотрит на меня.

— Прощания даются мне нелегко, но я не оставлю тебя, не попрощавшись, будто трус.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Слова Томаса не выходят у меня из головы, но понимаю я их не сразу. А когда смысл наконец становится ясен, с облегчением выдыхаю и чувствую, как все мое существо наполняется нежностью. Не давая никаких надежд, он все же пообещал мне, что не бросит, как Калеб. По крайней мере, не сделает это без предупреждения.

Отпустив подол юбки, я круговыми движениями втираю его сперму в кожу шеи и подбородка, надеясь заполучить его в себя как можно глубже. Слизываю несколько капель, которые собрались в уголках рта. Они на вкус как самый лучший шоколад на свете — терпкий и солоноватый.

Шумно втянув в себя воздух, Томас рывком поднимает меня на ноги, другой рукой при этом подтягивая свои штаны. От внезапной боли в коленях я взвизгиваю.

— Что случилось? — нахмурившись, спрашивает Томас. — Я сделал тебе больно?

Его беспокойство облегчает мою боль.

— Нет. Это просто… Кажется, я разбила коленку, когда упала. Ничего страшного.

Прежде чем я успеваю договорить, Томас уже стоит передо мной на коленях. Приспускает мои колготки еще ниже и осматривает колени. Идет кровь. Тихо выругавшись, он расстегивает мой правый сапог.

— Что ты делаешь? — я хватаюсь за его плечи, когда он поднимает мою ногу и снимает сапог. Земля такая ледяная, что начинаю дрожать. Я ощущаю себя истекающей кровью Золушкой, которая только что отсосала своему порочному Прекрасному Принцу, а сейчас, вместо того чтобы надеть мне на ногу туфельку, он снимает с меня сапоги.

— Ты не можешь пойти домой в таком состоянии, — отвечает Томас и снимает с меня второй сапог. — Раны нужно промыть и перевязать, — расправившись с сапогами, он стаскивает с меня гетры и колготки, и теперь нижняя половина моего тела открыта всем ледяным ветрам. — Пойдем, у меня есть аптечка.

Его слова заставляют меня замереть. Они словно встряхивают меня и рассеивают морок. Мои действия становятся однозначными и кристально понятными — я смотрю на них со стороны, будто не сама их совершила. Я сделала ему минет на заднем дворе, прямо напротив окна, в которое наблюдала за ним и его женой.

Господи, я такая шлюха. Даже присутствие Томаса не может сгладить мою вину.

— Лейла.

Я перевожу взгляд на него, на его бесстрастную позу и все еще окрашенные возбуждением щеки.

— Я не могу… Не могу пойти туда.

Томас молчит. Словно понимает, почему я не могу. Словно осознает свершившееся безумие. Но есть правила, которые люди не должны нарушать. Я не могу стать пресловутой Другой Женщиной и войти в их дом.

Оглядев мои ноги, он задерживается взглядом на животе, как будто сквозь свитер видит мою тату.

— У тебя из-за меня идет кровь, так что мне тебя и лечить, — его слова звучат рассерженно, но сдержать танцующих бабочек в животе мне все равно не удается.

Томас разворачивается и идет к дому, неся мои гетры, колготки и сапоги.

Какое-то время я стою не шелохнувшись, после чего поправляю свою шубу и иду вслед за ним. Он уже стоит у двери и ждет меня. Открыв дверь, Томас отходит в сторону, чтобы я вошла первой. Сам факт появления в его доме через заднюю дверь делает ситуацию еще более непозволительной. Как будто это взлом. Плечи Томаса напряжены, как будто его посетила та же мысль. Мы с ним оба нарушители. Ночные воры.

Холодильник и свет над плитой издают еле заметное жужжание. Типичный звук типичной кухни, но я все равно в восторге — ведь это дом Томаса, и я сейчас здесь.

Он стоит рядом с кухонным островком — не долго, но достаточно, чтобы я заметила и удивилась. Почему Томас выглядит потерянным в собственном доме?

Словно выйдя из транса, он бросает на стол телефон, кошелек и ключи.

— Садись. Пойду принесу аптечку.

Слушая его удаляющиеся шаги, я пользуюсь возможностью оглядеться. Рядом с дверью на столе стоит кофемашина с подставкой для чашек. Наверху висит кружка с эмблемой Нью-Йоркского Университета, и я прикасаюсь кончиками пальцев к холодной керамике, понимая, что сильно скучаю по этому городу. Томас учился там, когда мне было лет восемь или девять. Он жил со мной в одном городе. Наверное, мы с ним не раз пересекались — будущий поэт и я. Родственные души. Возможно, я видела его в толпе и не замечала.

У его дома открытая планировка, и с кухни хорошо просматриваются гостиная и столовая, обе освещенные тусклыми светильниками. Я провожу руками по кожаному дивану, на котором он сидит по ночам и проверяет работы студентов.